Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Гильельма и Аструга, двое беглянок, почти не выходили из дому. Несколько последующих дней были пустыми и серыми. Они не знали, чего еще ждать. Бона Думенк послала своего старшего сына Пейре, которому уже исполнилось пятнадцать лет и который был выше Гильельмы на целую голову, предупредить свою дочь Наварру, жившую с мужем в Кастельмару. Она должна быть готова к любому исходу дела. Но когда мальчик вернулся в Сен — Жан л’Эрм, он принес еще худшие новости, которые ему сообщила его сестра Наварра. Жентиль Барра, сестра Боны, бывшая замужем в Тулузе, была арестована во второй раз. Два года назад она уже исповедовалась перед инквизитором. Если ее признают вторично впавшей в ересь, ей грозит костер. Бона, и так оплакивавшая свою мать, Бланшу де Фергюс и брата Виталя Гвиберта, теперь плакала над своей сестрой. Но она взяла себя в руки и, стиснув зубы, жила дальше. Ее постаревшее лицо всё больше и больше приобретало благородные и достойные черты ее матери.

Иногда, поздно вечером, Гильельма уходила из дому и осмеливалась подниматься на самое высокое место в бургаде, залезать на укрепления возле церкви, потому что оттуда, если смотреть вдаль, то можно было увидеть ломаную линию Пиренеев. Но в августе месяце наступает такая влажная духота, что воздух редко бывает прозрачным. Свесившись вниз, в сторону невидимых гор графства Фуа, чтобы лучше видеть южный горизонт, молодая женщина пыталась угадать дорогу. Она повторяла названия, которые неотступно ее преследовали. Сабартес, Разес, Фенуийиде, Тортоза. Всё это было так далеко. На самом же деле, она просто боялась за добрых христиан — за Пейре из Акса, Пейре де Ла Гарде, Санса Меркадье и их братьев — о них она всё время думала.

10 августа Монсеньор Бернард Ги издал приказ, вывешенный на всех порталах церквей, провозглашенный со всех кафедр и объявленный на площадях всех городов. Проклятые еретики, имена которых Пейре Отье, Пейре Санс и Санс Меркадье, должны быть немедленно арестованы. Всякий, кто знает место их пребывания или укрытия, и тех лиц, которые осмеливаются их скрывать, должен немедленно сообщить об этом. А тот, кто сообщит информацию, которая приведет к их аресту, получит хорошее вознаграждение и божественную индульгенцию.

Последствия наступили очень быстро. В конце августа месяца 1309 года старый проповедник, человек Божий, Старший Пейре из Акса, был пойман при попытке покинуть своё убежище Бёпуэ в Ломани. Бургундские вальденсы, прятавшие его, Перрин и Арнот Маурели, вместе с их женами, были отправлены в тюрьму в Тулузу. Вовремя предупрежденные, добрый человек Пейре Санс и его ученик Пейре Фильс смогли бежать из своего второго укрытия в Монклер и достигли Тарабели, в Лантарес.

Именно там, в каммас семьи дез Уго, в первые дни сентября, к ним присоединились добрые люди Гийом из Акса и Фелип де Кустаусса, которые давно уже хотели повидаться с ними. Фелип только недавно прибыл из Сабартес в сопровождении Берната Белибаста.

В то же самое время солдаты выбили двери дома в Сен Жан л’Эрм. Они быстро обыскали всё вокруг. Но не нашли никаких прячущихся еретиков. Зато они обнаружили и арестовали беглянку из–за ереси, насчет которой у них тоже был ордер на арест, Гильельму Маури, из Монтайю. Хозяйка дома, Бона Думенк и ее сын Пейре получили вызовы немедленно явиться к инквизитору Тулузы. Солдаты не знали о присутствии в деревне ночевавшей у соседки Аструги Фалькет, которая на следующий день подняла ужасный крик и плач.

ГЛАВА 55

ТУЛУЗА. СЕНТЯБРЬ 1309 ГОДА

Бона Думенк, вдова Гийома Думенка из Сен — Жан л’Эрм… Item, после того, как она первый раз исповедалась в ереси, она принимала и прятала у себя означенную Гильельму Маури на протяжении лета, зная, что последняя — верующая и подруга еретиков, до тех пор, пока означенная Гильельма не была арестована по ордеру инквизитора… И она не желала исповедоваться во всем этом, но находясь долгое время под арестом по распоряжению Инквизиции, а потом пребывая в тюрьме и долгое время, находясь под стражей, она многократно отрицала эти факты, скрывала правду и пыталась избежать ответственности.

Солдаты, хоть и вели себя нагло, как хозяева положения, подчинялись двум людям в сером — это я сразу поняла. Но я также видела, что в глубине души они их боятся. Грубые и чванливые солдаты короля боятся этих безоружных людей безо всяких знаков отличия, и стараются подольститься к ним. Потому они выявляли свои страх и ненависть, грубо обращаясь с нами, двумя бедными женщинами и подростком, когда ворвались к нам посреди ночи. Я не знала, что с Боной. Меня они загнали в угол и преградили дорогу к выходу. Потом один из них приказал мне быстро одеться, и я натянула платье на рубаху. Они стояли и смотрели, как я одеваюсь, пока я полностью не прикрыла грудь платьем. Я чувствовала скорее стыд, чем страх. Они связали мне руки за спиной, и в таком виде привели в фоганью, где я оказалась перед этими людьми в сером, молча командовавшими всей этой операцией. Я пыталась держать себя в руках, но дрожала, словно от холода, и мне было больно от грубой хватки солдат. Тогда более высокий из людей в сером, тот, у которого была тонзура клирика, заговорил:

— Это Вы — Гильельма Маури?

Не задумываясь, да у меня и не было на это времени, я ответила «да». Тогда он сказал мне, что у него есть приказ Монсеньора Бернарда Ги арестовать меня. Потом меня вывели из дома в ночь, под ноги лошадям, которые били копытами, перегородив улицу. Вокруг не раздавалось ни звука. Я смотрела на фасады немых домов, на захлопнутые в страхе двери, и мне казалось, что жизнь навсегда ушла из Сен — Жан л’Эрм. Занимался рассвет. Я услышала, как поет петух. Обернувшись, я увидела Бону. Как и я, она шла меж двух стражников, но руки у нее не были связаны. Стражники поставили ее напротив дверей дома. Очень бледная, она глянула на меня и слабо улыбнулась. Я видела, как она измучена.

Потом сверху спустился юный Пейре, тоже ведомый двумя стражами. Он держался очень достойно, хотя волосы его были взлохмачены. Они поставили мальчика возле матери, а потом предъявили нам длинные белые свитки, которые долго и лениво разворачивали, прежде чем зачитать нам. Я внимательно слушала, и поняла, что юный Пейре, имея уже пятнадцать лет от роду, может теперь отвечать за свои действия, так же, как и госпожа его мать, и что они оба получили безапелляционный вызов Монсеньора Брата–инквизитора из Тулузы. Потом солдаты привязали меня позади лошади к стремени, и заставили идти следом. Я крикнула Боне: «Прощай!»

В Тулузу я пришла полумертвой от усталости. Я никогда раньше не видала Тулузы. Но и сейчас я не особенно много смогла увидеть, шагая между двух лошадиных крупов. Сержант, командовавший солдатами, повернулся ко мне и гаркнул, что меня привели сюда, чтобы оставить в доме Инквизиции. Я подняла голову, и увидела в нескольких шагах от меня высящуюся громадину башен Нарбоннского замка. Потом, скрежеща, открылись тяжелые ворота, а их засовы отодвинулись, издавая ужасный стон. В каменном дворе–колодце развязали веревку, которой я была привязана к лошадиному стремени, и передали меня в руки начальнику тюремной стражи. Меня ввели в большой дом из ярко–розовых кирпичей, в залу, освещенную факелами. Там я увидела распятие и черно–белые рясы сновавших повсюду доминиканцев. Меня быстро провели по темному, мрачному, казавшемуся бесконечным коридору, потом толкнули, чтобы я нагнулась и прошла в низкий проем, и я упала на пол. Дверь с тяжелым стуком захлопнулась за мной.

Три дня я провела в этом застенке. Я пыталась пользоваться любой возможностью, чтобы вести счет времени. Я смотрела, как увеличивается и уменьшается полоса света, падавшего из отверстия в стене. И каждый день один и тот же молчаливый человек приносил мне кусок хлеба и кувшин воды, а утром и вечером — миску супа. Фактически, этот подвал не был настоящим застенком. Я не была связана, а в углу лежала охапка соломы. О застенках я слышала намного худшие вещи. Они просто хотели, чтобы я сидела в одиночке. Я думала о Боне, которая должна была явиться сюда вместе с сыном, и тоже войти в эти ужасные ворота. Я вспоминала о том, как видела ее в последний раз, как она, держась прямо, стояла у входа в свой маленький домик, окруженная солдатами, и лицо у нее было более гордое, чем обычно. А потом меня так грубо уволокли, что я даже не успела подать ей ни малейшего знака. Слышала ли она мой прощальный крик?

Я сразу же поняла, что им нужна была именно я. Они знали мое имя; этот серый клирик в Сен — Жан л’Эрм ясно сказал, что у них есть ордер на мой арест. Кроме того, когда меня привели сюда, то посадили в тайную камеру, а не стали держать в общей зале. Инквизитор и его заместитель знали, кто я такая. Но что им известно еще? Если бы я знала, кто свидетельствовал против меня, что они говорили, я бы смогла попытаться сообразить, что мне следует говорить, угадать, что меня ждет… Этот ордер на арест — просто логическое следствие юридической процедуры, начатой против меня инквизитором Каркассона, ранее отлучившим меня от Церкви? Или он как–то связан с событиями вокруг поимки Мессера Пейре Отье? Захотят ли они заставить меня говорить на эту тему? Но разве им не хватает информации по этому поводу? Его бургундских друзей, у которых он прятался, сразу же арестовали. Книги и вещи доброго христианина тоже были у них в доме. Какой смысл инквизитору слушать все новые и новые бесконечные свидетельства и доносы? Но я не могла больше ни о чем думать. Мне хотелось уснуть, и спать долго, нескончаемым сном…