Юрий Никитин - Князь Владимир
Страж проворчал:
– Леший вас задери всех… Чего тут так рано встают?
Пока отворял ворота, сердце Владимира прыгало, вот-вот что-то помешает, не может везти так долго. Страж на воротах узнал и не выдал, хотя мог бы заработать неплохо, но сейчас уже одни враги!
– Давай помогу, – вызвался он наконец. Ингельд с сомнением смотрел, как Владимир исчез во дворе, там слышались голоса, подошел кто-то еще, наконец ворота медленно распахнулись. Ингельд пересел на переднюю телегу, поспешно погнал коня на середину двора. На ухабе тряхнуло, мешки двигались, в иных даже слышалось ворчание. Ингельд начинал усиленно сморкаться и чесаться, зевал с волчьим завыванием.
Подводы пошли к крыльцу. Страж от ворот недовольно крикнул, махнул в сторону подвалов, куда, мол, дурачье, прете, повернулся закрывать ворота. Пока управлялся со створками, сонно совал засов в железные уши, Владимир уже с мечом в руке прыгнул на крыльцо:
– Ингельд! Со мной, а остальным рубить всех, кто с оружием!
В сенях тихо, пронеслись наверх по широкой лестнице. На втором поверхе попался крупный мужик с двумя ножами на поясе. Одет по-новгородски, но заспан по-киевски, и Владимир без сожаления воткнул на бегу меч в бок, побежал, не оглядываясь на хрипы.
На третьем поверхе у дверей двое играли в кости. Владимир и Ингельд бросились, как волки на овец. Ни крика, ни звона мечей, даже не дали упасть – оба трупа подхватили и опустили на пол без стука. Переглянулись, хищные и с растущей жаждой убийства, грянулись в двери.
В просторной спальне ложе было близ окна. От грохота взметнулось роскошное одеяло, открыв две головы: рыжую мужскую и женскую с распущенными волосами. Мужчина закричал, вскочил, голый и трясущийся, с тонкими ногами и отвислым животом.
– Наместник? – рявкнул Владимир страшно.
– Наместник… – ответил мужчина дрожащим голосом. – Боярин Вырвидуб… меня ставил сам великий князь Ярополк! Вам отрубят головы…
Владимир с силой ударил его кулаком в лицо:
– Нет больше такого князя!
Наместник рухнул на пол, корчился, выплевывая кровь и завывая от ужаса. Ингельд хищно прыгнул на ложе выпачканными в грязи сапогами. Женщина пыталась забиться в угол, но сильная рука викинга ухватила ее за волосы. Ей не больше семнадцати, распущенные волосы падали до пояса. Она сразу ударилась в слезы, пыталась руками закрыть наготу.
Владимир следовал за наместником, переворачивая его пинками. Сапоги уже ступали по крови, а Ингельд с хохотом накручивал на кулак роскошные волосы, повернул девку так и эдак, наслаждаясь властью, когда в его руках не только ее тело, но и жизнь. Наконец, распаляясь, нагнул ее, заставив упереться руками о край ложа, хищно ухватил сзади.
Сапог Владимира достал наместника под ребро. Хрустнуло, тот хрипел, выплевывал крошево зубов в красной слюне. В коридоре послышался топот, звон железа. Наместник с надеждой повернул голову.
Ворвались два викинга с обагренными мечами. Владимир указал на Вырвидуба:
– Этого привязать, чтобы он видел свою женщину… Надеюсь, это его жена, а не полюбовница. Потом можете поиметь ее за своим ярлом.
Один кивнул с готовностью, другой засмеялся:
– Конунг! Мои уши больше ласкают хрипы умирающих, чем сладкие стоны женщины!
Он выбежал вслед за Владимиром. Уже по всему терему слышались душераздирающие крики, вопли, звенело оружие. Снизу потянуло гарью, Владимир бросил коротко:
– Беги вниз! Всякого, кто начнет жечь, карай на горло. Это теперь наше, понял?
Викинг опрометью бросился вниз. Кроме хрипов умирающих, он хотел слышать и звон монет! Придется останавливать, а то и убивать своих же берсерков, у которых звериная жажда разрушения сильнее благородной страсти к обогащению.
К полудню город был в руках Владимира. Вместе с посадником схватили с десяток его помощников, тиунов, челядь. В Новгороде, по мере того, как ширилась весть о возвращении их князя, поднимался радостный крик. Новгородцы, без нужды схватив ножи и топоры, бежали к княжескому терему.
Владимир велел выкатить из подвалов на улицу бочки с вином. Город был захвачен без единого убитого новгородца, а за теремом на холме местные плотники спешно ставили помост, укрепляли колья. Волхвам Владимир отдал двух младших детей посадника, а жену и малолетних дочерей викинги утащили в свой лагерь.
На взмыленном коне во двор ворвался всадник. Соскочил на землю, побежал в развевающемся плаще на крыльцо. Двое викингов обнажили меч, заступили дорогу. Владимир распахнул руки:
– Это свой… Войдан, что тебя задержало так долго?
Он улыбался, но взгляд холодный. Войдан, не заметив отчуждения, обнял, хлопнул по плечу:
– Я знал! Я знал, что ты вернешься! Задержало? А я жил в селе Панаса, у меня ж люди Ярополка отобрали здесь все. Почему не сообщил, что идешь?
– Я поспел бы раньше гонца, – объяснил Владимир. – А где Тавр?
– Он еще дальше, в бегах. Ярополк звал его на службу, но Тавр его не признал великим князем. Теперь прячется в лесах. Я уже послал за ним.
Владимир ощутил, как с сердца свалился камень. Есть же еще настоящие люди! Верные слову, долгу, чести… Правда, может быть, они не столько верные слову, как хитрые? Пока не увидят его трупа, не поверят, что он побежден? Хотят быть с более сильным… Но не это главное. Важнее, что есть люди, которые и в тяжкую годину оставались верны. А уж почему верны, это важно для простого человека, но не для политика.
– Значит, и Панас…
– И Кремень, и другие изгои. Не говоря уже о волхвах, боярах новгородских. Это твой город, Владимир. Даже те, кто называл тебя робичем, теперь пойдут за тобой. Люди Ярополка слишком много обид чинили новгородцам.
– Ну, это нам на пользу. – Владимир раздвинул губы в знакомой Войдану волчьей усмешке. – А Добрыня?
– Тот с малой дружиной, аки печенег, кочует по весям. Ярополк с ним справиться не может, тот больно хитер, все воинские уловки знает, полжизни провел в Диком Поле. Но и Добрыня на людей Ярополка не нападает, не дразнит. Так у них и застыло: ни мир, ни война. Похоже, тоже ждет твоего возвращения. Иначе пошел бы к Ярополку, тот звал на службу: обещал и боярство оставить, раз уж отец пожаловал, и земель прирезать.
Тавр прибыл часом позже, на пару шагов опередив Панаса и Кременя. С той радостью, как обнимали, Владимир ощутил, что его воспринимают не как князя, новгородского или великого, а – что пока дороже – как потерянного и найденного сына.
Тавр всегда одевался скромно, но сейчас Владимир ощутил, что на этот раз простота идет от бедности. Как и исхудавшее лицо, голодный блеск глаз, темные пятна обморожения на щеках.
– Разбирайте свои дома и земли обратно, – сказал он со щемом в сердце, – и еще угодья предателей…
Войдан равнодушно кивнул, Тавр отмахнулся:
– Заберем. Ты говори быстрее, какие у тебя силы? Что можем успеть, пока Ярополк дознается?
Войдан остро взглянул на Владимира:
– Я заметил, что варяги никого из города не пускают.
– Твои уроки, – кивнул Владимир. – Пусть Ярополк пока видит сладкие сны. А мы окропим победу, посадник накопил хорошего вина, и до утра решим, на что хватит сил…
Тавр перехватил понимающий взгляд Войдана, кивнул. Даже возмужав и взматерев, князь не говорит, как Ярополк, «я», а только «мы».
Солнце пошло к закату, ветерок стих, воздух был теплый, чистый, напоенный запахами пробуждающейся земли. Народ, празднично одетый, стягивался на площадь, где все еще стучали топоры. Новгородские умельцы помост поставили прочный, а колья вбили оструганные мастерски, с правильно заостренными кончиками.
От терема послышались крики, ругань. Тащили посадника, его помощников. Один кол поставили выше других, как раз для того человека, кто волею Ярополка был выше всех в Новгороде.
Добровольные помощники принесли лестницы. Десятки рук схватили пленных, потащили наверх. Двое орали и отчаянно сопротивлялись, а посадник повис в грубых руках, глаза его закатывались.
– Погляди сверху на свой город, – приговаривали ему почти ласково. – Ты ж был выше всех, нас за людев не чел! Вот и будь выше.
Острие кола сверху тонкое на длину среднего пальца, разве что малость толще, затем медленно расширялось. Какое-то время можно держаться, напрягая мышцы задницы и сжимая ногами гладко обструганный ствол, но никто не продержится вечно. Усталость побеждает любого богатыря, но даже тогда у немногих хватает мужества расслабить мышцы и помочь себе умереть быстро.
Наместник начал кричать и дергаться на колу первым. Его грузное тело просело, кол обагрился кровью и слизью. Завыл еще один, в смертной муке запрокинул голову, кровь потекла темная, будто и не человека казнили вовсе, а вурдалака.
В толпе смеялись, хлопали в ладоши, подбадривали, советовали, как продержаться дольше. В воздухе стоял теплый запах свежей крови и свежих внутренностей вперемешку с содержимым порванного кишечника. В толпе собравшихся мальчишки-разносчики бойко торговали ячменными лепешками, булками и пирогами.
