СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
… железную дисциплину, которой он, словно цепями, сковал свои "пятерки", да страсть к розыгрышам, когда из пролетки извозчика при виде знакомых вдруг бросал на снег записку. "Меня везут в Петропавловскую крепость".
… и даже молодую неопытность перед женщинами, когда жену своего друга Успенского из той же "пятерки", что и Прыжов, женщину на последнем месяце беременности, затеял командировать в Европу.
— Знаете ли вы французские и немецкие языки, чтобы доехать в Женеву к Герцену и Огареву?
— Знаю.
— Можете поехать?
— Могу. Ой, нет, не могу.
— Что это значит, то могу, то не могу? Странные бывают люди! Вообразят перед собой стену и останавливаются, когда никакой стены нет.
— Нет, есть стена.
— Тогда скажите просто. Не ожидал от Вас.
Молодая женщина рассмеялась.
— Да что Вы хотите, чтобы я родила дорогой, в вагоне? Разве Вы не видите, в каком я положении?
— Да, действительно, стена, простите. Я не сообразил этого.
Очень скоро в его организации было уже более четырехсот человек. Над всеми стоял всеведающий "Комитет", которого никто никогда не видел.
— Кто этот "Комитет"? — задумался студент Петровской Академии Иванов. — Ты, что ли, этот "Комитет".
— При чем тут я? — нахмурился Нечаев.
Догадка стоила студенту жизни. Члены его "пятерки", повязанные, словно веревками, страхом перед Нечаевым, назначили сбор на берегу тихого пруда Петровской Академии, и в сумерках неумело удушили его прямо на берегу, причем, при сопротивлении Иванов так вцепился зубами в пальцы Нечаева, что изуродовал их на всю жизнь.
Полиция нашла тело на следующий же день. Нечаев скрылся за границу. Начались аресты.
Узнав, что "Маленькому" удалось уйти, Бакунин на радостях подпрыгнул так, что "чуть не пробил потолок старой своей головою".
Процесс "нечаевцев" стал первым в России политическим процессом.
На нем подавляющее большинство подсудимых выступило, с точки зрения революционной этики, безупречно. Выяснилось, что чистая молодежь шла за Нечаевым единственно с целью посвятить себя делу освобождения народа, то есть "из прекрасных, преблагородных" (как сказал на процессе адвокат В.Д. Спасович) побуждений.
"Катехизис революционера" вообще не читался в организации именно потому, что "произвел бы самое гадкое впечатление".
Процесс не утопил подсудимых в нечаевской грязи, а, напротив, смыл с них эту грязь.
И все же десятки людей попали в тюрьмы, на каторгу.
А для наших шутников в богоспасаемой Женеве это означало чем хуже, тем лучше. Не довольствуясь произведенным впечатлением, они принялись рассылать открытой почтой письма всем порядочным людям России, навлекая полицейское преследованием на целые семьи. Один полковник, жену которого арестовали, застрелился, ко многим людям пришла беда.
— Остановите Бакунина! — посыпались письма-требования в Женеву.
Но Герцена к тому времени уже не было, а старенький Ага, пьяненький и слабый, уже не мог оказать никакого сопротивления. Он полностью попал под руку Бакунина.
Как они ждали революцию! Осенью 1869 года, весной 1870 года!
Случайно ли, что в далеком Симбирске, на Волге родился в апреле один мальчик…
Возвращаться в Россию Нечаеву было невозможно.
Денег на жизнь не хватало. Зато жила молодая девушка Тата Герцена, богатая наследница. Сергей решил попытать счастья здесь. Он стал бывать у них под зорким наблюдением Тучковой-Огаревой.
— Что это у вас какие пальцы на руке? — спросила Тата и нервно передернулась. — Уж не следы ли это зубов того Иванова, которого Вы убили? Мы читали все отчеты о процессе.
Присутствовавшая в комнате Герцена-Огарева поднялась с места.
— Я советую вам, молодой человек, не бывать больше в нашем доме, — и проводила его к дверям.
— А мы запретим печатать сочинения необдуманные, но талантливые этого тунеядца Герцена, а если семья его будет продолжать, станем принимать решительные меры, — пригрозил он.
После этого предприимчивый Нечаев принялся шантажировать Бакунина украденными у него письмами. Но Бакунин, "Матрена", как называли его за глаза молодчики Нечаева, был беден, как всегда. И тогда они сколотили разбойничью шайку и стали обирать туристов на горных тропинках Швейцарии. Это был выход!
За дело взялась полиция. Нечаев был пойман, посажен в тюрьму Цюриха.
Революционеры всполошились.
— Михаил Александрович, есть верный способ освободить Нечаева, — обратился к Бакунину Замфир Ралли, один из молодых руссо-молдаван, которые во множестве кружились вокруг мэтра в эти годы. — Нужны только деньги.
— Вот и надо посмотреть, где эти деньги принесут больше пользы, — назидательно проворчал тот. — Сейчас они нужны для дела в другом месте.
Бакунин старался забыть о Нечаеве.
Об этом высказана глубочайшая мысль, в которую страшновато заглядывать: Бакунин боялся в Нечаеве самого себя.
Воистину, глубины духа есть страшный дар!
Арестованный был передан российскому правосудию. Его везли в Петропавловскую крепость в позорной повозке с надписью "УБИЙЦА" под грохот барабанов, заглушавших его крик.
— Да здравствует Земский собор!
Старушки крестились.
— О соборе каком-то все печалуется, сердешный.
Случившийся тут же мастеровой тихонько спросил у студентов, что это значит? Ему объяснили. Он остро сосредоточился, глянул вниз, перекрестился и исчез в толпе.
На следствии Нечаева били, не давая слова вымолвить, в суде он заявил, что не желает давать никаких показаний, и сидел спиной к судейскому столу.
После оглашения приговора сказал.
— Шемякин суд!
А когда выводили из зала, крикнул:
— Да здравствует Земский собор! Долой деспотизм!
В Алексеевском равелине Нечаев писал кровью на стене заявления-протесты, а шефу жандармов Потапову, который, явившись, пригрозил телесным наказанием, дал пощечину. После этого его заковали в ручные и ножные кандалы, соединенные такой короткой цепью, что разогнуться было невозможно.
Руки и ноги покрылись язвами.
И в этом положении, скрюченный, как горбун, он спровоцировал солдат охраны на свой побег. Еще не было ни одного случая, чтобы из Алексеевского равелина кто-то убежал. И сорвалось-то случайно, просто солдат охраны передал записку не адресату, а его квартирной хозяйке.
Солдат судили. Все они держали себя молодцами, с большим достоинством, и когда прокурором было высказано предположение, что Нечаев действовал подкупом, все горячо запротестовали.
— Какой тут подкуп, — раздались голоса, — номер пятый — наш орел, за которого готовы в огонь и воду.
Номер пятый. Тот самый, «бакунинский», где сидел Бакунин в свое время.
Сам Царь был удивлен этим процессом, его многолюдием и даже участием в нем женщин.
— Очень странные люди. В них есть нечто рыцарское, — отозвался о "нечаевцах" и Нечаеве Александр.
Охота за ним у террористов шла непрестанно, срываясь по пустякам в третий, четвертый, пятый раз, угроза смерти полыхала ему в лицо и в затылок.
Странные, странные люди.
Нечаева он приказал запереть пожизненно в самом гнилом из крепостных казематов. Гноить их всех без
