Вандалы - Вольфганг Викторович Акунов
Однако после смерти властного старого царя исчез и страх перед насаждаемой им пуританской моралью. Распутство во всех своих видах перестало скрываться от «зорких глаз общественности и государства». Причем этот нравственный упадок произошел столь стремительно, что поневоле задумаешься над вопросом: был ли порок действительно искоренен под властью Гейзериха, или же лишь загнан в подполье? Поистине безудержным стал после его ухода в мир иной процесс, неизбежно приведший в конце концов к гибели царства вандалов в Африке, хоть он и был, естественно, не единственной ее причиной, неотвратимо изменившей к худшему политические условия существования основанной Гейзерихом «земноводной» державы. Тем не менее Прокопий Кесарийский, красноречивый очевидец гибели вандалов, посвятил нравственному упадку этого северогерманского народа-странника, произошедшему после его переселения на юг, весьма содержательный и многозначительный фрагмент в главе VI второй книги своего труда «Война с вандалами»: «Из всех известных нам племен вандалы были самыми изнеженными, самым же закаленным было племя маврусиев (мавров. – В.А.). С того времени как они (вандалы. – В.А.) завладели Ливией, все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит земля и море. Все они по большей части носили золотые украшения, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шелковым (в оригинальном греческом тексте Прокопия – «серским», т. е привезенным из Серики – римского названия Китая. – В.А.), проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хорошим пением и представлениями мимов; все удовольствия, которые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей в области музыки и зрелищ считается наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жили в парках, богатых водой и деревьями, часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры. Маврусии же живут в душных хижинах, где тяжело дышать и летом и зимой, и во всякое другое время года, но заставить их уйти оттуда не может ни снег, ни солнечная жара, ни какое-либо другое неизбежное зло жизни. Спят они на голой земле, самые богатые из них – подстелив под себя, если попадется, овечью шкуру. У них нет обычая менять одежду, сообразуясь со временем года: в любое время они одеты в толстый плащ и в грубый хитон. Нет у них ни хлеба, ни вина, ни чего-либо иного хорошего, но только полба, пшено и ячмень, и то не поджаренный, не молотый или обращенный в крупу, но совершенно такой, каким едят его животные».
Как легко можно убедиться на примере приведенного фрагмента, Прокопий всецело использовал эффективную тактику Тацита, подобно другим античным автором придававшего особую наглядность и убедительность своим утверждениям с помощью противопоставления. С помощью такого рода антитез историк из Кесарии дает нам характеристику сразу двух народов – вандалов позднего, так сказать, «постгейзериховского», периода своей истории, и мавров раннего, домусульманского периода – своей. И читатель уже догадывается, чем должно закончиться это противоборство. Ибо бедные и неизбалованные в конце концов непременно одолеют богатых, избалованных «распущенною негой» (по меткому выражению Прокопия). По воле самой истории, не может быть иначе, ибо чего бы стоили в противном случае нравственность и мораль?
Самое разрушительное воздействие на нравственность вандалов, судя по всему, оказывал главный «вертеп разврата» – Карфаген. Не зря так много христианских авторов именовали его, с внутренним содроганием и трепетом, вторым Римом (вместо Константинополя) или крупнейшим средиземноморским портом после града на Босфоре (со всеми присущими этому порту пороками). Если это было действительно так, следует признать Вандальскую державу чрезвычайно активной в экономическом плане, ведь на одном пиратстве столь богатый порт было никак не основать. Но оживленный торговый порт был во все времена и повсеместно не только торговым и транспортным узлом, но и рассадником порока и соблазнов, недоступных как купцам, так и морякам на бортах своих торговых кораблей. Повсюду, где процветала торговля, даже строгие церковные власти (не говоря уже о светских властях предержащих, вроде венецианского Совета Десяти), на многое закрывали глаза. В конце концов заморский «гость», богатый, тороватый, доставлявший в порт товары и оставлявший там свои деньги, заслуживал достаточно терпимого отношения к своим вполне понятным слабостям…
Поэтому далеко не все, что произошло в открытом всему миру портовом городе Карфагене в 450–530 гг., можно списать на упадок нравственности у вандалов. Ведь еще римляне и чужеземные купцы римской эпохи, конечно же, не упускали возможности вдоволь развлечься и развеяться в порту и прилегающих к нему кварталах.
Немногочисленные сохранившиеся с тех времен мозаики и высеченные на надгробиях изображения свидетельствуют о том, что африканские римляне нередко носили вандальское платье. Высокопоставленные чиновники вандальского царя, несмотря на свое римское происхождение, гордо расхаживали с длинными волосами (которые, возможно, даже красили в рыжий цвет или обесцвечивали, как, кстати, делали и щеголи в обоих Римах) и в узких штанах, по германской моде. С другой стороны, знатные вандалы усваивали латынь (пусть даже как язык общения не между собой, что происходило все чаще, а лишь с римлянами). Простонародье сохраняло верность «рiдной» вандальской «мове». На греческом общались, вероятнее всего, лишь в православных церковных кругах. Арианское же духовенство, независимо от происхождения, торопилось изучить латынь (о чем красноречиво свидетельствует оживленная полемика между арианами и православными).
Т.о. крайности, противоположности, как водится, взаимно обогащали друг друга. И, как ни тяжело нам различить происходившее тогда в вандальской «Ливии» через туман ненависти и яростной полемики, которым хронисты-кафолики на века (если не навсегда) завуалировали от нас реальную жизнь в царстве вандалов, именно это, продиктованное ненавистью отвращение к целому народу убеждает нас, по крайней мере, в одном. Все положительные оценки вандалов, тех или иных сторон их жизни, нравов и характера, которые, в виде исключения, невольно или же совсем в другой связи проскальзывают в сочинениях кафолических авторов, приобретают характер несомненной достоверности. Светило немецкой исторической науки Людвиг Шмидт, всю свою жизнь с
