Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Я не хотела больше ничего слушать. Я бросилась к нему и закричала:

— Это неправда!!!

Помощник инквизитора отвернулся от меня и с горечью в голосе бросил схватившему меня стражнику:

— Уведите ее.

Когда человек за моей спиной, тяжело дыша, заламывал мне руки, чтобы снова связать их, меня одновременно охватили какое–то странное отчаяние, отвращение и бунт. Какое право имеют эти злые, холодные люди причинять боль моему телу и страдания моему сердцу? Я не хотела их видеть, не хотела иметь с ними ничего общего. Я не хотела оставаться с ними. Всё, что мне нужно — это слушать слова жизни и света, слова добрых людей, в которых не было ненависти. Мессер Пейре, отец мой! Но я только стонала, стиснув зубы, а доминиканец заговорил снова, и теперь в его голосе слышались стальные нотки:

— Гильельма Маури, внемлите мне и не отягощайте свою участь. Не упускайте последнего шанса, который дается Вам, чтобы спасти свою душу и пощадить свое тело. Вы должны понять, что стоите перед лицом святой Церкви, и всякое оскорбление Церкви является оскорблением самого Бога. Показывая нам, что Вы бунтуете против наших братских уговоров, Вы теряете возможность получить прощение Божье и наше. Подумайте об этом, хорошенько подумайте.

Стражник подтолкнул меня к выходу, а я всё слышала голос доминиканца, раздававшийся мне вдогонку:

— Гильельма Маури, я не советую Вам ничего отрицать, поскольку у нас есть многочисленные свидетельства против Вас. Подумайте, хорошенько подумайте, и я надеюсь, что Вы придете к раскаянию с искренним сердцем.

ГЛАВА 56

ТУЛУЗА. СЕНТЯБРЬ 1309 ГОДА

Спасение душ и чистота веры — именно этого прежде всего желает и ищет трибунал Инквизиции; также, уделяет он первый раз покаяние еретикам, которые желают обратиться и воссоединиться с церковной общиной. К тому же, признания этих обратившихся, часто приводят к раскрытию их сообщников и заблуждений этих последних: и так, в обнажении правды и раскрытии лжи достигается интерес трибунала.

Прошло два дня и две ночи, я считала. И эти два дня я снова провела в камере. Свобода движений, охапка соломы в углу, и хоть бейся головой о черные своды. Они дали мне время подумать, как они сказали, перед тем, как меня снова приведут к ним, чтобы давать показания. Меня изолировали, чтобы я могла подумать. Голод обострял мысли, так же, как и мой страх, мои кошмары. После того, как меня привели сюда, ничего не давали есть, только два раза принесли по кувшину воды. Хотят ли они, чтобы я в самом деле умерла от голода, или же это прием, чтобы заставить меня быстрее покориться их требованиям? Я сидела, сжавшись в комок, зарыв голые ноги в солому, чтобы согреть их, охватив колени руками. Меня преследовали запахи. Едкий запах моего собственного тела, который я не могла отличить от запаха влажного и грязного платья. Смрад, который впитал в себя весь ужас, пот и гной подстилок стольких узников, бывших здесь прежде, подстилок, которые им меняли реже, чем скоту в хлеву. Тяжелый запах страданий и скорби. Тех, кто был здесь прежде, и тех, кто здесь сегодня.

Я была потрясена осознанием того, что на самом деле я здесь не одна. Что я как бы нахожусь посреди толпы, которой просто не вижу, но о которой знаю. Толпы узников, мужчин и женщин, знакомых и незнакомых, тех, о которых я боюсь говорить, и те, которые боятся говорить обо мне. И многих других, стольких многих других. Здесь, за этими стенами, надо мной, а, может быть, подо мной, по всей длине этих коридоров, ведущих от доминиканского монастыря к дому Инквизиции, в прихожей инквизитора в тюрьмах Нарбоннского замка, в самом Муре, в общей зале, в одиночных камерах и застенках, сколько здесь всех нас, всех вместе?

Мессер Пейре Отье. Он здесь, он тоже здесь, среди нас. Если бы я хоть знала, в какой он стороне, я бы могла повернуться в этом направлении. Я не могла поверить, что больше никогда я не получу благословение доброго человека. Я знала, что он, Мессер Пейре, думает обо всех нас, и что в этом каменном мешке он молится за всех нас. Неужели для меня всё кончено? Неужели я никогда больше не выйду из этих стен, разве что для того, чтобы выслушать приговор? Никогда больше не встречу доброго человека?

Мессер Пейре. Как этот доминиканец посмел проявить такую глупость — вообразить, что я смогу поверить, будто такой добрый христианин, как Мессер Пейре, может отречься? Всё, чего он добился, так это только того, что я ясно увидела его игру. Я поняла, что он может лгать, и теперь я никогда не поверю его сладким речам. Я предпочитаю злые речи, по крайней мере, в них всё ясно. Мессер Пейре… Я пыталась, правда, пыталась, всеми своими силами, помочь Вам бежать. Правда, их не хватило, моих сил… Мессер Пейре, добрый христианин, старый проповедник, такой худой и бестелесный в своём красивом голубом камзоле, слишком большом для него… Он не хотел бежать, не захватив с собой хотя бы несколько книг, и терял драгоценное время, перекладывая их с места на место, отчаянно думая, какие взять с собой, а какие оставить дома. Гийом Меркадье нервничал, прячась за кустами и держа под уздцы старую вьючную лошадь бедного Арнота Мауреля.

Мы шли по дороге вместе, Гийом Меркадье и я, белым днем, как если бы мы были обычной крестьянской супружеской парой, выбравшейся на ярмарку. До Бёпуэ было хороших два дня пути, а опасность поджидала повсюду. Мы оба хорошо понимали, что, возможно, и на нас уже донесли. Он мужественный человек, этот Гийом. Я знала, что он предпочел бы исчезнуть вместе со своими братьями, посвятить себя безопасности младшего брата, доброго человека Санса Меркадье. Однако он, не задумавшись, вызвался сопровождать меня, использовать последний шанс, чтобы спасти Старшего, местонахождение которого выдали Инквизиции. Он мужественный человек, этот Гийом. Я уважаю его и чувствую к нему дружеское расположение. Надеялся ли он на большее? На утро следующего дня нашего похода он обнял меня за талию и сказал, что если наше предприятие удастся, а Бернат не объявится, то он предлагает мне свою руку, и будет защищать меня, как свою жену. Я видела, что он говорит искренне, и хочет любой ценой поддержать в себе надежду на то, что жизнь еще может быть счастливой. Он смотрел мне в лицо своими добрыми темно–карими глазами. Мне не хотелось причинять ему боль. Что я ему ответила? Я не помню.

Я надеюсь на то, что он сумел бежать, Гийом Меркадье. Мы отошли еще не очень далеко по дороге на Буиллак, когда возле каммас Перина Мауреля появились солдаты. Я ушла вперед, оставив позади обоих мужчин и старую лошадь. Я должна была предупредить Гильельму Сартр, дочь Мессера Пейре Отье, что мы прибудем к ней с ее отцом, и хотим остановиться у нее, если она позволит, или, может, покажет нам более безопасное место. И что завтра мы продолжим путь в Гасконь, во Флёранс, потому что Старший сказал, что у него там есть друзья. Я как раз говорила с дамой Гильельмой, когда раздались крики, и в деревню ворвались солдаты. Они ехали прямо к дому Сартров. Я бросилась бежать. Никто из них меня не видел, а я спряталась в ближайших зарослях. Я не знаю, арестовали ли они Гильельму и Раймонда Сартров. Я знаю только, что мне довелось увидеть Старшего, Мессера Пейре, сидящего на старой лошади меж двух солдат, в этом своём голубом камзоле, слишком большом для него; капюшон скрывал его лицо, руки были связаны, а плечи сгорблены, и мне казалось, что он молился. Я также видела обоих братьев–вальденсов, Перрина и Арнота Маурелей, и их жен, добрых верующих. Они все были привязаны к стременам лошадей солдат. Я не видела среди них Гийома Меркадье. Я надеюсь, что ему удалось бежать. Но я видела арестованного Старшего, и добрых верующих, и друзей, а я пряталась в этих зарослях, защищавших меня от взоров, и заливалась слезами.

Я не помню, как долго шла обратно, ломая руки в отчаянии, как пришла к Боне Думенк. Я шла ночью, избегая городков и деревень, я почти ничего не ела. Я сделала небольшой крюк на север, чтобы кое–кого предупредить. На второй день я пришла в Верльяк, где встретилась с Пейре де Клайраком, братом Кастелляны. Он очень испугался, когда я постучалась в двери, но, услышав, какие ужасные новости я принесла, тут же ринулся в Монклер, в Кверси, чтобы предупредить доброго человека Пейре Санса. Бог так захотел, чтобы добрый христианин сразу же нашел другое безопасное убежище. Мессер Пейре говорил нам еще до своего ареста, что когда он придёт во Флёранс, нам следует как можно скорее найти его друга Пейре Санса и привести к нему. И что, если Бог так захочет, им обоим удастся восстановить Церковь, начиная с Гаскони, для всех их братьев и для всех добрых верующих.

Пейре де Ла Гарде и его ученик Пейре Фильс, и Санс Меркадье. Смогут ли они теперь скрыться? И Гийом из Акса, брат Старшего? И все остальные. Я не переставала повторять их имена, чтобы хоть немного утешиться. Андрю де Праде. Амиель де Перль. Арнот Марти. Рамонет Фабре из Кустауссы. И тут меня пронзила острая боль. Ведь были еще Фелип де Талайрак и Гийом Белибаст. Где же Бернат, Бернат?!