Вероника Тутенко - Дар кариатид
Что-то пугающее и безудержное было в его развевающихся по ветру волосах и стремительно наклоненной вперед фигуре.
«Пошла! Пошла!»
В голосе кавалериста звучали нотки ярости и нетерпения.
Нине вдруг показалось, что она где-то уже слышала его. Нет, это, явно, был не Володя.
Неужели?..
Девушка с удивлением узнала в навезднике цыгана, покинувшего дом не более получаса назад.
Но… зачем он вернулся?
Тревога разрасталась в сердце девушки.
Черные глаза цыгана казались еще чернее от ярости, так и норовившей перекинуть бушующий во взгляде огонь на деревья, дома и особенно на девушку, сидящую на крыльце.
Наездник резко натянул удила. Кобыла взбрыкнула, остановилась.
Цыган соскочил на траву.
— А ну поднимайся! — накалился взгляд до предела.
Не спуская яростных глаз с девушки, цыган выхватил из кобуры револьвер и направил его на Нину.
Тревога сменилась в ее сердце удивлением, заслонившим собой даже страх.
— За что? — растерянно пробормотала Нина и неуверенно выпрямилась. — Я же ничего не сделал вам?
— За что? — мстительно прищурился цыган. — А за то, что это я хотел с тобой ночь провести.
— Но, я не… — еще больше растерялась девушка.
— А ты, значит, Володьку выбрала! — не слушал цыган.
— Вы думаете, что я…
Кровь прилила к щекам девушки.
Неужели он думает, что они с Володей тоже уединились в одной из комнат просторного дома?
— Становись, сука, к стенке, — оборвал цыган девушку на полуслове.
Нина осмотрелась по сторонам в поисках помощи. Никого. Только рыжая буренка.
Из окна доносилось стройное пение.
«Раз, два, три, калина,
Чернявая дивчина», — выводили голоса.
Нет, не услышат.
— Только попробуй крикнуть! — как будто прочитал мысли своей жертвы цыган. — Кто выйдет из дома — пристрелю сразу.
Голос мучителя звучал решительно и мрачно.
Нина посмотрела в глаза цыгану, долго с упреком. Поняла, не шутит. Не выдержав их черного-черного огня, опустила глаза.
Неужели конец?
Нина почувствовала, как быстро- быстро забилось сердце, а в горле застрял крик. Ноги не слушались, но мучителю, явно, доставлял удовольствие страх его жертвы.
— Становись к стене, — повторил он сквозь зубы.
Девушка медленно подошла к стене.
Губы цыгана искривились в садистской усмешке.
Нина закрыла глаза.
Темно. Но кожа ощущает теплый летний свет.
Еще секунда, две — и темнота… И только тиканье невидимых часов, как стук копыт…
Девушка открыла глаза. Дело пистолета все так же смотрело на нее в упор, но смуглая рука, сжимавшая его, теперь дрожала.
Цыган беспокойно обернулся.
За спиной его стоял Володя Барбашов.
Галка успела за мгновение до выстрела.
— А ну пошли! Что задумал! — выхватил он оружие у цыгана. — Совсем стыд потерял!
Посрамленный ревнивец влез обратно на коня.
— Я с тобой ещё поговорю! — пригрозил вслед Володя, но слова его заглушил конский топот.
Девушка всё ещё не могла прийти в себя от только что пережитого.
— Я тебя найду, — повторил Володя Нине и в первый раз решился обнять девушку.
Галка снова скрылась за домами.
Глава 50
Враг
Через несколько дней Нина увидела вороную кобылу напротив столовой.
Госпиталь двигался следом за линией фронта, и девушке было велено возвращаться обратно на кухню.
Узнала Нину и Галка, повела в её сторону мордой.
Кобыла ждала, когда хозяин отвяжет её. Володя был где-то рядом.
— Нина! — донесся из столовой голос Валентины.
— Иду!
Валентина помешивала в огромном котле суп.
— Ты не видела лук? — откинула, тряхнув головой, со лба упрямые пряди.
— Нет.
— Странно. Ведь точно помню: клала его на стол. Никак Петрушка, Соловей-Разбойник наш… Ведь всё, негодник, мне назло делает…
Валентина нахмурилась, вспомнив последнюю выходку Петруши…
* * *От сержанта Петра Санникова, возившего продукты в госпиталь, можно было ожидать любой проказы. И прозвание у него было соответствующее. Соловей-Разбойник. То ли потому, что родом он был с солнечных курских просторов, где в смешанных лесах, соловьи — нет голосистей. (А насвистывать да песни горланить Петруша — мастак). То ли за веселые выходки, без которых и самому затейнику, и его товарищам было бы уже и не по себе как-то… «Разбойник он разбойник и есть», — только поднимали и опускали руку после очередной его проказы. В самом деле, не было б на войне таких, как Петруша — смерть да смерть кругом, хоть живьем в могилу ложись. А рассмешит, так и солнышки в мыслях заплещутся, как в мирное время. И забудешь, что каждый новый бой… он может быть последним. Даже, когда до Берлина — только руку протяни.
Может, потому-то и обходят сержанта Петра Санникова пули стороной, что сама его улыбка Смерть пугает. И смех колокольчиком, и кудри золотистые. Красив парень, статен. Куда тут Костлявой Старухе подступиться.
На фронт добровольцем пошел, совсем ещё мальчишкой. Как говорят о таких, молоко на губах не обсохло. Да и теперь двадцати ещё не исполнилось. Но с таким хоть в разведку, хоть в разгул. Не подкачает.
Только старший сержант Валентина Евдокимова отнюдь не находила розыгрыши Петруши забавными. «Шут гороховый, да и только. Нашёл время шутить», — морщила она веснушчатый нос.
Вокруг только посмеивались. То, что Петруша неровно дышит к старшему сержанту, не было секретом ни для кого, кроме, пожалуй, самой Валентины.
Нахмурилась она и в этот раз, когда Петруша вошел в столовую с большим коричневым чемоданом. От взгляда парня не укрылось, что Валентина стала быстрее намыливать посуду, и он пошёл в атаку прямо с порога.
— Валь, а хочешь обновку красивую? — хитро прищурился Соловей-Разбойник. — С кружевами!
Валентина подняла голову от таза с водой, и встретилась взглядом с Петрушей.
— А что попросишь за это? — недоверчиво прищурилась старший сержант.
— Поцелуй! — порозовел паренек.
— Ишь ты! — сдвинула брови Валя. — Молоко на губах не обсохло. А туда же! Поцелуй! Да этих тряпок сейчас в каждом доме — заходи, бери, сколько хочешь!
— Ну, как хочешь! — с деланным равнодушием пожал плечами рыжий солдат и направился с чемоданом к двери.
Остановился у порога. Обернулся.
— А то, может, хоть, посмотришь?
Валентина прикусила нижнюю губу. Соблазн заглянуть в чемодан из какой-то невиданной кожи был велик. Умеет, умеет Петруша разжечь любопытство. А возмужает немного — скольким голову вскружит. Уже сейчас по нему видно.
— Ладно, открывай свой чемодан. Показывай! — соблаговолила солдатка, все еще недоверчиво косясь на чемодан.
Петруша — озорник известный. Кто знает, не выпрыгнет ли из этого чемодана огромная жаба?
Но Петр не обманул.
На дне чемодана розово-белой пеной вздымались кружева.
— Ой! — обомлела Валентина. — Это что свадебное что ли?
— Зачем свадебное, — солнечно повел бровью Петруша. — Каждый день одевать можно.
Валя приложила к застиранной солдатской форме шелковый, отделанный кружевом наряд.
Розовато-белая пена освежала дубленную боями солдатку, делала её нежнее, почти беззащитной.
— Хороша! — похвалил Петр.
Валя аккуратно сложила наряд, с досадой взглянула на Петра.
— Как приду в таком на танцы… — предвкушала она.
Воображение рисовало ей райцентр и клуб, таким, каким он был до войны. И, конечно, баян. Но только песни другие играют теперь гармонисты.
— А поцелуй? — напомнил Петр уже без смущения.
— Вот окаянный! — чмокнула его в щечку Зоя. — Нет бы, просто так боевому товарищу сделать подарок. Так он: поцелуй!
Но самым обидным оказалось то, что после ужина в такие же платья нарядились ещё три-четыре однополчанки, в том числе и Зоя, ещё не простившая Валентине обиду. Об этом говорило и то, с каким торжествующим видом она во всеуслышание сообщила, что платье ей подарил Петруша. И наверняка, не просто так, а за поцелуй. Иначе, что бы Зоя так расхвасталась. Она-то думает, ей, Вале, есть до этого хоть какое-то дело. Нет! Никакого! А платья-то красивые. За такие и поцеловать не грех.
И Валентина, выступая перед столовой, где курили после ужина однополчане, затянула частушки.
Дядя Ваня, один из самых пожилых в части солдат, понял это, как намёк, и сбегал за гармонью.
Петруша подхватил куплеты, петушком обхаживая неприступную Валю.
Пел он не то, чтобы хорошо, но с душой. Однако сильный грудной голос Валентины почти заглушал его басок.
— На войне, на войне, на войне, на фронте. Да, пули, мимо пролетайте, милёночка не троньте, — старательно, как дебютантка на концерте, выводила она.
Зрителей всё прибавлялось. Вышел на звуки гармони и сам начальник госпиталя.
