Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— Да, миссис Мартин, мы можем позволить себе все, что угодно.
— Тебе понравится, я знаю. Комната огромная, там столько воздуха и очень красиво. И мы скажем, чтобы утром нам завтрак подали в постель. Честное слово, здесь чудесно, сержант Мартин.
— Чудесное место для медового месяца, миссис Мартин, — нисколько не смущаясь, сказал он.
— Да. — Она закинула голову, как умела делать только она, и посмотрела на него из-под ресниц. — Да, для медового месяца, сержант Мартин.
В патио никого не было, и, пока они стояли на пляже, он поцеловал ее, и все, что недавно его злило, ушло, сейчас все было так, как он давно мечтал, а потом они отправились в ту чудесную, в ту замечательную комнату, и, хотя комната была на третьем этаже, они поднялись пешком и по длинному коридору, ничем не отличавшемуся от коридора в любом другом отеле, будь то отель-люкс или дешевая гостиница, прошли до самого конца к последней двери слева.
Она включила свет и, улыбаясь, повернулась к нему: «Ты видишь? Для сержанта Мартина и миссис Мартин они даже заранее опустили жалюзи. По-моему, нас здесь хорошо знают». Перед Тербером было знакомое лицо жены капитана Хомса, лицо, которое прежде он так часто видел издали в гарнизоне, и странно растроганный необычностью всего этого вечера, не отрывая глаз от прекрасной в своей тяжелой пышности женской груди, натягивавшей летний ситец, от длинных стройных ног и бедер, которые под платьем казались почти худыми, но без платья были и не худые, и даже не стройные, а очень крепкие, он защелкнул дверной замок и шагнул к ней навстречу, она даже не успела высвободить руку из крохотного рукавчика уже расстегнутого на спине платья, тоненькая бретелька комбинации съехала на темное от загара плечо, и ему теперь было наплевать на них всех, будь то Старк, или Чемп Уилсон, или О'Хэйер, на всех и на все, что они говорили, он не верил ни единому их слову и знал это неправда, а даже если правда ему плевать потому что теперь все иначе и пусть все они и все вокруг идет к черту потому что у него никогда еще так не было и никогда больше не будет он же понимает и понимает что должен быть достаточно мудрым смелым великодушным и благородным чтобы спасти это не дать этому увязнуть в трясине лжи полулжи и ложной правды и не потерять раз уж оно ему досталось хотя непонятно почему именно ему ведь это достается лишь единицам и такими крохами что он ощутил почти стыд оттого что на его долю выпало сразу столько когда разжал веки и увидел что все действительно так на самом деле так и поглядел сверху в сияющие глаза которые казалось и вправду отбрасывали вертикальные лучи света как одна отдельная звезда когда смотришь на нее сквозь окуляры не настроенного на резкость полевого бинокля раньше он никогда ни у кого не видел таких глаз. Он был горд и смущен одновременно и засмеялся, только теперь оглянувшись на пролегшую от двери до кровати длинную дорожку торопливо скинутых вещей, которая легко бы навела на след любого бойскаута.
— Ты чудесно смеешься, милый, — сонно прошептала Карей. — И ты чудесный любовник. Когда я с тобой, я как богиня, которой поклоняются. Белая богиня племени дикарей… и все вы тихо и очень серьезно на меня молитесь, но зубы у вас все равно наточены и в носу большое золотое кольцо.
Он лежал на спине на влажных от пота простынях, слушал ее и в полудреме, будто после сытного вкусного обеда, довольно смотрел в потолок, чувствуя, как легко подрагивает у него на груди ее узкая рука, почти прозрачная, как у старого Цоя, но совсем другая и по виду, и на ощупь.
— Никто никогда не любил меня так, как ты, — уютно свернувшись калачиком, сказала Карей.
— Никто?
Карен засмеялась — так мед, золотясь на солнце, стекает с ложки обратно в банку.
— Да, никто, — сказала она.
— Неужели не нашелся хотя бы один? — шутливо спросил он. — Из всех тех мужчин, которые у тебя были?
— О-о, — все еще смеясь, протянула Карен, — придется долго считать. У тебя карандаш есть? Сколько, ты думаешь, у меня было мужчин, дорогой?
— Откуда мне знать? — улыбнулся он. — А ты не могла бы подсчитать, хотя бы приблизительно?
— Без счетной машинки не смогу. — Карен смеялась уже не так весело. — Ты случайно не взял с собой арифмометр?
— Нет, — шутливо ответил он. — Забыл.
— Тогда, боюсь, ты ничего не узнаешь, — сказала Карен, уже не смеясь.
— А может быть, я и так знаю.
Она села в постели и строго посмотрела на него, неожиданно преобразившись в сильную, уверенную в себе женщину, даже более уверенную, чем в тот первый раз у нее дома, до того как пришел ее сын.
— В чем дело, Милт? — спросила она, по-прежнему глядя на него. Голос ее прозвучал резко и требовательно, как будто она была ему законная жена, как будто назвала его полным именем — Милтон.
— Ни в чем. — Он напряженно улыбнулся. — Я просто так.
— Нет, ты не просто так. На что ты намекаешь?
— Намекаю? — Он опять улыбнулся. — Я ни на что не намекаю. Я просто тебя дразнил.
— Неправда. Из-за чего ты расстроился?
— Я не расстроился. А что такое? Разве мне есть из-за чего расстраиваться? Есть на что намекать?
— Не знаю, — сказала она. — Может быть, и есть. Или ты думаешь, что есть.
Скажи мне, что случилось? — спросила жена капитана Хомса. — Ты себя плохо чувствуешь? Что-нибудь не то съел?
— Со здоровьем у меня все в порядке, малыш. Об этом не волнуйся.
— Тогда скажи, в чем дело. Почему ты не хочешь сказать?
— Хорошо. Ты когда-нибудь слышала про такого Мейлона Старка?
— Конечно, — без колебаний ответила она. — Я его знаю. Сержант Мейлон Старк, начальник ротной столовой.
— Правильно. Он, кроме того, был поваром у Хомса в Блиссе. Может, ты и тогда его знала?
— Да. — Карен смотрела на него. — Тогда я его тоже знала.
— Может, ты знала его тогда довольно близко?
— Довольно близко, да.
— Может, сейчас ты знаешь его еще ближе?
— Нет, — сказала Карен, глядя на него. — Сейчас я его не знаю совсем. Если тебя интересует, за последние восемь лет я с ним ни разу не встречалась и не разговаривала. — Она продолжала смотреть на него и, когда он ничего не ответил, перевела взгляд на его руку: — Ты, должно быть, очень сильно его ударил.
— Я его и пальцем не тронул. Давай не будем разводить романтику. Это я стенку ударил, а не его. Его-то зачем бить?
— Какой ты все-таки дурак, — сказала она сердито. — Дурак и сумасшедший. — Она нежно взяла его руку.
— Эй, осторожно.
— Что он тебе сказал? — спросила она, все так же нежно держа его руку.
Тербер посмотрел на нее, потом на свою руку. Потом снова на нее.
— Сказал, что он тебя…
Слово сотрясло собой всю комнату, как взрыв шрапнели, и он чуть не откусил язык, который это произнес. Сквозь повисший в воздухе незатухающий грохот он увидел, как шок от контузии застлал пеленой ее глаза. Но она быстро пришла в себя. Очень быстро, подумал он с горьким восхищением. Наверно, была к этому готова.
Зачем ты? Что тебя дернуло? Разве тебе не все равно, было у нее что-нибудь со Старком или не было? Да, тебе все равно. Тогда зачем ты? Но когда он это говорил, он, конечно, понимал, что делает. Он понимал, что первое же слово, вылетев изо рта, неизбежно повлечет за собой то, что и случилось. Все было до удивления знакомо, словно такое бывало с ним и раньше, ему было тошно от того, что он это начал, но он не мог себя остановить. Он был обязан знать все; когда люди говорят тебе такое, нельзя просто отмахнуться, такое не выкинешь из головы, если поневоле трешься с этими людьми бок о бок каждый день. Будь они прокляты, эти люди!
— Тебе обязательно было нужно это сказать? — Карен осторожно положила его руку на постель.
— Да, обязательно. Ты даже не знаешь, как мне это было нужно!.
— Ладно, — сказала она. — Может быть, тебе это действительно было нужно. Но сказать так! Нельзя было говорить это так, Милт. Ты ведь даже не дал мне ничего объяснить.
— Он еще сказал, что с Чемпом Уилсоном у тебя вроде тоже было. Об этом все говорят. Ну и, конечно, с Джимом О'Хэйером. И с Лидделом Хендерсоном.
— Понятно. Я, значит, теперь ротная шлюха? Что ж, наверно, я это от тебя заслужила. Сама напросилась, сама дала тебе карты в руки, еще в то первое свиданье.
— О том, что мы встречаемся, никто не знает. Никто.
— Только тогда ты думал, что я должна об этом догадаться. Но я не догадалась. Куда мне! Я дура. Я вместо этого заставила себя поверить, что ты не такой. Я заставила себя поехать с тобой и забыть, что ты — мужчина. А раз мужчина, то, значит, и мысли у тебя такие же скотские и грязные, как у вас всех. И та же мужская философия гордого самца-победителя. Могу себе представить, как вы со Старком веселились, как обсуждали и сравнивали, кому из вас со мной было лучше. Кстати, как я тебе кажусь после проституток? Я, знаешь ли, пока не профессионалка.
Она встала с кровати и начала на ощупь собирать своя вещи. Они так и лежали разбросанные по комнате. Ей приходилось откладывать его вещи в сторону. Она все время брала что-нибудь не то. Волосы падали ей на глаза, она откидывала их то одной рукой, то другой.
