Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне
— Часа два будет, — с достоинством отвечал кучер.
— Архитектора Старова карета, — пояснил вполголоса Михайло Матвеевич. — Государынин главный архитектор. Сей дворец и екатеринославский строил. — Они ступили на крыльцо, и здесь Иванов повернулся назад, к Неве. — Так вот-с, — сказал он, — видите, на поле барка за сугробом обтаявшим? На том месте выкопан круглый пруд, и к нему канал ведет от Невы. В сей пруд сейчас заходят летом барки с сеном и распродают окрестным жителям, у коих скотины немало. А потом разобьют цветники на поле, а от пруда проведут ко дворцу дорожку, и будут гости в катерах весельных подъезжать, а не трястись, как мы, по каменьям. Сие осуществится, когда светлейший, окончив войну, на постоянное жительство приедет, а пока, к празднику, место сие отведено простому народу под хороводы, угощенье, раздачу подарков. Светлейший на то пять тысяч рублей назначил. А теперь пойдемте, мне еще Ивана Егорыча перехватить надо, эскизы свои показать.
Но войти удалось не сразу — во дворец вносили большое зеркало. У стен вестибюля уже стояло с десяток таких же.
— Убранство покоев должно составить противоположность к наружности здания, — пояснил Михайло Матвеевич. — Строгость до того, как вступил сюда, и вся роскошь, какую придумать можно, внутри. — Он указал вперед, где за широким проемом с четырьмя сверкающими белыми колоннами открывалась освещенная через барабан купола зала с богатой лепкой на стенах. — Кажись, именно в сем покое будут висеть шпалеры с изображением библейских Амана и Мордохея. Не помните? — Иванов понизил голос. — Там рассказано о соперничестве вельмож при персидском, кажись, царе. Правдивый Мордохей разоблачил плутни Амана, и того казнили. Понятно, на кого сим намекают?.. А дальше главная краса здания — танцевальный зал, какого и в Зимнем нету. Хорош?
Открылось огромное помещение с двумя рядами беломраморных колонн, с богатой росписью на потолке. А за колоннадой впереди виднелся еще зал, тоже очень большой и залитый светом, среди которого высилась ротонда-беседка.
— Там поместится статуя государыни с подписью: «Матери отечества и моей премилостивой», — продолжал Михайло Матвеевич. — А перед ней жертвенники «благодарности» и «усердия» с курильницами. Как они, так и пьедестал для статуи по моим рисункам делаются.
Когда пересекли танцевальный зал, Сергей увидел, что помещение с беседкой для статуи завершено выходящей в парк застекленной полукруглой стеной, около которой установлены тесовые настилы в несколько ступеней.
— Тут зимний сад будет, — сказал Иванов, — привезут деревья и кусты в кадках из оранжерей. Устроят два фонтана, чтоб зелень здешнюю освежать.
Зал был так велик и настилов так много, что не сразу заметили человека в русском кафтане, стоявшего в глубине и записывавшего что-то. Когда он обернулся на голоса, Сергей узнал Кулибина, деловито мусолившего карандаш. Подошли, поздоровались.
— Располагаю на крыше сего покоя десяток зеркальных фонарей поставить, чтоб озерко засеребрить и на ту его сторону лучи бросить, — сказал механик, указывая на молодой парк с голыми деревьями, протаявшими дорожками и снегом на лужайках.
— Жаль, что погулять там еще нельзя будет, — заметил Иванов.
— По народным приметам, в сем году к концу апреля все просохнет, и, думаю, двери сии отворим, — сказал Кулибин. — А сейчас я, государи мои, то сообразить стараюсь, как в некую минуту разом все фонари тут загасить, а на заднем плану, за озерком, фейерверку вспыхнуть и литерам там вон загореться…
Кулибину не удалось толком показать, где зажгутся транспаранты. Раздались голоса, шаги, и в будущий зимний сад вошло несколько человек. Впереди, высоко неся напудренную голову, шел Потемкин. Малиновая бархатная шубка, опушенная соболем, открывала желтую шею, тонувшую в кружевах. Неподтянутые чулки морщинились на икрах. Лицо светлейшего, когда вошел, было неподвижным и равнодушным. Но, увидев Кулибина, он улыбнулся.
— Все прикидываешь, Петрович? — сказал он. — Сделай так, чтоб вода, как при солнце, горела. — Взгляд Потемкина остановился на Сергеевых крестах. — Из очаковских? — спросил он.
— Так точно, ваша светлость.
— И теперь служишь?
— По аттестату, данному канцелярией вашей светлости, жду места в гарнизонных ротах.
— Тянут из него душу писаря в коллегии, ваша светлость, — подал голос Иванов.
— Поди, не столько душу, сколько рубли, — усмехнулся князь. — А есть у тебя чем подмазывать? — обратился он снова к Сергею.
— Более года, ваша светлость, жалованья не получает, — опять раньше Сергея ответил художник.
— Василий Степанович! — полуобернулся к свите Потемкин. — Напиши, чтоб сему инвалиду очаковскому жалованье сполна заплатили… А ежели, дружок, хочешь в наших городах служить — в Екатеринославе, Кременчуге, в Херсоне или Николаеве, — то сряду место сыщем.
— Я бы, ваша светлость, поближе к псковскому наместничеству хотел…
Потемкин насупился:
— Что ж, не любишь наши края?..
Сергей растерянно молчал. И в третий раз на выручку пришел Иванов:
— У подпоручика Непейцына, ваша светлость, дядя престарелый, родственник единственный, в Великих Луках проживает.
— Так ты Непейцын! — воскликнул Потемкин. — Тот самый фрунта любитель, что в ординарцы ко мне не пошел? Прости, брат, не признал. Спасибо, Михаиле, напомнил. Так кланяйся дяде от меня, место тебе схлопочем и на праздник приходи — гостем будешь.
Сергей низко поклонился, а светлейший повернулся к Кулибину:
— Хоть бы ты, Петрович, что придумал для таковых молодцов, чтоб деревяги им фигуру не портили, — ноги механические какие.
В свите кто-то угодливо хихикнул, приняв слова Потемкина за шутку.
— Я и то, ваша светлость, кое-что смекал такое для их благородия, — серьезно ответил Кулибин, — да вот фейерверком вашим занялся. Как управлюсь, опять за то примусь.
— Знаю, что, коли захочешь, придумаешь, — кивнул Потемкин и отнесся к пожилому человеку в коричневом кафтане с Владимирским крестом на шее и с папкой под рукой: — Ну, Иван Егорыч, рассказывай дальше. Здесь, что ли, зеленый шелк натянешь?
— Шелка, ваша светлость, не здесь, а в боковых покоях пойдут, — ответил статский человек скрипучим, как будто ворчливым голосом. — Тут стен из-за растениев видно не станет, оттого и шелку не надобно. А извольте взглянуть на рисунок бассейнов, какие для водометов здесь поставим, да эскиз росписи потолка в малом кабинетце… — Он не спеша вынул из папки рисунки.
Через несколько минут вся группа вышла, и в ротонде остались только Иванов с Сергеем.
— Спасибо, Михайло Матвеевич! — обнял Непейцын художника.
— Пустое! Я светлейшего характер знаю, ему и поперек говори, если не очень сердит. Но хорошо, что про дядюшку на ум пришло, как под Очаковом его добром помянул. А вы что ж молчали?
— От неожиданности. И страшно стало, как сердиться начал.
— А заметили вы, что два человека только его здесь нисколько не боялись — архитектор Старов да механикус бородатый.
— И вы еще не сробели — за меня заступились.
— То за вас, а сам его порой очень боюсь, — грустно сказал художник. — Никогда не бывал с ним так свободен, как давеча два Ивана, хоть и сам Иванов… — пошутил он с бледной улыбкой. — Порой думаю, отчего оно так? Наверно, от отца-солдата робость перед знатными в наследство получил… Ну, идемте, вас провожу, мне еще надо господину Старову свои эскизы показать.
Перед главным подъездом стояли теперь уже три кареты.
Одна из них, запряженная шестью серыми лошадьми, сверкала позолотой на кузове и колесах. А около бокового дворцового крыла вытянулся строй вороных коней и спешенных, куривших трубки конногвардейцев — почетный конвой президента Военной коллегии.
Ковыляя по грязной дороге от дворца к деревянным мосткам, начинавшимся у крайних домиков Шпалерной улицы, Сергей раздумывал: «И справедливо, что от тех, кто род человеческий собой украшает, от Старова, Кулибина, Иванова — как он ни говори, а за меня вступиться не побоялся, — что от них и на будущее нечто останется доброе: постройки, машины, фонари какие-нибудь, картины. А от большинства тех, кто в золоченых каретах ездят и деньгами сорят, — только кладбища около крепостей, ими взятых. Да пиршества и фейерверки, в книгах льстивых описанные… Или я неправ к светлейшему? Старова, Кулибина, Иванова он оценить умеет… Но не для того ли, чтоб прославиться, блеском имя свое окружить?..»
Через неделю Непейцын решил сходить в коллегию — вдруг Попов уже прислал приказ светлейшего.
На дворе перед дверью седьмой экспедиции несмотря на хорошую погоду, не было видно офицеров-просителей. Стояла только рогожная тележка-кибитка да прохаживались два солдата с ружьями.
