Марк Твен - Жанна дАрк
Внешность Жанны горестно поразила меня. Я увидел какую-то тень! Мне даже не верилось, что это слабенькое созданье с грустным личиком была та самая Жанна д'Арк, которая так часто на моих глазах неслась во главе своих войск, вдохновенная, страстная, неустрашимая среди пушечных молний и грома, неуязвимая под смертоносным дождем. При виде ее сердце мое так и заныло.
Однако Кошон был безучастен. Он опять произнес свою бесстыдную речь, проникнутую лицемерием и коварством. Он сказал Жанне, что некоторые из ее ответов, по-видимому, идут вразрез с учением религии и что, принимая во внимание ее необразованность и незнакомство со Священным Писанием, он привел с собой нескольких мудрых и добрых мужей, которые помогут ей своими советами, если она пожелает. «Мы – служители Церкви, – сказал он, – и наша добрая воля, равно как и наше призвание, повелевает нам позаботиться о спасении твоей души и твоего тела; и мы обязаны приложить к сему все наши силы, как если бы мы трудились на пользу нашего ближайшего родственника или – ради нас самих. Поступая так, мы следуем примеру Святой Церкви, которая всегда готова воспринять в лоно свое заблудшую овцу».
Жанна поблагодарила его за эти слова и сказала:
– Недуг мой, кажется, грозит мне смертью; если Господу угодно, чтобы я умерла здесь, то прошу дать мне разрешение исповедаться и приобщиться Тела моего Спасителя и прошу похоронить меня по-христиански.
Кошон подумал, что ему наконец есть на что опереться: ослабевшее тело Жанны страшилось непокаянной кончины и мучений ада. Теперь-то будет надломлена эта непокорная душа! И вот он сказал:
– Если ты желаешь причаститься, то ты должна поступить по примеру всех добрых католиков – подчиниться церкви.
Он с нетерпением ждал ответа Жанны; но оказалось, что она и не думает сдаваться и продолжает стоять около своих пушек. Она отвернулась и произнесла утомленно:
– Мне больше нечего сказать.
Кошон начинал сердиться; он угрожающе возвысил голос и заявил, что чем ближе опасность смерти, тем больше Жанна должна думать об искуплении грехов; и он снова сказал, что просьба ее не будет исполнена, если она не подчинится церкви. Жанна ответила:
– Если я умру в тюрьме, то прошу вас, не оставьте меня без христианского погребения; если же вы в этом отказываете, то я полагаюсь на милосердие Спасителя.
Некоторое время разговор продолжался в этом же роде; потом Кошон снова, и весьма настойчиво, потребовал, чтобы она подчинила себя и все свои деяния решению церкви. Его угрозы и крики не привели ни к чему. В ослабевшем теле была душа живая – душа Жанны д'Арк; и в глубине этой души зародился тот непоколебимый ответ, который был столь знаком и ненавистен этим людям:
– Пусть будет, что будет; но я ни единым поступком или словом не опровергну того, что говорила перед судом.
Тогда «добрые богословы» переменили образ действий и начали надоедать ей рассуждениями, доказательствами и ссылками на Священное Писание; и все время они показывали ее взыскующей душе Святое Причастие как приманку, которой они хотели ее подкупить, чтобы она подчинила свои деяния суду церкви, – то есть их суду, – как будто они олицетворяли церковь! Однако старания их были безуспешны. Если б они спросили меня, я заранее сказал бы, что труды их будут напрасны. Но они меня не спрашивали ни о чем: я был слишком ничтожен в их глазах.
Окончилось свидание угрозой; то была угроза страшная; угроза, от которой каждому католику показалось бы, что под ним разверзается земля:
– Церковь призывает тебя к повиновению; откажешься – и она отречется от тебя как от язычницы!
Представляете вы себе, что значит быть отвергнутым церковью? Этой всемогущей державой, в чьей власти судьба всего человечества; чей скипетр простирается за пределы самых далеких созвездий, мерцающих на небе; чьей власти подчинены миллионы живущих и миллиарды тех, что с трепетом ждут в чистилище спасения или гибели; чья улыбка открывает нам врага Царства Небесного, и чей гнет предает нас мукам вековечного ада; чьи необъятные владения затмевают любое царство земли, как царство земли затмевает убогую роскошь сельского праздника. Если отвергнет тебя твой король… – да, это смерть, а смерть ужасна. Но если отвергнет Рим, отвергнет церковь!.. О, что такое смерть в сравнении с этим изгнанием, которое обрекает человека на бесконечную жизнь – и какую жизнь!
Я уже видел багровые волны, вздымавшиеся над безбрежным морем огня; я уже видел, как всплывают на поверхность черные мириады осужденных… борются, вновь идут ко дну… И я знал, что задумчивая Жанна видит ту же картину; и я ожидал, что теперь она уступит; ожидал – и надеялся; потому что эти люди были способны исполнить угрозу и предать Жанну вечным страданиям, и я знал, что такая казнь будет им по душе.
Но глуп я был, когда ждал этого и питал эту надежду. Не такова была Жанна д'Арк, как другие. Преданность своим убеждениям, преданность истине, преданность своему слову – вот те качества, которые вошли в ее плоть и кровь. Она не могла переродиться, не могла отрешиться от свойств своей души. Она была гением Преданности, воплощением Постоянства. Где она заняла место, там она и останется: самый ад не принудит ее отойти.
Ее Голоса не дали ей разрешения подчиниться церкви, как требовал Кошон, а потому она будет стоять непоколебимо. Она будет покорно ждать, что бы ни случилось.
Когда я покидал тюрьму, то сердце мое было точно свинцом налито. Но Жанна была спокойна, ничто ее не тревожило. Она поступила, как повелевал ей долг, и этого было достаточно; о последствиях она не думала. Последние ее слова в тот день были исполнены этого безмятежного спокойствия, этой чистоты настроения:
– Доброй христианкой я родилась и крещена; и доброй христианкой умру.
Глава XV
Прошло две недели. Наступило 2 мая. Воздух согрелся, дикие цветы распускались в лесу и на полянах, птицы щебетали среди ветвей, вся природа была залита солнечным светом, все обновлялось и набиралось свежих сил, все сердца веселились, весь мир жил надеждой и радостью. Равнина по ту сторону Сены широко развернула мягкую, сочную зелень полей, река была чиста и прекрасна, зеленеющие островки ласкали взор, и еще милее были их отражения в сверкающей водной глади; а с прибрежных утесов, возвышавшихся за мостом, открывался великолепный вид на Руан, и, казалось, нет другого столь же красивого города под всем небосводом.
Я лишь в общем смысле сказал, что все сердца были исполнены радости и надежды. Исключения были: мы, друзья Жанны д'Арк, и сама Жанна д'Арк, эта бедная девушка, томившаяся за угрюмой полосой толстых стен и неприступных башен. Она была наедине со своими печальными мыслями, а рядом лились потоки солнечных лучей… недостижимые! Она так мечтала хоть разок увидеть этот свет, но безжалостны были те волки в черных тогах, которые составили заговор против ее жизни и доброго имени.
Кошон приготовился продолжать свое преступное дело. Теперь он собирался испробовать нечто новое. Он посмотрит, как подействуют на неисправимую узницу увещания – доказательства, доводы и перлы красноречия. Таков был его план. Но чтение «двенадцати статей» было оставлено в стороне. Нет, даже Кошон постыдился обнажить перед Жанной эту чудовищную ложь; даже у него, где-то на самом дне его мерзкой души, нашелся остаток стыда, который вдруг заявил о себе и – победил.
И вот черное братство собралось в этот чудный день, 2 мая, в обширной палате, примыкавшей к главной зале замка; епископ Бовэский занял свой трон, младшие судьи (их было шестьдесят два) расселись перед ним, часовые и писцы заняли свои места, а оратор вошел на кафедру.
Вскоре послышался вдалеке звон цепей, и через некоторое время вошла Жанна д'Арк, сопровождаемая стражей, и села на свою уединенную скамью. Теперь, после двухнедельного отдыха от словесной травли, она выглядела гораздо лучше и была дивно прекрасна.
Окинув взглядом собрание, она заметила оратора. Без сомнения, она отгадала, как обстоит дело.
Оратор записал, на всякий случай, свою речь, и она находилась у него в руках, но он старался держать ее пониже, чтобы она не была заметна. Тетрадь была настолько толста, что походила на книгу. Начало речи шло как по маслу, но в середине какого-то цветистого оборота оратор немножко запамятовал и украдкой заглянул в свою рукопись, что не могло не испортить впечатления. Случилось это раз, другой, третий. Бедняга краснел от смущения, а все великое собрание смотрело на него с жалостью, благодаря чему положение ухудшалось еще более. Наконец Жанна вставила замечание, которое окончательно смутило злополучного оратора. Она сказала:
– Читайте вслух по вашей книге, – тогда я буду вам отвечать.
Почти жестоким показался мне смех этих буквоедов; а оратор стоял с таким смущенным и беспомощным видом, что почти все готовы были пожалеть его, и я сам с трудом поборол в себе это чувство. Да, Жанна отлично себя чувствовала после отдыха, и ее врожденное лукавство так и прорывалось наружу. Оно не проявилось ничем, когда Жанна произнесла свое замечание, но я знаю, что оно таилось в ее словах.
