Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Шел уже четвертый урок композиции, когда герцог, заметив растерянность на лице Вольфганга, сказал:
– Я ведь не собираюсь сделать из нее великого композитора. Достаточно, чтобы она могла писать вещицы для своего инструмента.
– Все правила композиции ей известны.
– Я уверен, что у нее масса идей, – сказал герцог. – Просто она слишком застенчива и не уверена в себе.
Горе в том, что никаких идей у нее вообще не было. Но как сказать отцу, обожавшему свою дочь, что она начисто лишена воображения, что ей ничего не приходит в голову, что он перепробовал все возможное, но безрезультатно, потому что у девицы пустая голова!
– В чем же дело, Моцарт? – спросил герцог.
– Возможно, она не знает, как начать, – ответил Вольфганг. Он написал вступительные такты и попросил ее продолжить, и девушка это сделала. Ободренный успехом, он предложил ей написать что-нибудь свое.
Она долго раздумывала, но так ничего и не написала. Только очень утомилась.
Герцог рассердился, и Вольфганг поспешил объяснить?
– Ну и глупец же я. Начал менуэт и даже первую часть, а вот кончить не могу. Мадемуазель, не могли бы вы мне помочь? – И подал лист нотной бумаги с четырьмя вступительными тактами менуэта.
После долгих трудов она написала еще несколько тактов, достаточно музыкальных и в том же стиле, что и первые четыре.
Обрадовавшись, что наконец, они чего-то добились, Вольфганг сказал:
– Теперь надо только завершить мелодию. Продолжайте так же, и у вас получится вещь собственного сочинения. – Он повернулся к герцогу, удовлетворенному успехом дочери: – Завтра, ваше сиятельство, мы будем праздновать победу.
Но следующий день не принес победы. Мадемуазель встретила его в слезах.
Уроки становились Вольфгангу в тягость, его старания не приносили никаких результатов. Ученица запоминала все, что он ей говорил, знала наизусть все правила композиции, прекрасно играла на арфе, но неспособна была сочинить ни единой оригинальной мелодии.
Раздосадованный Вольфганг погрузился в сочинение концерта для флейты и арфы. Концерт он сделал простым и уравновесил партии сольных инструментов с тем, чтобы каждый исполнитель мог блеснуть своим мастерством.
Герцог пришел в восторг от концерта и сказал:
– Его нужно исполнить в присутствии королевы. Когда она разрешится от бремени, при дворе состоятся большие празднества и на музыку будет огромный спрос. Этот концерт придется весьма кстати.
За двенадцать уроков дочери герцога ему ничего не заплатили. Обеспокоенный, он обратился к Папе за советом и немедленно получил ответ: «Терпение, дорогой сын, не следует сердить герцога, как бы долго ни пришлось дожидаться твоих луидоров. Я не раз читал о де Гине, он имеет огромное влияние при дворе. Так, значит, его дочь не способна сочинять музыку? Неужели ты думаешь, у всех такой талант, как у тебя? Ее талант проявится постепенно, раз у нее хорошая память. Eh bien![14]Пусть она ворует, или, выражаясь более изящным языком, заимствует. Я уверен, стоит господину герцогу услышать хотя бы одно сочинение своей дочери, и он будет вне себя от радости и превратится в твоего пламенного приверженца».
Пока Вольфганг учился терпению, герцог с дочерью, не известив учителя, уехали из Парижа в свой замок в провинции.
Эта грубая выходка обидела Вольфганга еще больше, чем поведение герцогини де Шабо. Гримм спросил, отчего прекратились уроки.
– Я дал двенадцать уроков, – ответил Вольфганг, – и не получил ни единого су.
– Вам заплатят. Герцог медлителен в таких вопросах. Не следует быть мелочным, Амадео, в Париже надо учиться скрывать недовольство, иначе другие используют его в своих интересах. Всегда соблюдайте приличия. Ваш отец прав, советуя не проявлять нетерпение.
– Откуда вам это известно? – Неужели его письма читают посторонние люди и здесь, и в Зальцбурге?
– Ваш отец пишет мне. Он беспокоится о некоем молодом человеке, живущем в распутном Париже, но я уверил его, что ваше поведение безупречно.
Гримм отлично знает, с неприязнью подумал Вольфганг, что ни один европейский город не таит в себе столько соблазнов, сколько Париж, и что не поддался он им лишь благодаря Алоизии. Но, стараясь произвести впечатление человека, искушенного жизнью, Вольфганг ответил:
– Я видел здесь слишком много молодых людей, страдающих французской болезнью. Еще в детстве я слыхал, как итальянцы говорили, что сифилис – самый большой подарок, какой им преподнесли французы.
– На вашем месте я не стал бы нигде повторять эти слова.
– Не потому ли многие аристократы носят маски и сильно румянятся, что хотят скрыть следы этой болезни?
– Вы должны следить не только за своей нравственностью, но и за своими словами… Жаль, что ваш отец не смог приехать. Он-то знает, что можно, а чего нельзя произносить вслух.
– Разве я чем-то оскорбил герцога?
– Этого я бы не сказал. Но неужели нельзя было преподнести ему свое сочинение и выдать за сочинение его дочери?
– Я же вам говорил…
– Убеждать надо не меня, а герцога, – перебил Гримм. – Как бы то ни было, он скоро вернется. Хотя бы для того, чтобы присутствовать при родах королевы. Вы вручите ему свой концерт, и он, возможно, выполнит обещание и сыграет его.
– Но концерт я уже ему вручил.
– И он не заплатил? Амадео, разве можно быть таким доверчивым?
– Господин барон, он его потребовал.
– Вам следует написать что-нибудь для Легро. Уж он-то наверняка заплатит.
Вольфганг сразу понравился толстому, веселому Жану Легро, оперному композитору и директору музыкального общества «Духовные концерты», и тот пригласил его к себе домой на обед, после чего Вольфганг стал завсегдатаем в доме директора. Там он встречался со многими музыкантами и кое с кем из старых друзей. Вендлинг и Рааф – частые гости Легро – неподдельно обрадовались встрече с Вольфгангом, и это его очень растрогало.
– Они честные люди и хорошие музыканты, – сказал он Маме, придя вечером домой, – и шлют вам большой привет.
Настроение Вольфганга сразу улучшилось, когда Легро попросил его написать четыре хора и дуэт на текст «Мизерере», хотя он предпочел бы что-нибудь повеселее.
– Собственно говоря, это не совсем мое сочинение, – сказал он Маме. – Сочинил «Мизерере» капельмейстер Гольцбауэр, но, поскольку он находится в Мангейме, а я в Париже и поскольку Легро считает написанные им хоры бесцветными и слабыми, а нужно, чтобы они звучали ярко и мощно, он и попросил меня переписать их для его оркестра.
Мама, лежа в кровати, кивала головой.
– За это мне заплатят. Папа будет доволен. Мама молчала.
– Что с вами, дорогая Мама? Вам нездоровится?
Анна Мария не знала, что ответить. Простуда, которую она схватила по пути из Мангейма, не проходила. Но сын был так занят борьбой за успех, что она не решалась взваливать на него лишнюю заботу.
– Не волнуйся за меня. – Она через силу улыбнулась. – Я просто устала. Не заставляй Легро ждать. Ты же говорил, у него есть для тебя еще заказ.
Вольфганг кивнул. Но когда, усевшись в портшез, чтобы спастись от грязи и отбросов, в которых тонули улицы, он отправился к Легро, его обуяли мрачные предчувствия. Он хотел пригласить лекаря, но Мама отказалась от услуг французского лекаря. Извещенный о ее нездоровье Папа прислал срочное письмо с просьбой немедленно пустить ей кровь, но Анна Мария отказалась и от этого средства. Она кашляла все сильнее, и Вольфганг часто слышал, как Мама вскрикивает во сне и стонет, словно от боли. Ему очень не хотелось оставлять Маму одну, и, когда он просил у нее прощения, что уходит, она отвечала: «Ничего не поделаешь, деньги зарабатывать нужно». И была права.
– «Концертную симфонию» для флейты, гобоя, валторны и фагота? – повторил Вольфганг просьбу Легро. Ему так хотелось, чтобы директор предложил что-нибудь другое, более близкое его душе.
– Oui, oui, Вендлинг говорит, что ваши вещи для флейты просто очаровательны.
– Он виртуозно играет на этом инструменте. С ним никто не сравнится.
– Вендлинг будет одним из наших солистов, – возбужденно говорил Легро. – Он, Рамм, Пунто и Риттер – четыре блестящих исполнителя, лучшие в Париже.
Новерр, знаменитый танцовщик и балетмейстер, с которым Вольфганг познакомился еще во время преншей поездки по Европе, встретившись с ним на обеде у Легро, сказал:
– Вы осчастливите меня, господин Моцарт, если согласитесь написать музыку для моего балета «Les Petite Riens» («Безделушки»). А если балет поправится, за ним может последовать заказ и на оперу.
Новерр хочет сказать, если музыка балета понравится королеве, подумал Вольфганг, но тактично промолчал. Новерр, учитель Марии Антуанетты, получил лично от нее назначение на пост главного балетмейстера оперного театра и, по ого словам, имел большое влияние на директора Парижской оперы.
– Господин Новерр, как скоро вам потребуется музыка для балета? – спросил Вольфганг.
