Вандалы - Вольфганг Викторович Акунов
Все они, вместе с доброй дюжиной других авторов, несмотря на свою манеру изображать происходящее в достаточно кривом зеркале, под влиянием ненависти, ярости и свойственной им тенденциозности, достойны быть причислены к великим историкам своего времени, наряду с Блаженным Августином, епископом (Г)иппонским, оставившим нам свою бесценную переписку с комитом Африки – «последним римлянином» Бонифацием, с ритором Прокопием, ставшим, в штабе стратега Велизария (или же Велисария), военным летописцем войны с вандалами и последним певцом вандальской эпохи, и, наконец, с Кассиодором, вознесшимся в своей величественной уникальности над духом времени и современниками, магистром оффиций, канцлером, Теодориха Остготского и мудрым комментатором, проведшим закат своей бурной жизни в монастырском уединении.
Значительной частью этих литературных произведений мы обязаны тому обстоятельству, что выступавшие на средиземноморских «сценических подмостках» V–VI вв. «актеры» германского происхождения чаще всего исповедовали иную веру, чем наблюдавшие за их игрой из «зрительного зала» римские и греческие комментаторы и истолкователи всего, происходящего на «сцене». Ведь полемика во все времена была мощнейшим двигателем литературы. И, хотя германские «мужи меча», не слишком-то заботились о том, что презираемые ими, в общем, иноземные «мужи пера» о них напишут, арианское духовенство считало необходимым отвечать на развязанную православными авторами яростную полемику. Ибо целью всех этих враждебных выпадов были не только (и не столько) вандалы как таковые, но и исповедуемая ими арианская вера. Именно арианство прежде всего нуждалось в защите от нападок изощренных диалектиков из кафолического лагеря.
Правда, с сегодняшней точки зрения, весьма многое в данной сфере яростной полемики между вандалами и римлянами представляет интерес лишь с точки зрения истории религий. Тем не менее на каждой страничке связанных с «прей о вере» сочинений, когда и где бы они ни были написаны, то тут, то и там встречаются и указания на условия жизни и расстановку политических сил того времени. Религиозная полемика, осуществлявшаяся главным образом в форме писем и посланий и достигавшая своей кульминации в больших полемических сочинениях, памфлетах, дает нам представление и о повседневной жизни участвовавших и упоминаемых в ней Учителей Церкви, епископов, а, когда дело доходит до самой сути полемики, отражает не только остроту актуальной в то время конфессиональной проблемы, но и служит зеркалом духовной жизни эпохи как таковой.
В то же время нам остается только сожалеть о том, что сами «народы-мигранты» хранили обо всем происходящем полное молчание. Предпочитая, видно, действовать мечом, а не пером. Они явно выпадали из этой красноречивой, охватившей, по сути дела, весь мир (каковым, как нам следует помнить, люди Античности считали Средиземноморье) литературной битвы, как если бы их битвы были пантомимами, а их миграции – молчаливыми демонстрациями или невнятным коллективным бормотанием созданий, не способных высказать свои мысли вслух. Трагедия, разыгрываемая безмолвными актерами, происходит у нас на глазах, мы же вынуждены довольствоваться лишь комментариями, доносящимися до нас из-за кулис…
Разумеется, данная констатация, сделанная нами, зрителями самого верхнего яруса, с его высоты, высоты XXI в., не может быть полностью верной. Ввиду отсутствия у нас сегодня письменных памятников, созданных германскими народами-мигрантами, мы делаем вывод о том, что те якобы не имели собственной поэзии, истории, литературы и вообще духовной жизни (хотя одно вовсе не вытекает из другого). Или, точнее говоря, что они якобы существовали в некой духовной пустыне, в которой лишь пятью столетиями позже начнут появляться первые оазисы. Это представление, конечно же, ошибочно. Но само по себе признание его ошибочности нам мало чем может помочь. Правда, нам известно из позднеантичных источников (например – «Готской истории» восточноримского дипломата Приска Панийского), что в ставке гуннского царя с германским именем Аттила-«Батюшка» (современника царя вандалов Гейзериха) выступали странствующие певцы-сказители, воспевавшие, в кругу царской семьи и ее приближенных, великие деяния гуннов «со товарищи». В «Истории» Приска сохранилось также описание похорон Аттилы и греческий перевод величественной погребальной песни, сложенной гуннами в честь своего усопшего царя. Нам известно, что Гейзерих на момент переправы из Испании в Африку еще не владел латинским языком, но вскоре уже мог изъясняться по-латыни, пользуясь услугами устных переводчиков на переговорах лишь с целью выигрыша времени, возможности обдумать услышанное и оптимальный ответ (как и Теодорих Остготский, вне всякого сомнения, умевший писать, но по аналогичным соображениям делавший вид, что писать не умеет).
Интерес вандалов, во всяком случае следующего после Гейзериха поколения, к духовной жизни и гуманитарным (как, впрочем, и точным) наукам не подлежит никакому сомнению. Ибо, хотя современники, все как один, будто сговорившись, подчеркивают постепенную утрату вандалами боеспособности и боевого духа вследствие сладкой жизни, расслабляющей неги, роскоши и упадка морали, этот процесс, конечно же, сопровождался возрастанием духовных интересов и запросов. Невозможно представить себе, чтобы вандалы каждый день ходили в театр смотреть римские и греческие пьесы, не имея представления о латинской и греческой драматургии (и вообще литературе, служившей источником для античных трагиков и комедиографов). И хотя еще охотнее, чем в театр, вандалы ходили в… нет, не в сауну, а в баню (в которой, впрочем, были и парилки), представлявшую собой в то время «клуб по интересам» и, одновременно – самую, с позволения сказать, аппетитную форму лупанария, сиречь дома свиданий, банные симпосии также способствовали, так сказать, выманиванию вандалов из их воинственного каркаса, приучая их к древнеримским формам жизни, культуры, мышления. Правда, и сотня посещений бань, сопровождаемых сеансами эротического массажа, маникюра, педикюра, эпиляции, ужинами в интимной обстановке и тому подобным, не сделали бы из вандальского военачальника второго Лукулла или Петрония, но он, вне всякого сомнения, переносил все пережитое и узнанное там в свою среду, меняя постепенно стиль своей жизни, да и стиль жизни, весь домашний обиход своей семьи. И потому так много молодых вандалов второго или третьего после Гейзериха поколения усердно посещало школы карфагенских риторов и грамматиков. Об одном из внуков Гейзериха нам доподлинно известно, что он был «сведущ во всех науках» (т. е., по античным представлениям – в грамматике, диалектике, логике, риторике, арифметике, геометрии, астрономии и гармонике, сиречь музыке).
