Нина Молева - Ошибка канцлера

Место для строительства было на редкость неудачным. Сама местность начала застраиваться солдатскими домами уже после Петра, во время правления Екатерины I. Но только указом Анны Иоанновны от 1739 года уточнялось, что располагаться здесь должен был Преображенский полк, давший название образовавшейся слободе. Но если Петр I в каждой части новой столицы имел в виду определенное архитектурное и градостроительное решение, тем более думал об удобствах своих любимых гвардейцев, при Анне Иоанновне подобным соображением не придавать никакого значения. Собрание командиров гвардейских полков, состоявшее из принца Антона Ульриха Брауншвейгского, супруга будущей правительницы Анны Леопольдовны, начальника Тайной канцелярии А. И. Ушакова, фельдмаршала Миниха, Альбрехта и Апраксина, утвердило чертежи застройки, составленные по принципу обыкновенных прусских военных поселков неким бомбардир-капитаном фон Зиггеймом. В отношении полковой церкви решено было для упрощения дела повторить уже существовавшую церковь Сергия Радонежского у Литейного. Соответствующая комиссия от строений в 1740 году приступила под смотрением генерал-поручика Кудрявцева к работам. Теперь Елизавета Петровна не просто отменяла старое решение. В каждой мелочи нового распоряжения она подчеркивала связь Преображенского полка с ее отцом и домом, свою заботу о преображенцах и безразличие к тем затратам, которые уже были произведены. Почти растроганно, по-семейному готова вспоминать, что преображенцы с „батюшкой“ с младенческих его лет. Если Петр I отличался расчетливостью и не терпел лишних трат, его дочь искупит этот, с ее точки зрения, недостаток своей щедростью. Да и чем, кроме щедрости, может она на первых порах привлечь к себе сердца своих подданных?

Новый собор должен стать семейной святыней возвращенного к власти „гнезда Петрова“, поэтому такое значение придает Елизавета каждому из многочисленных проектируемых в нем алтарей. Но самое поразительное – все они были предусмотрены и в бестужевском Клименте, который получил отныне официальное название по главному алтарю – церковь Преображения, „паки рекомая Климентовская“. Именно так она названа и автором „Сказания“. Более того, Елизавета оговаривает список всех основных икон, и почти весь этот связанный с ее семейством пантеон будет повторен в Клименте. За одним серьезным исключением – Бестужев-Рюмин не найдет нужным упоминать в замоскворецком храме наследников престола. Он сам не сумел наладить отношений с будущим Петром III, но что много важнее – знал, как неприятна эта тема для Елизаветы Петровны. Острые углы канцлер предпочел обойти.

Один из знаменитых французских дипломатов бросил когда-то фразу: „Я могу поверить в одно совпадение, но если бы я был способен поверить в два совпадения, то никогда не получил бы морального права стоять у кормила правления государством“. Общность многих особенностей Преображенского полкового собора и Климента говорила сама за себя и случайной быть не могла.

Елизавета Петровна отдает распоряжение Доменико Трезини-отцу разобрать солдатские „светлицы“ в слободе, сооружением которых он только что занимался, – об этом знает весь двор. Приближенные знают и другое: совет Пьетро Трезини подумать над проектом пока еще находящегося в руках Земцова собора. На всякий случай!

Петербург. Зимний дворец

Императрица Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин, М. Е. Шувалова, А. Г. Разумовский

– Ваше императорское величество, мною вскрыты депеши господина маркиза де ла Шетарди.

– Господи, значит, правда! Маркиз сей час от меня ушел, позеленел от злобы. Шутка ли, депеши посла вскрывать! Не иначе ты, канцлер, ума решился! Что делать-то теперь будешь? Лесток и тот чуть не криком кричит, всеми бедами грозится. Ну так что, что делать будешь?

– Ваше величество, прежде всего прошу вас прочесть эти депеши.

– Ну уж нет, голубчик мой! Ты как хошь бедокурь, а императрице в такие игры играть невместно. И близко с ними не подходи!

– И все же, ваше величество, покорнейше прошу просмотреть писания маркиза.

– Да что в них? Сам скажи, коли нужда.

– Возмущение лишает меня голоса, ваше величество! Я не смогу прочесть вслух то, что осмелился французский посланник писать.

– Тоже еще возмущение! Мне говорить можешь, а голосу нет. Что мне представления-то устраиваешь, толком говори!

– Ваше величество, взглянув даже на первый лист депеши, вы поймете причину моего смущения. Я не могу позволить себе произнести то, что маркиз де ла Шетарди счел возможным писать об особе вашего императорского величества.

– Маркиз обо мне? Быть не может!

– Удостоверьтесь сами, ваше величество, и решите, прав ли я был, задерживая сии недостойные посланника дружественной державы послания, оскорбительные, если бы даже речь шла об одной из придворных дам.

– Подай сюда. Тебе чего, Мавра Егоровна?

– Лесток пришел, государыня. Видел, что Бестужев к тебе прошел, хочет при тебе с ним объясниться. Насчет депеш-то этих вскрытых.

– А кто он такой, твой Лесток, чтоб желать императрицу видеть? Это я пожелать могу, а его дело сидеть да ждать, когда мне в нем нужда придет. Как пришел, так и отправляться может. Волю какую взяли!

– Вот и Алексей Григорьевич сказывал, что сей час к тебе подойдет, как разговор с маркизом кончит.

– И Алексею Григорьевичу пошли сказать, что занята, что недосуг лясы точить. Есть до меня дело, за обедом пусть толкует.

– Да что ты, матушка, как это я ему скажу – язык ведь не повернется.

– Так тебе что, моя воля не закон? Умничать вздумала? До обеда все подождете – терпения хватит. Не видишь, с Алексеем Петровичем у меня дела. Ступай, Мавра Егоровна, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Где твои бумаги, вице-канцлер?

– Я, ваше величество, взял на себя смелость, чтобы не утруждать вас чтением маловажных подробностей, заложить места, неопровержимо свидетельствующие…

– Знаю, какие места найдешь – не ошибешься. „Любовь ее – самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять раз в день повторенные“. Сосчитал, значит! „…Не имея подлинного вкуса, Елизавета…“ Ишь ты, даже без титула обходится! „…Возмещает его пышностью и яркостью цветов, делающей ее похожей на заморскую птицу“. Ах ты, кавалер распрекрасный, тебе только и ценить, а императрице только на твой вкус и одеваться.

– Вы дальше, дальше взгляните, ваше величество!

– Погоди ты, дай точно разобраться. „Увеселение для нее самое излюбленное окружать себя всяким подлым сбродом, лакеями, с которыми она проводит время во внутренних покоях своих, избегая даже придворного общества, в котором чувствует себя значительно хуже“. Вот, значит, как, маркиз! Где уж цесаревне русской обхождение знать. Как же сватали ее за короля-то вашего, за Людовика XV, как же ее руки для принца Шартрского просили? Женой-то, выходит, вместе с приданым российским хороша была бы, а как сама по себе царствовать стала, так рылом не выходит. Ой, пожалеешь, маркиз, о неучтивых своих словах, горько пожалеешь!

– Вот здесь еще, ваше величество: „А зло, которое от того происходит, весьма велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии…“

– Каком это?

– С придворными вашими, которых господин маркиз и за дворян не считает. „…будучи погружена в таком состоянии, думает, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что потому она меньше их опасаться имеет. Всякая персона высшего ранга нежели те, с которыми она фамильярно обходится, в то время ей неприятна“.

– Дай сама погляжу. „Былая привлекательность… расползающаяся фигура… обвисший подбородок… желтоватая кожа…“ Нечего больше мне здесь глядеть – все! Твое это, Алексей Петрович, дело, а чтоб маркиза и духу не было в Петербурге.

– Это будет довольно затруднительно, ваше величество.

– Знать ничего не хочу! Сейчас чтоб сбирался. Пусть в Париже перед королем суды свои выносит, пусть королеву французскую судит, а мне такого посланника не надобно!

– Государыня, должен быть претекст – причина какая, чтоб удалить посла.

– Вот и ищи причину. По мне, каждая хороша.

– Если позволите, государыня, в соответствии с истиной, я бы сказал о вмешательстве во внутренние дела державы вашей.

– Вот и верно. Не для того он здесь сидел, чтоб меня судить, а чтоб с империей моей дружбу водить. Вздумал сплетни плести, пускай вон идет, и чтоб ноги его больше в России не бывало.

– Государыня-матушка, я тут ушам своим не поверил – поди, перепутала Мавра Егоровна чего – будто не желаешь меня видеть.

– А, это ты, Алексей Григорьич, войди, войди, кстати пришел. И ты, Мавра Егоровна, заходи. Хочу вам канцлера империи Российской представить. Знакомьтесь – Алексей Петрович, граф Бестужев-Рюмин, прошу любить да жаловать.