Юрий Борев - СТАЛИНИАДА
— Не может быть! И неужели товарищ Сталин этого не знает?!
— Я не знаю, что знает Сталин, я знаю только то, что знаю я. На этом дело и кончилось. Штейнберг получил свое.
Кто есть кто
После войны Сталин развернул очередную кампанию борьбы с очередным противником — «космополитами». В духе этой кампании и исходя из общих принципов сталинской национальной и кадровой политики председатель Комитета по делам искусств предусмотрительно дал указание Большому театру сократить певца Рейзена.
Однажды к Рейзену, голос которого нравился Сталину, позвонил Поскребышев и предупредил, чтобы он был готов сегодня вечером выступать на приеме в Кремле. Рейзен ответил, что он уволен из театра и уже не выступает. Через некоторое время за певцом приехала машина, и он очутился в Кремле. Рейзен старался, и его пение снова понравилось Сталину. Тот подозвал к себе председателя Комитета по делам искусств и спросил, указывая на исполнителя:
— Кто это?
— Это певец Рейзен,
— А вы кто?
— Я — председатель Комитета по делам искусств.
— Неправильно. Это, — указывая на певца, сказал Сталин, — солист Государственного академического Большого театра, народный артист СССР Марк Осипович Рейзен. А вы — дерьмо. Повторите, — зло приказал вождь.
— Это солист Государственного академического Большого театра, народный артист СССР Марк Осипович Рейзен, а я — дерьмо, — послушно повторил председатель Комитета по делам искусств.
— Вот теперь правильно.
Изъятие неарийца
В марте 1938 года фашистская Германия оккупировала Австрию. В 1942 году немецкий военный комендант Вены провел расово-идеологическое очищение вверенного ему города. Венскую оперу украшали бюсты великих композиторов, и, по сведениям коменданта, в их число беззаконно проник бюст еврея — композитора Мендельсона. В сопровождении нескольких солдат комендант самолично влез на крышу оперы. Они обошли все бюсты, ища Мендельсона.
Сделать это было непросто, так как больших культурных познаний у коменданта не было. Однако он был физиономист и знал арийскую теорию. Отличить еврея от нееврея было для него раз плюнуть.
Комендант нашел композитора с самым крючковатым носом и самым неарийским выражением лица. По указанию коменданта солдаты обрушили бронзовый бюст неарийца на тротуар у театра, и скульптура разбилась. Вскоре к ужасу коменданта выяснилось, что он ниспроверг не еврея Мендельсона, а немца Вагнера — любимейшего композитора Гитлера. За эту провинность бедного коменданта отправили на русский фронт, где он и погиб.
В 1950 году в ходе борьбы с космополитизмом такую же процедуру снятия — на сей раз не бюста, а портрета Мендельсона — проделали в Большом зале Московской консерватории. Портрет Мендельсона вынули из медальона и убрали. При этом Мендельсона удалось ни с кем не спутать, что несомненно свидетельствует в пользу более высокой образованности и компетентности отечественных борцов за чистоту расы и идеологии и об их безусловном превосходстве над немецкими коллегами и единомышленниками.
Начало новой кампании
В беседе с известным дирижером Самуилом Абрамовичем Самосудом Сталин сказал:
— Вы должны присмотреться к евреям в театре. Эта часть нашей интеллигенции не выражает народное сознание, оторвана от народа.
Самосуд пошел к своему родственнику-правдисту и рассказал ему об этом, тот по эстафете передал все редактору «Правды» Петру Николаевичу Поспелову, который подытожил:
— Надо прислушаться и принять как руководство к действию сталинский анализ нашей интеллигенции.
Убедительный аргумент
Белецкий сообщил Сталину, что некоторые считают его евреем, а это неправда, так как его дядя был жандармом. В 37 году для самосохранения Белецкий должен был бы доказывать обратное: как же я могу быть племянником жандарма, если я из еврейской семьи. Такова переменчивая диалектика сталинских чисток. Аргумент Белецкого о дяде жандарме показался Сталину весомым и достойным внимания. Вождь был неравнодушен к жандармерии.
Жизненная мудрость
Великий трагик Михоэлс и всемирно известный эстрадный певец сидели за столом и не спеша рассуждали об умудренности, приходящей к человеку с годами. Они уже сошлись на том, что опыт благодатен, но притупляет вкус жизни, упрощает ее сложности и рождает почти цинизм всезнайства. Всю эту философию они запивали коньяком и закусывали лимоном. Певец вспомнил, как однажды ему взгрустнулось в провинциальном французском городке, куда он приехал на гастроли. Он пожаловался своему импресарио. "Ничего, — бодро сказал тот, — мы это быстро исправим".
Через полчаса в номер к певцу, постучавшись, впорхнуло юное существо и защебетало:
— Ах, я ваша поклонница. Я так давно мечтала…
— Миленькая! — сказал певец. — Я, повидавший жизнь человек, знаю, зачем ты пришла. Для начала — вот дверь в ванную.
Трагик помолчал, а потом, как ваятель — надпись на грани те, высек формулу:
— Опыт — великий учитель жизни и ее великий палач, — и вдруг вспомнил зверей в зоопарке:
— Все хищники, сидящие в клетках, каждое утро получают свой завтрак. Они жадно набрасываются на мясо, но не сразу съедают, а еще играют с ним. Они подбрасывают его и создают иллюзию живой борьбы со своей жертвой. Пища, брошенная в клетку, насыщает, но не дает той радости, что выслеживание, охота, погоня, схватка на воле. Игрой с мясом звери создают себе иллюзию воли. И только один старый умудренный жизнью лев не играет с мясом. Он давно уже и прочно знает, что в клетку бросают не живое мясо, что прутья клетки крепки и вечны, что свободы или нет в природе, или она раз и навсегда потеряна.
Прощание и предчувствие
В 1948 году редактора журнала «Театр» Голубова-Потапова послали вместе с Михоэлсом в Минск посмотреть спектакль, представленный на Сталинскую премию. Перед отъездом Голубов зашел в Гослитиздат к своему молодому приятелю Марку Яковлевичу Полякову.
Прощаясь, Голубов сказал: "Вы меня видите в последний раз. Из Минска я уже не вернусь". И Михоэлс перед отъездом в Минск с недобрым предчувствием навестил своего приятеля академика Капицу. Голубов и Михоэлс погибли в Минске в автомобильной катастрофе.
Как сложили песню
В конце 1948 года видный еврейский поэт попал по навету в тюрьму. Над ним смеялись, его третировали. Поговаривали, что он выдает себя за поэта, а на самом деле — спекулянт. Его стали теснить на дно тюрьмы, а когда он попытался сопротивляться, ему устроили экзамен: "Если ты поэт, скажи свои стихи, и мы решим, чего ты стоишь".
Обширная, многолюдная и разношерстная камера притихла в ожидании, насторожилась. Только карманник Васька усовестил: "Кончай, мать твою, народ лапошить". На Ваську цыкнули.
Поэт за всю жизнь не написал ни строчки по-русски, а читать стихи, написанные по-еврейски, было бессмысленно. Наступила ледяная тишина, напряжение нарастало. Была затронута и национальная, и профессиональная честь. Да и вообще речь шла о жизни и смерти. И под тяжестью неумолимых обстоятельств он как бы прозрел. Он ступил вперед и начал тихим голосом, в такт медленному шагу:
Есть дороженька однаОт порога до окна,От окна и до порога —Вот и вся моя дорога.Я по ней хожу, хожу,Ей про горе расскажу.Расскажу про все тревогиТой дороженьке-дороге…
По камере прокатилась волна тепла. Тишина чуть-чуть оттаяла. А он продолжал:
Есть дороженька однаНи коротка, ни длинна,Но по ней ходило много,И печальна та дорога.Я теперь по ней хожу,Неотрывно вдаль гляжу,Что я вижу там вдали?Нет ни неба, ни земли…
Он шел, и люди расступались. И отступали жестокость и грубость.
Есть дороженька однаОт порога до окна,От окна и до порога— Вот и вся моя дорога.
Это была неожиданная и яркая импровизация. Стихи сами излетали из его души. Люди были потрясены и содержанием творчества, и тем, что рождение искусства произошло сразу, здесь, на их глазах. Отверженный сделался священным дервишем тюрьмы. Ему прощали и странности, и чудачества, и нелепые привычки, и заумность в разговорах на самыежитейские темы. А стих пошел, отделился от автора, стал песней. И кто теперь скажет, поэт ли родил эту песню, или люди родили поэта, сделав несчастного человека органом своих мыслей, переживаний, заставив его выговорить их боль. После этого он никогда больше не писал стихов: русских — не умел, а еврейские никому не были нужны.
