Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.
— Прекрасно, а как насчет белых персиков?
— Мне принесли корзинку, и там не было никакой записки. Я не знала, что персики были взяткой, иначе не стала бы их есть.
— Ну, миссис Мильтон, я думаю, что вы не настолько просты, чтобы считать, что персики раздаются даром направо и налево.
— Нет, я так не думала, — ответила я. — Но боюсь, что могу только поблагодарить вас за великолепные персики. Я не ела их с самой войны, когда мне достался один — солдаты отряда сэра Тимоти украли все остальные.
Мать требовала, чтобы я поговорила с мужем по поводу того, что у нас украли все вещи в Форест-Хилл и о том, как парламент бесплатно отдал людям Банбери лес, который им не принадлежал. Она не могла сама поговорить с Мильтоном, потому что ненавидела книги, которые он писал. Но она говорила, что моя обязанность его жены и ее дочери состоит в том, чтобы постараться восстановить справедливость. Мне пришлось поговорить с Мильтоном, но он мне отказал, объяснив, что не станет делать для моих родственников то, в чем отказывал другим. Я ему пыталась объяснить, что это все в его же интересах, потому что он продолжал твердить о моем невыплаченном приданом. Он был должен помочь матери получить то, что принадлежало ей по закону, но ответ был всегда один:
— Я тебя не слышу жена!
Самой настойчивой была госпожа Ройстон, жена печатника, господина Ройстона, которого посадили в Ньюгейтскую тюрьму за публикацию книг, направленных против правительства. Был принят очень суровый закон против публикации подстрекательских или иных вредных памфлетов, книг и газет. Даже тот, кто получал подобные издания, мог быть оштрафован на двадцать шиллингов, а всем исполнителям баллад и разносчикам памфлетов и книг запретили заниматься этим ремеслом.
Эта миссис Ройстон постоянно ждала у нашего дома и каждое утро провожала моего мужа на работу, даже если погода была очень скверной, а он уходил рано. Каждый вечер она ждала его у ворот дворца. Но никогда ни о чем его не просила, а только говорила, приседая:
— Я — жена господина Ройстона. Вы помните несчастного господина Ройстона?
Наконец ее упорство победило, и однажды Мильтон поговорил с лордом-президентом суда. Господина Ройстона освободили из Ньюгейта под обещание хорошего поведения.
Пока мы жили в том доме, я снова забеременела. На сей раз у мужа не было ни времени, ни желания следить за моей диетой или указывать, как мне жить. Он все оставил на милость Природы и молил Бога, чтобы на третий раз у него родился мальчик.
Именно в то время я обратила внимание, что у него ухудшилось зрение в левом глазу. Он стал неуверенно ходить, я обнаружила, что могу ему подавать какие-либо знаки и передавать кушанья за столом, если сижу от него слева, потому что его правый глаз видел вполне прилично. Как-то муж мне заявил, что мы живем в помещении с повышенной влажностью, потому что пламя свечи всегда имело прозрачный ореол. Я сказала, что не вижу никакого прозрачного цветного ореола, и Джонни подтвердил это. Тогда Мильтон признался, что туман застилает ему левый глаз. Кроме того, все предметы кажутся ему совсем небольшим, и теперь такой же туман мешает нормально видеть и правым глазом. Когда он начинал читать до завтрака, оба глаза сильно болели, и он почти ничего не видел.
Мы его предупреждали, что ему следует меньше работать, если он хочет, чтобы этот туман рассеялся, но он не желал ничего слышать. Я преложила делать ему целебные примочки, но муж от них тоже отказался, а только, улыбаясь, спросил, доктором естественных наук какого женского университета я была? Он продолжал работать еще больше, даже по воскресеньям, и занимался книгой о «Христианской доктрине». Мильтон перестал прогуливаться днем, как он делал раньше. Он все так же жадно ел и пил, но перестал расслабляться хотя бы на миг и стал работать за едой.
Его все сильнее мучили газы и были постоянные запоры. У него также началась подагра, потому что без физических упражнений в теле накапливались вредные телесные жидкости и отравляли его организм. Он стал еще более раздражительным и вспыльчивым и потерял несколько зубов, хотя до этого у него были отличные зубы. Но он до того был увлечен работой, что даже не жаловался. Выглядел он все еще вполне прилично. У него не было морщин на лице, цвет лица был свежим, и волосы продолжали блестеть. Он их постоянно расчесывал во время чтения. Мильтон выглядел на тридцать четыре, а не на свои сорок четыре года. Что касается подагры, он сказал, что она является профилактикой против заразных заболеваний — человек с подагрой редко умирает от лихорадки, и хотя в конце концов он может умереть именно от подагры, но может и очень долго прожить.
Цены на провизию и уголь продолжали расти, соответственно возрастали цены и на все остальное. На все, что мы ели, пили или надевали на себя, налагались налоги. Акцизный сбор с галлона соли составлял один пенс. Наши чашки, миски, кастрюльки, чайники, шляпы, чулки, башмаки и все-все должно было оплачиваться так, чтобы как-то погасить общественные долги, возникшие во время войн. Эти налоги постановил платить парламент, и я вспомнила, как в прежнее время все возмущались, когда король ввел налоги на суда без согласия парламента. Но те налоги были сущими пустяками по сравнению с нынешними.
Я получила страшную весть из Ирландии, думала, что не перенесу ее, но все еще продолжаю жить, как вы можете судить по этим запискам, хотя давно перестала быть той самой живой Мари Пауэлл или Мэри Мильтон, которая делала возмущенные и горячие записи в свой дневник, лежащий сейчас передо мной. Пусть грустные новости из Ирландии закончат эту главу. А потом я напишу еще одну и вообще закончу свои записи.
В августе 1649 года до Англии дошли вести, что полковник сэр Эдмунд Верне, рыцарь (мой Мун) погиб около Дублина во время внезапной атаки солдат парламента. Но в душе я этому не верила, хотя сообщались детали его смерти и погребения. 15 сентября я прогуливалась с Транко, и когда мы подходили к дому, я внезапно вскрикнула и упала. Малышка Мэри была у меня на руках, но она не пострадала. Мне словно пронзили сердце острым ножом!
Транко позвала на помощь людей, и они отнесли меня домой, положили на постель. Я пролежала замертво трое суток и была, как в трансе. Я не стану описывать, что мне в то время привиделось. Но должна признаться, что провела все то время с Myном, мне казалось, что так счастливо прошла вся моя жизнь.
Придя в себя, я не могла поверить, что прошло всего лишь три дня.
Муж боялся, что у меня случится выкидыш, потому что шел четвертый месяц беременности, и его волновало, что я его опять обману, и он не дождется страстно желаемого сына. Но я пришла в себя бодрая телом и духом, и мне открылись такие важные тайны, что муж мог бы продать всю свою библиотеку, чтобы только узнать их.
В октябре он как-то вечером зашел в мою комнату и спросил:
— Ты была знакома с сэром Эдмундом Верне? Он сражался в Ирландии в чине полковника…
— Да, муж мой. Полковник Верне был единственным человеком на земле, которого я любила, и он так же страстно любил меня. Я знаю, ты станешь меня расспрашивать, поэтому сразу тебя предупреждаю, что мы не были близки никогда.
Муж был поражен и замолчал, а потом заметил:
— Это честное признание, и мне приятно слышать, что ты способна любить, а мне всегда казалось, что нет. Но я — твой муж и должен тебе сообщить весть о смерти твоего любовника. Теперь, надеюсь, у тебя больше не будет романтических приключений.
— Ты мне не сообщил ничего нового. Его убили ударом в сердце, и мне стало об этом известно в середине прошлого месяца.
— Ты ошибаешься, потому что эта весть пришла только сегодня. Генерал Кромвель отправил сообщение господину Ленталлу, и я присутствовал в тот момент, когда он читал это сообщение.
— Я все знаю, и мне известно точно, когда погиб сэр Эдмунд. Я могу сказать тебе еще одно: сэр Эдмунд сдался генералу Кромвелю, и ему обещали пощаду. Сэр Мун шел вместе с генералом, и к ним подошел его знакомый, капитан Ропьер, кузен лорда Ропьера. Он сказал: «Сэр Мун, мне нужно с тобой переговорить». Потом он вытащил кинжал и пронзил сердце Муна. Я могла бы рассказать тебе еще кое-что, но не стану этого делать.
Муж не знал, что ответить, потому что я говорила правду. Он мне рассказал о письме генерала Кромвеля, где тот заявлял, что это был «акт величайшей милости, и праведный суд Божий». Солдаты и офицеры этого гарнизона были сливками армии. И он еще объяснял, что это было сделано во славу Господа. Муж добавил:
— Генерал пишет, что полковник Верне погиб во время штурма города, а не был предательски убит позже, как ты это утверждаешь.
— Конечно, — сказала я, — это отягощало бы его совесть.
Английские солдаты варварски вели себя в Ирландии. Они жестоко обращались даже с собственными соотечественниками. Хотя в Англии их дисциплинированность была примерной для всего мира. Некий Томас Вуд, ученый из колледжа Крайст-черч, высокий, смуглый человек, был другом братца Джеймса и часто приходил к нам в Форест-Хилл во времена моей юности, чтобы повеселиться у нас в доме. Он стал хорошим солдатом в отряде капитана сэра Томаса Гардинера. Ему присвоили звание лейтенанта. После первой Гражданской Войны он вернулся в Оксфорд и стал там магистром гуманитарных наук. Потом он изменил свои планы и стал майором в парламентской армии, участвовал в штурме Треда, где погиб сэр Мун.