Элисон Уэйр - Плененная королева
– Убедить тебя ни в чем невозможно, – спокойно сказала Алиенора. – Все шло к этому. Ты мог бы и догадаться. Господь свидетель, я пыталась предупредить тебя о том, что может случиться, если ты будешь упорствовать и несправедливо относиться к нашим сыновьям. Неужели ты полагаешь, будто я, их мать, останусь в стороне, продолжая спокойно смотреть на то, что ты делаешь?
– Ты знаешь, что ты наделала?! – прорычал Генрих. – Половина Европы ополчилась против меня. И в это число входят твои сволочные аквитанские вассалы! Они используют эту ссору как предлог для восстания против того, что они называют деспотическим правлением.
– Посмотри на себя, Генри! – ответила Алиенора. – Подумай, кто во всем этом виноват?
– Не пытайся придумать оправдание для своих поступков! – брызгая слюной, прокричал он. – Ты совершила страшное преступление, а теперь пытаешься переложить вину на других. Из-за тебя и твоих сыновей существование моего королевства теперь под угрозой. Да что говорить, я и корону могу потерять! Так ведет себя покорная и преданная жена? Это возмутительно, невероятно! Я тебе говорю, Алиенора, ты можешь посмотреть старые хроники и найти там многочисленные примеры того, как сыновья поднимались против отцов, но там нет ни одного случая, когда королева бунтует против мужа. Ты сделаешь меня жалким посмешищем во всем христианском мире. Люди даже говорят, это Божья кара за то, что мы заключили кровосмесительный брак. Кровосмесительный? Да уж скорее дьявольский!
Король был вне себя. Спорить с ним теперь бесполезно, так что и пытаться не стоило.
– И что ты собираешься делать? – с вызовом спросила Алиенора, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Предать меня суду? Твоим двенадцати честным и верным людям?
Генрих смерил ее ненавидящим взглядом:
– По закону я должен был бы повесить тебя за измену. Но считай, что тебе очень повезло: не хочу выставлять на публику свой – или твой – позор. Я не сообщал о твоем аресте и не имею намерений заявлять о твоей измене. Хватит с меня скандалов. Ты уже и без того достаточно навредила мне. Теперь вся Европа будет шептаться об этом. Надеюсь, ты это понимаешь. Боже, Алиенора, неужели ты и в самом деле так хочешь причинить мне вред?
– Причинить тебе вред? – повторила Алиенора. Теперь она была в безопасности, а потому могла выговориться. – Это называется: с больной головы… Что ты скажешь обо всех женщинах, с которыми ты изменял мне? А твоя глупая, рабская зависимость от Бекета? Много тебе принесла твоя любовь к нему? Не ради ли его советов ты оставил меня? А то, что ты наплевал на мой совет о том, как править моими владениями? Вот теперь с последствиями этого ты и разбираешься. И самое главное – как ты мог быть таким несправедливым по отношению к нашим сыновьям?
– Я и не догадывался, что ты так сильно ненавидишь меня, – проговорил Генрих, чье лицо было искажено гневом и гримасой жалости к самому себе. – Раны Господни, я взлелеял змею у себя на груди!
– Я любила тебя! – воскликнула Алиенора. – Но ты уничтожил эту любовь, а мне оставалось только смотреть, как ты это делаешь. Я и передать тебе не могу, какую боль ты причинил мне. Все эти годы… – Алиенора закрыла лицо руками и разрыдалась, все накопившееся напряжение и страх последних дней нашли выход в этом потоке слез. – Увы, для нас уже слишком поздно, – всхлипнула она.
– Ни одно из моих так называемых предательств не оправдывает твою измену! – грубо заявил Генрих.
– Так накажи меня! – вскрикнула она, одержимая желанием положить конец этому жуткому противостоянию и стремясь сделать ему как можно больнее. – Давай уж – во все тяжкие. Спроси себя, насколько далеко зашла моя измена. Предай меня казни, а потом остаток жизни мучайся вопросами.
– Что ты хочешь этим сказать?! – угрожающим тоном спросил он.
– Так, значит, тебе небезразлично?! – напустилась на него Алиенора.
– Говори! – Генрих схватил ее за руку. – Ты что, распутничала?
– Не больше, чем Прекрасная Розамунда. Или леди Эйкни. Или Рогеза де Клер. Или любая другая из легиона шлюх, с которыми ты спал.
– Отвечай мне! – взревел он.
– Ты станешь воевать с известным бароном? – Алиенора с удовольствием мстила мужу самым болезненным образом: она делала это так, словно то была ее последняя возможность, словно ее больше не волновало, что она говорит или делает.
– Кто он?! – подскочил к ней Генрих. – Говори!
– Нет уж, попробуй сам догадаться. И поспрашивай себя, не показался ли он мне получше тебя как мужчина!
Эта издевка пришлась по больному месту. У Генриха чуть не пена пошла изо рта. Еще минута – и он будет кататься по полу и жевать подстилку-тростник.
– Да-да, жеребец он хоть куда! – укусила она его еще раз.
– Ну, ты сама напросилась! – окончательно взорвался Генрих, обнажая зубы.
– И что ты теперь со мной сделаешь? Повесишь?
– Нет, такое наказание было бы для тебя слишком легким. – Дыхание хрипами вырывалось из его груди. Генрих почти потерял над собой контроль. – Тебе, я думаю, очень не нравится здесь. Верно я говорю? Это написано у тебя на лице. Ну что ж, моя неверная леди, я запру тебя здесь, чтобы ты подумала о своих грехах, пока я буду решать те проблемы, что ты мне создала. И еще, Алиенора, – добавил Генрих, прищурив налитые кровью глаза, – я надеюсь, что ты сгниешь здесь.
Приговор мужа чуть не подкосил ее, все ощущение торжества мигом испарилось. Все было очень просто. Она была пленницей в этой жуткой комнате. И одному Богу известно, как долго продлится ее заточение. Перспектива мрачная, ужасная… Дыхание у Алиеноры перехватило, она боялась умереть от удушья. Заперта, заключена, обречена не видеть света божьего, не вдыхать запаха растущих цветов, никогда не скакать на коне с соколом на руке, не чувствовать ветра в волосах, нервной дрожи преследования. Разлучена со своими детьми, сослана из своей любимой Аквитании. Наказание было слишком жестоким. Оно убьет ее. Мир уже темнел перед ее глазами…
Алиенора, потеряв сознание, упала на пол. Король безжалостным взглядом посмотрел на нее и гаркнул, вызывая служанку.
– Положи ее на кровать, – приказал он Амарии и направился прочь, торопясь покинуть комнату. – Она скоро придет в себя. Или вообще притворяется, что меня не удивило бы.
Но Алиенора не притворялась. На несколько блаженных мгновений она ушла из этого мира и не ведала о темноте и забвении, которые сомкнулись вокруг нее.
Глава 48
Барфлёр, Английский канал и Саутгемптон, 1174 год
В этой ужасной тюрьме королева провела больше года, когда пришел приказ препроводить ее в Барфлёр на побережье Нормандии.
– Меня вызывает король? – недоуменным голосом переспросила Алиенора, когда капитан стражи сообщил ей о полученных им инструкциях.
– Подготовься, – сказал он Амарии, игнорируя вопрос королевы.
Алиенора не верила своим ушам. Месяцы заключения тянулись медленно и были худшим временем в ее жизни. Королеве казалось, что муж замуровал ее здесь до смерти. Она не видела его с того жуткого дня, когда он заключил ее в эту жуткую темницу. И сообщений от него никаких не получала. Она словно умерла и была похоронена, горько думала Алиенора. Год суровых испытаний изменил ее, она чувствовала себя так, будто в один день потеряла лицо, словно то живое, дышавшее существо, которое было королевой Алиенорой, перестало существовать, а на ее месте осталась мертвая оболочка женщины, которой она была когда-то. Она чувствовала себя раздавленной и изолированной, ей не хватало живых разговоров и всего того, что делало прежде жизнь радостной и приятной.
Долгое время Алиенору жгло негодование – она не могла смириться с несправедливостью своего наказания, ее переполняла ненависть к Генри, пламя которой она раздувала мыслями о мщении, всякими «а что, если»… Но по прошествии какого-то времени Алиенора обнаружила, что лучше не лелеять свои обиды, если не хочешь, чтобы это уничтожило тебя. Вот тогда-то она и пришла к своеобразному смирению, научилась приспосабливаться к обстоятельствам и тешиться малыми повседневными радостями, научилась закрывать свой разум мыслям о том, что должно или могло случиться. Худшим оставалось незнание: когда ее освободят и освободят ли вообще?
Но вот наконец Генрих послал за ней. Означало ли это, что он помирился с сыновьями и они настояли на ее освобождении? Господи, пусть будет так! – молилась она.
Самым мучительным в заточении было то, что Алиенора не получала никаких новостей, никаких известий от своих сыновей и была отрезана от остального человечества. Она очень скучала по детям и не могла не думать о своем любимом Ричарде. Для нее это было настоящей мукой – не знать, жив ли он, здоров ли. Сообщит ли ей Генри, если с Ричардом что-то случится? Ведь Генрих, который запер ее здесь, человек мстительный, он давно перестал быть тем идеалистическим принцем, за которого она выходила замуж, а превратился в короля, которому наплевать на чувства жены и на мнение других. Алиенора переживала за сыновей, боясь, что Генрих может натравить их на нее. А вдруг они ранены или даже убиты в сражении, а ей никто не сообщил об этом? Но если бы ее вызывали из-за этого, она наверняка сердцем почувствовала бы это или, по крайней мере, поняла по виду Амарии.
