Николай Никитин - Северная Аврора
Только что прошла вечерняя июльская гроза.
Андрей и Фисташкин сидели в окопе.
Полузакрыв глаза и прислонившись спиной к глинистой стенке окопа, Фисташкин тихо напевал старинную протяжную архангельскую песню:
Эх ты, участь моя, участь,Участь горькая моя…До чего ты меня, участь,В эту пору довела.Довела ты меня, участь,До горюшка, до беды,До такой беды несчастной,До Немецкой слободы…Как во этой во слободкеЖил я, парень молодой…
Из блиндажа вышел лейтенант, командир роты.
– Молчать! – крикнул он Фисташкину и со всего размаха ударил его по щеке.
Фисташкин охнул от боли. Андрей перехватил его взгляд, брошенный на лейтенанта. В этом взгляде было столько ненависти, что Андрей про себя усмехнулся. «Э, брат, – подумал он, – ты, кажется, только на первый взгляд такой тихий…»
– Открыть стрельбу по большевикам! – приказал лейтенант Андрею.
– Есть открыть стрельбу по большевикам, господин лейтенант! – громко повторил Андрей.
Ротный командир ушел. Мгновение подумав и покосившись на Фисташкина, Андрей дал пулеметную очередь по болоту.
Фисташкин улыбнулся.
– Вот как надо, видел? – сказал Андрей.
Солдат боязливо оглянулся и кивнул.
– Не робей, Фисташкин, – весело проговорил Андрей, хлопая парня по плечу. – Здесь, по эту сторону фронта, тоже есть советская власть. Нас много, и никакие иноземные сволочи нам не страшны! Ну, подыми голову. Выше голову! – уже командуя, сказал он. – И посмотри мне в глаза… Не выдашь? Имей в виду, если со мной что-нибудь случится, и тебе плохо будет. Товарищи отомстят. Так и заруби себе на носу! Понял?
– Понял, – ответил солдат.
– Чего ж ты дрожишь? Смотри, как вся наша рота дружно живет. А ты что?
– Страшно, товарищ Коноплев… Вдруг кто-нибудь узнает.
– Никто не узнает, если будешь держать язык за зубами.
Он протянул руку за бруствер.
– Там советская власть… Ждет нас.
– А наказанья нам не будет? – осторожно спросил Фисташкин.
Андрей вынул из кармана листовку, привезенную им еще из Архангельска.
– На, читай! По этому пропуску целая рота, даже полк может перейти.
Фисташкин прочитал листовку и вернул ее Андрею.
– Я уже читал ее, давали. А это верно, товарищ Коноплев?
– Конечно, верно. Неужели тебе самому не совестно гнуть спину перед иностранными офицерами? Как он тебя сейчас саданул! До сих пор щека горит.
– Я ночей не сплю, – глухо сказал солдат. – Все думаю: придет Красная Армия, что я скажу?
– Встать! – раздался у них за спиной голос переводчика.
По окопу шел командир батальона, высокий, дородный Флеминг.
– Что за разговоры? – спросил он по-английски.
– Сказку рассказываю, – по-русски ответил Андрей.
– Скас-ска?…
Андрей спокойно усмехнулся.
– Про Иванушку-дурачка.
Ничего не понявший Флеминг с презрением посмотрел на Латкина.
– Молчать! – крикнул он.
Это было единственное русское слово, которое от него можно было услышать.
Вечером рота была отведена на отдых в деревню Труфаново. Оружие у солдат отобрали. Согласно распоряжению Флеминга, они должны были получить его только при выходе на позиции.
Люди бродили по деревне. Несколько солдат стирали на речке белье.
– А что, Степан, – спросил один из них, обращаясь к Чистову, – Коноплев у нас вроде комиссара? Али Черненко?
– Бог знает, – лукаво, с хитринкой ответил Чистов. – Может, один из них комиссар, а другой командир. Мы, ребята, при начальниках, беспокоиться нечего.
– Я сегодня с Коноплевым говорил, – сказал Фисташкин. – Он нас выведет к своим.
– Ясно, выведет! – горячо подтвердил молодой солдат с лицом, усыпанным веснушками. – Меня что грызло: хоть камень на шею да топись. А теперь не пропаду. Выйдем!
После того как люди поужинали, лейтенант вызвал к себе Андрея и приказал ему явиться к батальонному командиру.
Во дворе избы, где расположился штаб, Андрей увидал нескольких унтер-офицеров и солдат из разных рот. Все это не предвещало ничего хорошего. От командира батальона с какой-то бумагой в руках вышел Жемчужный. Лицо его было бледно. «Чем он так взволнован?» – подумал Латкин.
Оглядевшись по сторонам, Жемчужный отвел Андрея за сарай и сказал ему на ухо:
– В деревне Арсентьевской бунт… – Он снял фуражку и хлопнул ею о колено. – Ой, мамо! Они так заняты – лучше времени не выберешь. Сегодня в ночь, Андрейка, треба переходить линию фронта…
– Я готов, – решительно сказал Андрей.
– А рота?
– Тоже готова.
Жемчужный стоял молча. На лбу его обозначились глубокие морщины. Он повертел бумажку в руках.
– От знаешь… Завтра в наступление… С утра. Нам фартит. Значит, сегодня дадут оружие. Иди в канцелярию, тебя затем и послали. От палачи! – с ненавистью сказал он, увидев группу интервентов. Это были стрелки, вразвалку шагавшие по дороге с сигаретками в зубах. – На подавление.
– Значит, сегодня?… – задумчиво сказал Андрей.
– Сегодня, – басом отозвался Жемчужный.
– Еще бы недельку. Тогда и второй батальон прибыл бы. Вместе пошли бы, Матвей.
– Рано заварилась каша. Ничего не поделаешь. Ждать нам нет расчету. У хлопцев уже терпенья нет.
– Когда пойдем?
– Часа в три ночи. Самое подходящее время. Я еще зайду к тебе.
Они разошлись. Андрей получил приказ, вернулся к себе в роту и передал его лейтенанту. Тот распорядился приготовить оружие. Взводные были посланы за патронами.
В Арсентьевскую поскакал отряд офицеров, предводительствуемый Флемингом. Командир батальона был, как всегда, пьян.
Перед отъездом он осведомился о состоянии людей. Ему доложили, что в батальоне все спокойно.
Приближалась белая ночь. На горизонте вспыхивали голубые зарницы.
3
Как только стало пригревать солнышко, старик Нестеров простился с Любой и Фроловым.
– Нет, други, – отвечал он на их уговоры остаться в Шенкурске, – не держите меня. Зря! Я ведь тоже упрям да норовист. Я слово дал Павлину Федоровичу. Чем способен, тем и посодействую.
С помощью мужиков он перебрался через линию фронта, а затем шел, уже не скрываясь, вместе со своим поводырем – десятилетним Володькой.
– Ты, сирота, не бойся… – успокаивал он мальчика. – Слушай лучше, как птицы поют! Птицы малые и то головы не вешают, а ведь мы с тобою мужики. Я больше всего дятла люблю. Одна песня: «Стук, стук». Долбит с утра до ночи. Бери пример с этой птицы – и счастлив будеши на земли. Да, сирота! Придет осень – отдам тебя в школу…
Ночевали они в деревнях. Тихон беседовал с крестьянами, рассказывал, что случилось с ним на Ваге, что делалось в Шенкурском уезде, пока его не освободила Красная Армия.
– Главное, ребята, – говорил старик, – не подчиняйся иноземцам. Нечего бояться: смелым-то бог владеет. Сковыривай нарыв да горячим железом прижигай. Тогда и Красная Армия справится скорее.
Если появлялся патруль, старика прятали.
Так бродил Тихон Нестеров из деревни в деревню, не зная ни страха, ни усталости. Однажды, когда он находился в деревне Арсентьевской, туда прискакал канадский конный патруль и приказал всем мужикам запрягать лошадей и немедленно отправляться в Двинский Березник. Мужики отказались. Канадцы стали угрожать оружием. Мужики стояли на своем. Тогда солдаты открыли огонь. Несколько человек было ранено, одна девушка убита наповал. Не вытерпев этого, крестьяне схватили колья и бросились на солдат.
Канадцы ускакали.
…Через два часа Арсентьевская, оцепленная сводным отрядом интервентов, была подожжена с двух концов и уже пылала. Скот, выпущенный из хлевов и тоже окруженный солдатами, топтался на болоте. Испуганно мычали коровы, жалобно блеяли овцы. Солдаты гнали по дороге к Березнику табун крестьянских лошадей. На околице деревни был свален в кучи вытащенный из домов крестьянский скарб. Тут же толпились ограбленные крестьяне. Слышались плач, крики, вопли. Черный жирный дым поднимался над горящими избами и расстилался повсюду.
Офицеры во главе с Флемингом, стоя на дороге, наблюдали за пожаром. Кто-то из них громко и по-дурацки хохотал, показывая на обезумевших от горя рыдающих старух.
Тут же на дороге, со всех сторон окруженная конвоирами, в мрачном молчании стояла группа арестованных крестьян, среди них был и Тихон Нестеров.
Один из переводчиков-офицеров, здоровенный рябой парень, с наглой улыбкой говорил арестованным:
– Сами виноваты! Эх вы, темные головы! Заработали себе три аршина?
– Молчи, пес!.. – крикнул Тихон. – Мы знаем, за что гибнем. За родную землю, за народ! А вот за что ты подохнешь, собака? А ведь подохнешь!
Переводчик ударил его по лицу стеком. Но старик, словно не ощутив удара, только тряхнул головой.
– Кто это? – спросил у переводчика Флеминг.
– Не знаю… Неизвестный бродяга. Прикажете расстрелять?
– Да, – сказал Флеминг.
– К речке!
Тихон, конечно, ни слова не понял из этого разговора, но почувствовал, что его ждет смерть. Он не испугался: «Сыт, пожил!..» Ему хотелось одного – умереть спокойно, твердо, ничем не унизить себя перед обнаглевшим и презренным врагом.
