СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
— Бакунин, почему Вы не написали мемуары?
— Начинал. Скучно писать о себе.
— А Вы бы написали о своих друзьях. О Белинском, например, о нем сейчас много толкуют.
— Белинский — это неумытый реалист по темпераменту и по натуре.
— А правду говорят, что в Дрездене Вы сожгли все красивые здания и выставили на расстрел произведения Рафаэля?
— Я не понимаю, почему здания нужно беречь больше людей? А насчет картин никогда такого приказа не давал, но посоветовал немцам поставить Мадонну Рафаэля и послать глашатая к начальникам прусских войск с заявлением, что если они станут стрелять по народу, то погубят великое произведение бессмертного художника.
— А если бы пришлось защищаться от русских войск?
— Ну, брат, нет. Немец — человек цивилизованный, а русский человек — дикарь, он и не в Рафаэля станет стрелять, а в самую как есть Божью Матерь, если начальство прикажет. Против русского войска с казаками грешно пользоваться такими средствами — и народа не защитишь, а Рафаэля погубишь.
— Вы боялись расстрела?
— Никогда. Меня, вообще, соблазняла мысль умереть с оружием в руках, но пришлось отступать. В Кенигштайне я просил, чтобы меня расстреляли, ну, а в австрийской тюрьме я просто-напросто отрицал, что принимал участие в восстании. И убедился, что меня считают агентом Николая.
Странное впечатление производили на непосвященных посетителей обитель супругов.
Во время скромных совместных обедов можно было иногда видеть в приотворенную дверь роскошно убранную комнату с богатой мебелью и тонким бельем, всегда готовую к приезду Карло Гамбуцци, del`amico della Bacunina.
Прелестны были и детишки.
Особенно любил Бакунин младшую девочку. "Бомба" называл он ее.
Тем временем, политическое продвижение тайный братств и Альянсов приостановилось. План чудовищного размаха — организовать социальную революцию с помощью тайного всемирного союза революционеров разных стран и наций, и возвыситься над всеми, не срабатывал, несмотря на гонцов и сотни писем Бакунина.
Зато на подъеме был Интернационал, сплоченный и деятельный, любимое детище Карла Маркса. На него-то и обратил внимание Бакунин.
И заюлил.
— Я давно не знаю другого общества, кроме рабочих, написал он Марксу, — Я делаю теперь то дело, которое ты начал более двадцати лет назад. Моим отечеством будет теперь Интернационал, одним из главных основателей которого являешься ты. Следовательно, дорогой друг, ты видишь, что я — твой ученик и горжусь этим.
Нехотя, с опаской, как когда-то Белинский в журнал "Москвитянин" и Герцен в "Колокол", впустил-таки в 1868 году Карл Маркс в свой "Интернационал" Михаила Бакунина. А тот протащил туда все свои Тайные и Сверхтайные, и совершенно Секретные Братства и образования для захвата власти внутри "Интернационала". Борьба за направление, за рули руководства началась с первого же дня. Могучий "Интернационал" зашатался.
Анархическая стихия и диктатура пролетариата никак не сплавлялись в единое направление.
Словно в восточной притче о том, как "Морской змей утащил девушку, и, попав во власть ее духа, взбесился", Международное товарищество рабочих" стало терять ясный ум и погрузилось в пучину ссор, дрязг и раздора, любимую обстановку Бакунина.
…
А что же Россия? Огромная Российская Империя, гроза и защита европейских монархов, — неужели безучастно взирала она на волнения народов Запада, рождение новых мыслей, веяний, устремлений?
Конечно, нет.
Весь европейский опыт деятельно переплавлялся в национальной плавильне, и выдавал такие находки, от которых Европа с ужасом хваталась за голову.
Интересно проследить поведение русских сопротивленцев — бунтарей, государственных преступников, революционеров.
Разин, Пугачев… Разве каялись они перед царями, просили помилования? Никогда. А перед народом, на лобном месте, каялись на все четыре стороны, просили прощения за погубленные души. И разбойнички помельче умели ответ держать, будучи схвачены да повязаны!
Зато на процессе декабристов, например, почти все руководители движения в показаниях своих, очных ставках, письмах к царю раскаивались и оговаривали друг друга с такой откровенностью, которая больше подходила под определение "крах души", чем, как это называли, "верноподанническая поза".
В чем тут дело? Обаяние власти? Несомненно. Оно пленяло дворян с самого детства, к тому же, сами офицеры, они предстояли своим старшим начальникам по званию и самому главнокомандующему — Царю!
Покаялся перед царем и Бакунин, покаялись, после долгих упирательств, Петрашевский и Спешнев
— От декабристов до петрашевцев все линяли, — со вздохом заключил Герцен, памятуя собственные "объяснительные". — Мы были сильны в области мысли, но в столкновениях с властью являли шаткость и несостоятельность.
— А я, когда читал показания и объяснения своих друзей, часто слышал в них тот "заячий крик", который так хорошо знаком нам, охотникам. — делился Иван Тургенев, участник «процесса 32-х».
Клич Герцена "В народ!" был услышан. Сотни и тысячи чистых русских юношей понесли в деревню грамотность и начала социального просвещения. "Колокол" звал крестьян к сопротивлению, но, когда в 1863 году народного восстания не произошло, и лишь кое-какие стычки вспыхнули на окраинах Империи в Белоруссии, Литве, Польше, «народники» испытали страшное разочарование.
Волна пошла на убыль.
Разве что Некрасов вопиял в пустынном отчаянии:
Ты проснешься ль, исполненный сил?
Зато Его Превосходительство Генерал-Губернатор Салтыков-Щедрин напоминал всем "стучавшимся и не достучавшимся", что "вся суть человеческой мудрости — в прекрасном слове "со временем".
Однако, уже Н.Г. Чернышевский с товарищами ушел на каторгу нераскаянным, поразив мужеством всех, кто присутствовал на его гражданской казни. Гимназистки бросали ему цветы.
— Я ни в тридцатых, ни в сороковых годах не помню ничего подобного, — склонился перед его образом Герцен.
Вскоре русские революционеры-разночинцы стали согласовывать правила поведения при арестах и не только не отвечать на вопросы судей, но и судить самих судей в самом зале заседаний. Обаяние власти для них не существовало, они быстро усваивали все необходимые ступеньки вроде бунтов, заговоров, террора, тайных обществ.
— Сопротивление только въелось глубже и дальше пустило корни, — отметил Герцен в одном из последних номеров "Колокола".
Это было время всеобщего подъема во всех областях. В науках, литературе, культуре, мореходстве, обустройстве заводами и железными дорогами. Не дремали и общественные деятели.
Прямого выхода на Россию ни у Герцена, ни у Бакунина не было.
Их печатные труды, брошюры, оттиски зачитывались до дыр в горячих молодых руках, молодежь мечтала о соединении с европейским опытом. Люди ехали к Герцену, готовые встать в ряды борцов за свободу народа.
Но Александр Иванович уже и не брался руководить молодыми.
Он устал.
Ему уже не верилось ни в крестьян, ни в этих странных русских "пролетариев". Разочарованный, он мечтал о тихой жизни в Женеве, куда переехали для того, чтобы отдать Лизу в учебное заведение, подлечить
