Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне
— Сиди, Терентий Фомич, — остановил его подошедший пожилой бородач в темно-зеленом суконном кафтане и лисьей шапке.
— Впервой вижу, чтоб на конный бег, Иван Петрович, пришли, — не унимался Терентий.
— А ты целые дни тут баклуши бьешь да нутро водкой полощешь? — добродушно укорил его бородач. И добавил, любуясь лошадьми: — Мимо идучи, как на такую красу не засмотреться?..
— Бот уж истину молвили — где такую красу сыскать! — восторженно ударил себя по бокам седельник. — Да извольте присесть, батюшка. — Он принялся расправлять свою рогожку.
— Ну и зуда ты, Терентий! — засмеялся Иван Петрович. И отнесся к Сергею: — Не обеспокою я вас?
— Нисколько. Садитесь, пожалуйста.
— А я, Иван Петрович, к господам судьям пробегусь, чтоб погреться, значит, — тараторил седельник.
— Ты обратно на берег взберешься ли, как нагреешься? — смеялся бородач, показывая ровные крепкие зубы.
Сергей видел его в профиль — русая с проседью борода, по-детски розовые щеки, голубые глаза, внимательно смотрящие на рысаков.
— А вы, верно, не пьете? — спросил Сергей.
— В будни не пью, а в праздник, для вкусу, отчего же?.. Трудно вашему благородию в гололёд ходить, — кивнул бородач на торчавшую из-под епанчи деревяшку.
— Да, скользко. На днях даже упал на Неве, — сказал Сергей.
— Я как раз то видел, да помочь не поспел. — Взгляд у Ивана Петровича был ясный, прямо смотрящий в глаза собеседника. — Надо бы хоть следок железный на зиму приделывать с шипами, вроде как на подковах. — Он указал небольшой рукой в опрятной рукавице в сторону ристалища.
— Конечно, хорошо бы. Заказал бы такой, да где, кому?
— А вы изволите постоянно в Петербурге проживать?
— Нет, приезжий. От коллегии назначения жду и квартиру снимаю в Третьей линии у столяра Брунса.
— Знаю такого искусника, — запивал Иван Петрович. — Мы на Васильевском все друг друга знаем.
Заиграли куранты на колокольне крепостного собора.
— Полдень уже, а работа стоит, — покачал головой собеседник Сергея. Он встал, — Прощения просим, ваше благородие. Не подумайте ради рогожи Терентьевой на морозе сидеть. Невелика обнова.
«До чего привлекательный человек! — думал Непейцын, провожая глазами небольшую, крепко сбитую фигуру. — Кто такой? Купец, промышленник, мастер какой-то? Надо у Терентия спросить».
Но седельник не спешил возвращаться. Он то перебегал от коня к коню, и кто-то из наездников шутя огрел его кнутовищем, то, сняв шапку, вертелся у судейских скамей, а вот уже присел с кем-то в сторонке и жует, утирает рукавом усы, — видно, прав был Иван Петрович, — водкой греется на морозе.
Холод пробрал и Сергея, пришлось уйти домой. Когда приближался по набережной к Кунсткамере, из ее дверей вышел Румовский, а за ним недавний сосед в зеленом кафтане. Ученый, остановившись, что-то оживленно говорил, чертил в воздухе, а тот, запустив пальцы в бороду, слушал весьма внимательно. Наконец Румовский направился через дорогу, а Иван Петрович вошел обратно в здание.
— Эй, господин поручик! Пожди, вместе пойдем, — узнал Сергея профессор. — Ну, вышло назначение? Они мастера за нос водить.
— А с кем вы, Степан Яковлевич, говорили сейчас?
— С Иваном Петровичем Кулибиным, нашим академическим механиком. Не слыхал про такого? Впрочем, откуда вам, ратным людям, про него знать? А человек, без лишних слов, примечательный. Великий Эйлер — был такой математик, на весь свет прославленный, — и тот любой расчет Кулибина без проверки подписывал. А Иван-то Петрович ничему не учен, кроме грамоты у дьячка по часослову да арифметики у отца своего, купчишки мелкого в Нижнем Новгороде. Чудо? Истинно так! Для академии он физические, оптические, астрономические приборы изготовляет, для двора — фейерверки сочиняет и пущает, а для души своей и пользы человеков — сеялки, фонари зеркальные, мосты одноарочные, часы, суда самоходные и еще сто, пожалуй, других предметов изобретает…
— Я давеча с ним рядом на конский бег смотрел с Тучковой набережной, — сказал Сергей.
— Кулибин — на бегах? Да не обознались ли вы?
— Он там и на мою деревяшку посмотрел и какой-то наконечник железный к ней советовал сделать, чтоб зимой не скользить.
— Тогда он. Только б ему в голову запало, а там уж что-нибудь образуется, — заверил Степан Яковлевич.
— Забудет.
— Навряд ли.
Вечер сочельника Непейцын провел у Верещагиных. Много говорили о последней новости — о взятии Суворовым неприступного Измаила, о том, что теперь турки запросят наконец мира. Обращались с вопросами к Сергею как участнику другого недавнего штурма. А когда не спрашивали, он перебирал воспоминания о Соне. Здесь впервые увидел ее за рукоделием, здесь во второй раз — за клавесином, а той дверью вышли, направляясь в кухню… Но когда ж отлетит все это? Или вечно будет ныть, как заноза в душе?
Остальные дни праздников Сергей просидел дома. Читал, ел немецкие лакомства — угощения Брунсов. На третий день увидел в окошко идущего через двор Кулибина.
— Принес вашему благородью стальное копытце, — сказал механик после приветствий. Он показал стаканчик с немного расширенной нижней плоскостью, которая была насечена перекрещенными бороздками. — Ежели сделать шипы повострее, — продолжал Кулибин, — то хотя по снегу и по льду ступать будет легче, но полы в комнатах потерпят. А так ежели насечка сотрется, то напильником снова легко ее углубить. Коли хотите, сейчас и прибьем.
— Филя! Подай-ка, мою скирлы-скирлы. Спасибо, Иван Петрович, отлично придумали! — сказал Сергей.
— Что тут придумывать? — махнул рукой Кулибин. — А ведь когда-то придумают настоящую ногу механическую, чтобы гнулась в колене, устойчива и легка была. И я бы, может, что сообразил, кабы время случилось. — Он взял поданную Филей деревяшку и стал рассматривать. — Кто же такое ладное приспособление сделал? Неужто ты, братец? И столяр, и токарь, и обойщик?
Ходить по улицам на кулибинском «копытце» стало действительно много легче. Но идти-то куда? Разве прогуляться «для воздуха», как говорил Филя. После праздников Непейцын решил наведаться в коллегию. Сначала зашел, по старой памяти, в седьмую экспедицию. Назарыч поспешил отвести его в угол.
— Вечером к вам собирался. Открывалось место в аккурат по вам: доходу немного. — Он усмехнулся. — Субалтерном в артиллерийскую гарнизонную команду. Служба покойная, в хорошем городе, и над вами только капитан, старичок один. Угодно?
— Угодно, — решил Непейцын. — Но ты мне посоветуй, пожалуйста, сколько во второй экспедиции дать.
— Четвертную, как на место сие охотников не много.
Они вышли в коридор.
— А в каком городе? — спросил Сергей.
— В Калуге.
Непейцын остановился.
— Не могу я туда ехать, — сказал он.
Назарыч смотрел во все глаза: что за чудак такой?
«Как ему объяснить? — думал Сергей. — Скажу правду».
— Там бывшая невеста моя живет, за другим, — с трудом выговорил он.
— Та-ак, — протянул писарь. — Дело понятное… Еще случай выйдет, не одна гарнизонная команда на Руси…
Заметив, что Сергей иногда приносит с прогулок новые книги, практичный Филя сказал, что в Андреевском рынке старик торгует этим товаром и за небольшой залог дает их на дом. Непейцын, купивший уже два неинтересных сочинения, стал ходить к букинисту.
Уважая увечье Сергея, старый книжник приглашал его в закуток, отгороженный дощатой переборкой от лавочки. Здесь лежали более дорогие издания, можно было прочитать несколько страниц, выбрать книгу по вкусу.
Однажды, уже в феврале, они сидели в закутке, погрузясь в чтение. Кто-то вошел в лавку. Хозяин выглянул туда и, кивнув, продолжал читать. Видимо, покупатель знакомый — пусть роется в развале. Потом вошел еще кто-то, поздоровался и сказал:
— И, конечно, враки! Людям того хочется, вот и рассказывают.
— Ты о чем? — осведомился первый.
— О чем вчерась говорили, о Радищеве. Никто его не возвращал из ссылки, так и помрет, бедняга, на северное сияние глядючи.
Букинист заерзал на месте и, как показалось Сергею, предостерегающе кашлянул. Голоса смолкли. Потом один из покупателей, статский молодой человек, заглянул за перегородку, окинул взглядом Непейцына, и через минуту оба вышли из лавки.
— О каком они Радищеве говорили? — спросил Сергей.
— Не слышал, батюшка, — поспешно отрекся старик. — Мало ли о чем покупатели болтают. Разве все упомнишь?
— А мне только знать бы, тот ли Радищев за что-то сослан, который начальником таможни был, — настаивал Непейцын.
— Будто что тот. Говорили также покупатели прошлое лето, что за некое сочинение шельмовали его. Но что писал, каков Радищев, — того не знаю и вашему благородию знать не советую…
