Олег Михайлов - Генерал Ермолов
11 мая посольство прибыло в Нахичевань, приветствуемое слепым Назар-Али-ханом. Шах Персии вырезал ему глаза за одно только подозрение в привязанности к России. Доброе лицо старика внушало уважение, а увечье его — сострадание.
— Только ужас может вызвать власть царей, преступающих пределы в отношении к подданным! — гневно сказал Мазаровичу Ермолов. — Здесь между врагами свободы надобно учиться боготворить ее.
— Хотите, Алексей Петрович, я расскажу вам, как производится процедура этого варварского наказания? — спросил тот. — Шах при себе — заметьте, при себе, — велит приковать к земле осужденного и положить ему на грудь груз, на который садятся еще несколько человек. Глаза у несчастного выкатываются из орбит, и палач вырезает их особенными ножницами…
— Осторожное правительство удерживает своего сына залогом верности! — брезгливо ответил Ермолов. — Благословляю стократ любезное мое Отечество. Ничто не пзгладит в сердце моем того презрения, которое я почувствовал к правительству Персии…
Он оказал особенное внимание несчастному старику, чем немало удивил сопровождавших посольство персов.
«Эти рабы, — думал горько Ермолов, — из подобострастия готовы почитать излишеством даже глаза…»
5Ермолов ехал неспешно.
Но далеко впереди его летела молва об огромном и страшном русском великане с черно-седыми усами и густым громким голосом, о могучем воине, в жилах которого течет кровь самого Чингисхана, покорителя вселенной, и который разбил войско другого властелина полумира — Наполеона.
Шахские сердары и вали теребили крашенные хной бороды и теряли дар речи еще не видя Ярмула.
— Аллах акбар! — бормотали они. — О, горгон баран диде!..
В страшно засушливой и знойной Персии, где осадки были крайней редкостью, самым умудренным жизнью существом считался горгон — волк, видевший дождь…
19 мая посольство было в Тебризе — местопребывании Аббаса-Мирзы.
Зная любовь персов к церемониям, Ермолов постарался придать процессии торжественность, которая в Европе показалась бы шутовским маскарадом. Впереди ехали в красных мундирах донские казаки, за ними шли, играя марши, музыканты, потом уже медленно двигался на коне Ермолов со свитой. Перед послом персидский есаул в оранжевом кафтане и белой бараньей шапке разгонял любопытных большой медною булавой.
Сорок разнокалиберных орудий конной артиллерии у стен Тебрпза приветствовали чрезвычайного посла нестройными залпами. Боевым русским маршам шумно отвечала азиатская музыка на барабанах, флейтах и трубах. С трудом мог разобрать Ермолов в этой какофонии искаженную мелодию английского гимна «Бсже, храни короля…». Он перевел взгляд на первый батальон персидской пехоты — прекрасных, рослых и чистых, солдат с длинными бородами и в папахах. Горькое и мучительное чувство овладело им. Весь образцовый батальон состоял из русских дезертиров; из беглых солдат были и офицеры. Батальон этот, именуемый Енгимусульман, уже дрался против своих и проявил отчаянную храбрость. Теперь многие из дезертиров тайно просились назад, и Ермолов надеялся взять их с собой на возвратном пути. Но мучительное чувство при виде перебежчиков не проходило. Английский капитан Карт скакал по фронту и бил кулаками по лицам ротных командиров.
Перейдя мост через речку Аджи-су, посольство направилось узкими улочками Тебриза к отведенной резиденции — дому Мирзы-Безорга каймакама, или первого министра наследника. На другой день каймакам явился, чтобы договориться о подробностях аудиенции.
Мирза-Безорг, семидесятилетний старик, был довольно высок, худощав, пронырлив и беспрестанно говорил о себе, как о бедном дервише, отказавшемся от всех мирских благ и наслаждений. Между тем его уже назначили преемником первого визиря, которому было девяносто лет; один сын Безорга готовился занять его теперешний пост, а другой был женат на шахской дочери и жил в сверхъестественной роскоши. Воспитатель Аббаса, хитрый и коварный Безорг делал в Тебризе, что хотел.
Отправляя Ермолова в Персию, император Александр I просил его не дразнить персов и соблюдать азиатский этикет, но посол тогда же решил, что будет выполнять лишь те условия, которые не унизят достоинство России. При свидании Безорг, пересыпая речь цветистыми восточными комплементами, уведомил русского генерала, что в комнату наследника нельзя войти в сапогах, а надо надеть красные чулки, что при свидании чиновники останутся во дворе, под окнами, и что так поступали европейские посланники из Франции и Англии. В своем ответе Ермолов перещеголял хитрого старика словесной лестью, сладкой, как шербет, но закончил словами резкими и язвительными.
— Переведи! — приказал он толмачу Алиханову. — Я знаю, на какие унижения перед Аббасом шел присланный Наполеоном генерал Гарданн, когда он стремился делать возможный вред России. Переведи. После красного колпака вольности французу нетрудно было надеть и красные чулки лести. Посланники же английские в намерении приобрести выгоды торговли также подчиняются персидскому этикету. Переведи. Но так как я приехал ни с подлыми чувствами Наполеонова шпиона, ни с корыстолюбивыми желаниями приказчика торговой нации, то не согласен на красные чулки и прочие унизительные требования…
После долгих раздумий Аббас-Мирза принял русского посла и его свиту во дворе, но не сидя на своих коврах, которых не дерзал попирать ни один сапог или башмак, а стоя на каменном помосте, у самых окон дворца, под портретом своего родителя. Алексей Петрович передал ему грамоту императора Александра и представил членов посольства.
Ермолов знал о том, что Фетх-Али-шах назначил Аббаса своим наследником, отказав в том старшему сыну Махаммед-Али-Мирзе. Злоба поселилась между братьями; старший объявил при отце, что после его смерти оружие изберет царя. Махаммед-Али был храбрым воином, чуждым всякой неги и европейских обычаев; Аббас-Мирза, напротив, нежный и женоподобный, искал дружбы то у французов, то у англичан и старался устроить регулярное войско. Петербургское правительство не признало еще никого из них за наследника, ставя залогом дружбы отказ от Эриванской области в пользу России…
На другой день Аббас-Мирза предложил Ермолову показать свои войска. Сперва ловкость и удальство демонстрировали около тысячи курдских кавалеристов, вооруженных пиками с камышовыми древками. Когда курд нападает, то, держа пику за середину над плечом, трясет ею, и она изгибается так скоро, что глаз почти не успевает уследить на ее направлением. И потому удар курда никак нельзя отвести саблей. Когда же курд о ступает, то отстреливается из грех пистолетов, помещенных за поясом. Ермолов приметил, однако, как медленно азиаты заряжают свое оружие.
Курды не употребляли начиненных жестяных или деревянных; патронов, как черкесы, а из кожаной порошницы на поясе высыпали заряд на ладонь и уже затем — в дуло; в ветреную погоду порох обычно сдувало с руки.
После курдов наступил черед персидской артиллерии.
Восемнадцать орудий под начальством английского майора Лендисе стреляли в цель, причем ни одна не была поражена, хотя ядра ложились довольно близко. Аббас-Мирза восхищался пальбой, и, чтобы несколько остудить его, Ермолов заговорил о том, что самые необразованные народы заводят теперь свою артиллерию. Зная вражду персов к туркменам, он как бы менаду прочим добавил:
— Вот и туркмены просили у меня орудий и офицера для создания у себя артиллерии…
Аббас-Мирза переменился в лице и побледнел.
На каждом шагу персидские чиновники стремились показать свою гордость и неуступчивость, но в ответ получали гордость гораздо большую. Как представитель великой и могущественной страны, Ермолов строго следил за соблюдением уважения к России и ее посольству. Когда некий французский полковник на персидской службе ударил саблей двух русских музыкантов, поставленных к нему в дом, Алексей Петрович потребовал у Безорга достойно наказать ею. Персы обещали удовлетворение, но ничего не сделали.
Тогда Ермолов поставил на улице Тебриза свой караул, велел взять французского полковника под стражу и отомстить обидчику. Тот был наказан пощечиной и высечен розгами, а саблю его отослали Аббас-Мирзе, который вынужден был исключить француза со службы и выслать из страны.
Несмотря на оказанные почести, Ермолов был недоволен Аббас-Мирзой, который относился к русским с недоверием и страхом. Никого из посольства не пускали за городские ворота, жителям под строжайшим наказанием запрещено было разговаривать с русскими. Между тем Ермолов получил письмо от первого визиря Садр-Азам-Мирза-Шефи, где сообщалось, что из-за нестерпимой жары шах переезжает из Тегерана в Султанию. Это почти наполовину сокращало путь русского посольства. Чтобы дать шаху возможность приехать раньше Ермолова в Султанию и приготовиться к приему, Аббас-Мирза пытался задержать посольство в Тебризе. Однако Алексей Петрович отказал ему в свидании и объявил о своем отъезде из города.
