Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Ерназар, у меня есть мечта — лицезреть великого хана Хивы!
— Ох и плут же ты! И прощелыга же! — расхохотался Ерназар-младший. — Да и живучий ты, двужильный, братец ты мой! — Он не стал скрывать удивления: накануне избит, комарами искусан, только что был голоден как волк, а теперь вот — как с гуся вода. Вон о чем возмечтал — хана хивинского увидеть!
— Э-э-э, братец мой! Человек силен своей силой и слаб своей слабостью! Жить надо! Надо жить! — ответил Шонкы.
— Ну а коли хочешь жить, так пойдем потолкуем! Там, где нас никто не услышит.
Ерназар-младший и Шонкы оказались в саду. Кене-гее огляделся кругом.
— Я как облупленного знаю тебя, проклятущий Шонкы! — проговорил он тихо. — Ты раб своего рода колдаулы! Ты за него готов душу продать дьяволу! Не тешь себя надеждой, что обвел меня вокруг пальца!., Однако убить тебя так, сразу, было бы не по-мусульмански. Но предупреждаю: сегодня ночью мы отправим тебя в ад к дьяволу! Такого лазутчика, как ты, мало застрелить, зарубить или повесить! Я прикажу, чтобы тебя в землю живьем закопали! А теперь я, так уж и быть, разрешаю тебе проститься с твоими близкими, если таковые у тебя в Хиве имеются… В ханском зиндане, кстати, находится Генжемурат-муйтен. Когда будешь с ним прощаться — ты ведь захочешь с ним проститься! — можешь сказать ему, одному ему, истинную цель своего появления в Хиве! Ему доверить можно…
Шонкы похолодел. Он никак не мог уразуметь, чего хочет, чего добивается от него Ерназар-младший. То, что тайная цель у него есть, — это Шонкы чуял всем своим нутром.
— Оглянись вокруг! — продолжал между тем Ерназар-младший. — Видел ли ты или любой другой человек город великолепнее, чем Хива? Если каракалпаки все с себя снимут, продадут все до нитки, если они даже семьи свои заложат — им… никогда не удастся возвести такой город, как этот! Если кто-нибудь будет клясться, уверять меня, что у русских или инглисов — да у кого угодно в мире! — есть такой же город, как Хива, такое же великолепие, блеск, я любому отвечу: «Сказки это, бредни!»- Ерназар-младший говорил вновь:- Если ты желаешь, чтобы душа твоя обрела хоть капельку покоя на том свете, поторопись — простись со священной Хивой — центром всего мира! Это тебе моя милость! А будешь прощаться, прикинь слабым своим умишком: сколько в городе этом домов — тысячи! Сколько в нем людей! Сколько всяких богатств!.. Кто мы, каракалпаки, кто мы такие перед этим могуществом и силой?.. Мы живем в степи — пустой и голой! Где придется, маленькими кучками! Наши предки заслуживают наших проклятий: они только тем и занимались, что хапали, хватали огромные пространства земли. Вот уж поистине — руки загребущие, глаза завидущие! А ни одного, ни единого города не удосужились построить!
— Ох, Ерназар, не бери грех на душу, проклиная предков! Среди них были и святые, и мудрые люди!
— Вот, вот, ты лишь доказываешь то, что о тебе я думаю! На уме у тебя и на языке тот же «святой» дед Айдос, предатель из рода колдаулы! Теперь власть переходит к моему роду! Теперь мы, кенегесы, будем главенствовать среди каракалпаков! Запомни это — мой род! В моих руках теперь будет — казнить и миловать, одаривать и разорять!.. Так что поразмысли хорошенько! Ты человек сметливый… Как купить себе жизнь? Вдруг я надумаю тебя пощадить? А?..
— Если ты сохранишь мне жизнь, то вместо моей головы получишь голову Алакоза! Она дорогого стоит! — вырвалось у Шонкы.
Ерназар-младший добился того, к чему стремился, — человек из рода колдаулы убьет вожака рода колдаулы! Он был полон торжества, будто свадьбу сладил, о которой долго мечтал!
— Я должен подумать! Сам подумать, взвесить и с главным визирем посоветоваться! — сурово заявил он Шонкы.
— А как… что с сыном Алакоза?
— Передай своему Алакозу: Хожаназар выступит против него, в рядах его врагов!
19
Дух направлявшихся к великому царю великой России посланцев парил высоко-высоко, в самых небесах. Далекая даль, которую им предстояло одолеть, не казалась им такой уж устрашающе далекой,»
Маулен и Мадреим строили воздушные замки — для себя и своего народа, говорили без умолку, шутили. Однако чем больше удалялись они от родных каракалпакских аулов, чем ближе продвигались к Устюрту, тем ощутимее стали чувствовать они свое одиночество, заброшенность, беспомощность в бескрайней, безлюдной, мертвой степи. Они осиротели, как ягнята, которых оставили на погибель: они словно уже видят жадный блеск волчьих глаз, слышат совсем близко от себя его хищное дыхание.
Маулен и Мадреим не признавались друг другу в своих страхах и тревогах; не помышляли они и о том, чтобы спасовать, повернуть назад. Всеми силами души они были устремлены вперед, вперед. По Устюрту они ехали молча, словно боясь нарушить безмолвие, тишину. Куда ни кинешь взгляд — ни души, ни жилья, ни укрытия, лишь голая, безжизненная пугающая степь…
Мадреим вздрагивал всем телом при каждом шорохе, при каждом взлете птицы. Хотя глаза его были обращены вперед, слухом он был весь там, позади. Мадреиму чудилось, что сейчас, сию минуту, раздастся стук копыт, шум погони, посланной за ними вслед хивинским ханом. И ему начинала мерещиться виселица, на которой лениво болтается тугая, крепкая веревка… Это видение целиком поглощало его, лишало сил, подтачивало волю, рассеивало мысли, расшатывало нервы. «Нет на свете такого хана, который позволил бы вырвать у себя из-под носа такую огромную, обширную территорию, как наша! Который согласился бы отдать ее русскому царю! Хан привык к нашему послушанию, смирению и к деньгам нашим тоже привык!.. Он обязательно пошлет погоню за нами! Уже послал… Обязательно! И как только нас настигнут, меня повесят первым!»
Мадреим осторожно, с опаской коснулся своего внутреннего кармана. Там было спрятано послание. «Вот она, моя смерть, вот она! Маулен хитрый, он знает, чем грозит эта бумага! Ему что, едет себе спокойно!.. Как бы всучить послание ему! Из-за этой бумажки плакала моя головушка! Пусть лучше его башка плачет, катится с плеч!.. Мне моя дорога!.. Как бы околпачить Маулена? Подольститься, а потом и подсунуть!»
Маулен-желтый тоже начал нервничать: ему будто передались тревожные, недобрые мысли Мадреима. «Положил себе в карман послание великому царю — послание от такой огромной страны, как наша, и воображает!.. Вот уж поистине — мулла может быть новым, а учение его остается старым… — негодовал Маулен. — Страна наша вступила на новый путь, а Мадреим каким был, таким и остался — у него на уме собственная слава да благополучие!.. Доберемся до Петербурга, он небось тут же выдаст себя за господина, а меня — за слугу, на порог дворца не пустит!.. Почему, по какому праву документ у Мадреима, а не у меня?.. Уж я-то не стал бы корчить из себя господина, не послал бы его на конюшню сторожить наших коней. Я не он! Может, прямо в глаза выложить ему все, что я о нем думаю?.. Может, отнять — так-то оно еще лучше! — документ и удрать, оставить с носом?.. Ох-хо-хо, Маулен! — вознегодовал он на себя. — Ты, выходит, как был, так и остался мелким спесивцем! Тебе поручили важное, громадное дело, вручили, доверили, можно сказать, судьбу народа, а ты все суетишься-мельтешишь! Завидуешь, тщеславие тебя заедает! Стыдно должно тебе быть, стыдно!.. Кругом безлюдная, бескрайняя степь, мы здесь одни, и задание у нас одно на двоих!..»
— Маулен! — вдруг неуверенно заговорил Мадреим. — Мы с тобой посланцы маленькой страны, едем к царю, в страну, известную всему свету! От послов много, ох как много зависит! Помирить страны или посеять между ними вражду!.. Мы с тобой самые счастливые из всех каракалпаков: нам оказали такую честь, такое доверие! — Мадреим воодушевлялся все больше. — В истории нашего народа, да и в летописях русского государства останутся наши с тобой имена, Маулен! Представь на минутку: наши потомки будут слагать о нас легенды, будут восхвалять нас за смелость и мудрость!.. Вот только в сомнении я — достоин ли я этакого почета… Вот ты — да, достоин! Ты и даровитый, и башковитый, и красноречивый, и в разговоре находчив! Я преклоняюсь перед твоими достоинствами, готов признать твое первенство!.. По-моему, ты куда лучше, чем я, справишься с миссией посла, и потому я готов уступить тебе и послание хана, и… и главную речь перед царем!..
Маулен почесал в затылке: «Не-е-ет! Чего-то он хитрит-юлит! Чтобы Мадреим своими руками отдал мне такое сокровище!.. Тут что-то не так, что-то за этим кроется… Но что? А вдруг он просто трусит?»
— Мадреим-бий, спасибо за честь, но ведь послание тебе доверено!
— Но ты, Маулен, куда умнее и красноречивее меня! — Мадреим почувствовал, что его спутник ему не верит — ни его льстивым словам, ни его добрым намерениям.
Они проехали в молчании сотню шагов, другую…
— Давай, Мадреим, поговорим начистоту. Человеку, который держится прямо, нечего опасаться, что у него тень кривая… Не скрою от тебя: я, как и ты, сейчас мучился и колебался. Меня одолевали подлые мысли и зависть! Но я их уничтожил, подавил в себе, и мне сразу стало легче! Легко стало!.. И тебя, думаю, снедают сейчас мысли нечестные, грязные мысли! А ведь дело у нас с тобой общее, святое, чистое из чистых!..
