Тень за правым плечом - Александр Львович Соболев
— Скажите, вы ведь не обиделись на Наталью Борисовну? — она на ходу старалась забежать вперед и заглянуть мне в глаза.
— Нисколько.
— А то вы так грубо ей ответили…. — протянула она.
— Не люблю фамильярности.
Пахло от мышки чем-то чуть-чуть кисленьким, как будто непропеченным хлебом.
— Ну это же не фамильярность! — горячо запротестовала она. — Напротив, Наталья Борисовна хотела вас подбодрить и немножко к себе приблизить. Надо бы радоваться.
— Да чему же тут радоваться? Она — простой учитель, я тоже, да я и не ищу покровительства.
Разговор этот начинал меня забавлять.
— Что вы! Как это — простой учитель. (Она даже как будто засмеялась.) Это же Наталья Борисовна. Она богиня.
Мне показалось, что я ослышалась.
— Это в каком смысле богиня? Как в Древней Греции были?
— Ну при чем тут Греция. (Она притопнула ножкой, что на ходу было не так-то просто сделать.) Вы смеетесь, а у нас все ее действительно почитают за нечто высшее. Да и как не считать! Вы ведь слышали сегодня, как она объясняет. Это сегодня про литературу было, но она ведь и про все остальное тоже рассказывает. Вы как послушаете, так сами поймете, что не может простой обычный человек, вроде нас с вами, так во всем разбираться. Вот буквально, что бы ты ни спросила у нее, она, если у нее есть время, секундочку подумает и скажет: «Так, Леночка, слушай и запоминай». Она на «ты» ко мне обращается иногда, — похвасталась Копейкина совсем уж детским манером.
— Так а что она говорит-то такое? — Я продолжала искренне недоумевать, чем приводила мою собеседницу в какое-то исступление. Чувство это, между прочим, было не такое уж банальное: что-то в этом роде, вероятно, ощущали какие-нибудь туземцы, когда пришлые люди недоумевали по поводу их шамана. Для аборигенов это был вершитель судеб, напрямую связанный с духами внешнего мира, а для этнографической экспедиции — просто взявший слишком много власти немолодой неуравновешенный мужчина.
— Ну как же вы не слышите! — восклицала Копейкина. — Она понимает буквально, буквально про все. И про новости из газет, и про народ, и про «производительные силы» (это она произнесла чуть не по слогам), и про царя. И про мужчин (добавила она после паузы и слегка покраснела).
— А погоду она может предсказывать? — произнесла я почти машинально, втайне забавляясь тем, какой тут в Вологде, оказывается, бьет источник мудрости.
— Да вы все смеетесь! — воскликнула Копейкина, останавливаясь и вырывая у меня руку. Мне сразу захотелось погладить ее по голове и утешить. Я, как могла, объяснила, что никоим образом не хотела обидеть ее кумира, а только выяснить, как далеко простираются ее замечательные возможности. Нескольких фраз хватило, чтобы она оттаяла и вновь взяла меня под руку. О своей патронессе она, кажется, была готова говорить часами, превознося ее гениальность (буквально) и утверждая, что если бы она правила Россией, то большей части нынешних проблем государственного масштаба удалось бы избежать. На это я мягко заметила, что, кажется, единственный шанс спланировать из вологодской гимназии на всероссийский трон — это брак с членом правящей династии, к чему есть препятствия не только морганатического свойства (история знает случаи, когда они бывали преодолены), но и чисто практического, ибо Наталья Борисовна, несмотря на свой легендарный ум, если и может соперничать с какими-нибудь богинями, то точно не с Венерой. Оказалось, что я вновь сделала ошибочный шаг и допустила кощунство: вновь была вырвана рука, и снова слезы готовы были показаться на окаймленных белесыми ресничками глазках, но тут мы уже и пришли — и, сказав несколько слов извинения и утешения, я покинула свою спутницу и устремилась домой.
В ближайшие месяцы я много наблюдала за тем, как устроены отношения Быченковой с ее паствой: сперва с нарастающим недоумением, а потом просто с некоторой печалью. Все эти беспрекословно слушающие ее женщины принадлежали к образованному сословию, что налагало на них бытовавшими в России неписаными правилами кое-какие обязательства. Со стороны это казалось довольно забавным, но, например, ни одна из них никогда не готовила пищу самостоятельно: непременно должна была быть нанята кухарка. Это было похоже на какое-то древнее табу: семья могла едва подниматься из нищеты, почти голодать, но прислуга обязательно должна была быть — самой встать к плите было так же позорно, как, например, выйти на улицу простоволосой. Едва же в такой семье появлялось хоть немного денег, как штат прислуги непременно бывал расширен: к детям нанималась няня, для хозяйки горничная — и так далее. Средств на это уходило немного: в прислугу шли крестьяне, совершенные бедняки, для которых и несколько рублей в месяц были завидным жалованьем, но сама привычка непременно помыкать живым человеком не только действовала на общество развращающе в нравственном смысле, но и приучала образованные классы к мысли, что кое-какие обыденные дела можно и должно делегировать третьим лицам.
Удивительно, но к этим отдаваемым на сторону функциям принадлежала и мыслительная. Как в учительских семьях принято было нанимать на колку дров деревенского мужика, а на стирку белья деревенскую же бабу, так всякого рода умственные усилия они совершенно бесплатно передоверили Быченковой и похожим на нее лицам. Для того чтобы осознать этот удивительный парадокс, мне потребовалось некоторое время: на первый взгляд это выглядело столь же нелепо, как идея ангажировать специальных лиц для того, чтобы они ужинали за своего нанимателя. Но чем больше я погружалась в обыденную жизнь русского образованного класса средней руки, тем очевиднее становилась полная и абсолютная зависимость принадлежащих к нему лиц от указки их самоназначенных оракулов.
Кое-что подобное, конечно, существовало и в древнем мире: известно, что римские, кажется, правители не предпринимали никаких серьезных шагов, не посоветовавшись с авгурами, которые с важным видом наблюдали за поведением цыплят. Но вряд ли даже им могла бы прийти
