Крестоносцы 1410 - Юзеф Игнаций Крашевский
Офка, слушая, немного побледнела; задумчивая, она опёрлась на локоть.
– Скажите же им, – прибавила она тихо, – как вы, христиане, давили тех стариков, что с крестами на груди шли против вас… какие тут сокровища забрали и как красиво горели деревни, освещая вам по ночам для чарок и песен.
Ясько, удивлённый, посмотрел на неё. Затем, испуганная Носкова начала уже о чём-то другом говорить, пытаясь обратить это в шутку. Затем на рынке начали разглашать: «Король, король!».
Действительно, Ягайло этим же вечером отплывал в Нешаву; провожали его духовенство и горожане, паны рады и рыцарство. Посередине рынка, на королевской дороге, стояла большая группа женщин; наряженные, побелённые, любопытные и теснящиеся, чтобы увидеть Ягайлу.
Король был в этот день в хорошем расположении духа.
Нарядился он даже лучше, чем обычно, и надел свой бархатный плащ на овчину и жупаник, а на голову соболий колпак. Увидев этих женщин, он приостановился и начал им улыбаться. Более смелые с поклоном приблизились к нему.
– Что же так много вас здесь? – спросил Ягайло. – И вроде бы больше, чем мужчин.
– Вы тому виной, – подхватила одна более смелая, – всех мужей нам перебили и братьев. Сами сиротами остались и кланяемся тебе, милостивый пане, чтобы дал нам мужей и опекунов.
– О, это для таких светлых лиц не трудно будет, – сказал король, смеясь, которому вторило всё рыцарство.
Обступили тогда Ягайлу вокруг, щебеча, а хоть боялся и женский чар, и девичьих очей, развеселившись, забыл о том и немного поговорил[3].
Когда двинулись к берегу, пошли они за ним, махая платками и долго не отводя глаз.
* * *
Когда встали из-за стола и Ясько спешно попрощался с хозяйкой, дабы направиться к королю и ещё раз его увидеть, ибо за этим он приехал в Торунь, женщины подбежали к окну смотреть, как на рынке обступили короля.
Офка, дрожа, поглядела на это зрелище, а каждый более громкий смех женщин отражался на ней судорожной дрожью. Затем она увидела Яська, выходящего из каменицы, пошатываясь. Куно его поддерживал; он был бледен, опёрся на мгновение о стену дома, потом пошёл дальше пробираться сквозь толпу, но качался. Несмотря на это, он добрался до короля и протямнул ладонь к его руке, желая поцеловать, когда рухнул на мостовую.
Отскочил Ягайло на шаг, подбежали на помощь другие: подняли его с земли. Подумали сперва, что выпил лишнего, но бедный Ясько стонал, жалуясь на сильные боли, а оттого что не обвинял никого, свалил на рыбу, которой много съел.
Рыцарству сразу вспомнилась болезнь пана из Гранова, начали его спрашивать, где ел. Он указал на дом. Ничего уже не сказали ему, но начались шёпоты и зловещие взгляды на окна.
Ошарашенный Куно стоял немного вдалеке.
Когда весь люд катился уже к берегу реки, за королём, Ясько на руках понесли в харчевню. Куно уже за ним идти не смел. Он посмотрел на окна каменицы Носковой: никого в них не было.
Непостоянный и не много думающий парень первый раз в суровой жизни подумал о людях, о мире и о женщине. То, что увидел, испугало его; он почувствовал отвращение и тревогу одновременно к той, к которой его тянула страсть. Как пьяный, он покрутился несколько раз по рынку.
Несколько горожан, которых он знал, обступили его.
– Это неприятное приключение с радзинским старостой готово притянуть в город плохую славу. Помешались бабы! – сказал один.
– Не жаль бы нам, наверное, было, если бы их крестоносцы всех перебили… но так…
– Но так! – молвил другой.
– Может упился только.
– Ну, конечно! – прибавил другой.
– Так нужно говорить, – доложил третий.
– Или лучше не говорить ничего.
Разошлись. Куно собрал какую-то храбрость и вошёл в каменицу.
Внизу он имел немного своих узелков, сначала пошёл он в комнату и спешно готовился в дорогу.
Когда он всё собрал и взял ремень, поднялся наверх.
Носкова плакала, сидя на стуле и повторяла одно слово:
– Несчастье.
Дингейм, не желая начинать разговора, прошептал только, что должен ехать, потому что ему время явиться по слову. Встала Носкова с нежностью с ним попрощаться и желая задержать.
– Рад бы остаться, видит Бог; не могу, – ответил он.
Она посмотрела вокруг, Офки не было; указала ему мать другую комнату: в ней девушка, как раз сидя на скамье в том балконе, смотрела в город такими глазами, что ничего не видела. Когда подошёл Куно, она вздрогнула, посмотрела на него и, ничего не говоря, рукой указала на скамью.
Потом снова, не говоря ни слова, отвернулась, и уставила глаза в стены.
– Я должен с вами попрощаться, – сказал Куно.
– Уезжаете? – спросила она. – Куда?
– Я пленник, отпущенный на слово, и должен вернуться.
– Страшная судьба у Яська, не правда ли? Мне самой его жаль. Но зачем же им служит? У нас нет другого оружия.
Куно промолчал.
– Подсмотрели вы за мной? О! Пусть меня на костёр поведут, я не отрицаю. Я знаю, кто мне это дал и что говорил при этом. Об одной вещи жалею: что их больше на вине моём не было.
Глаза у неё были безумные. Куно поглядел, была она так красива, что на мгновение он забыл о преступлении; испугался он, таким образом, самого себя и поднялся, чтобы уйти.
– Не спрашиваю вас, вернётесь ли, – отозвалась Офка. – Не вернётесь, наверное? Потому что также я для вас не была бы женой, не вы мужем для меня… я мужа не хочу, так как господствовать над собой не дам. У меня один господин – Тевтонский орден.
– И для него вы… – начинал Куно.
– Для него, – подхватила Офка, – всё; я сестра в Ордене и сердце моё там.
Дингейм не хотел уже продолжать разговора, поклонился, не просил поцеловать руку. Офка грустно засмеялась, глядя на свою руку.
– Боитесь, не прилипла ли там какая капля?
Она кивнула ему гордо головкой и села, снова глядя в окно. Куно, хотя его тянуло к девушке, победил себя, ушёл. Он не был ещё на пороге второй комнаты, когда за ним зашелестело платье: бежала Офка…
– Подожди! – кричала она. – Стой! Ты не свободен, так как я тебя не освобождаю от слова и службы. Боишься меня? Я так
