Кристиан Камерон - Тиран
— У меня нет для тебя земли, кузнец. Я не владею землей.
Кузнец потер шею.
— Мы конченые люди, — сказал он и показал на беженцев-синдов с севера. — Одних из нас приняли Жестокие Руки, другие никому не принадлежат. Ни семьи, ни хозяйства. Ушли с дымом. — Он поднял голову и встретился взглядом с Кинием. — Меня выбрали вожаком. Да? У меня ничего нет. Я предлагаю тебе себя и их. Я ищу смерти, но для них я ищу жизни. Ты слышишь, что я говорю?
Киний кивнул, сожалея, что с ним нет Ателия, но Ателий со Страянкой и отрядом Жестоких Рук гоняется за своей мечтой — табуном лошадей. Никия он спросил:
— Мы можем их прокормить?
— Пятьдесят человек? Пожалуй, можем. Но кем они будут? Слугами? У нас их достаточно.
Никий поднял брови.
Киний кивнул. Он сделал знак кузнецу:
— Как тебя зовут?
— Темерикс, — ответил тот.
Киний нахмурился. Вмешался Эвмен:
— У синдов это Гефест.
— Пойдем со мной, — сказал Киний.
Наконец он нашел предлог побывать у царя.
В сопровождении Темерикса и Никия он поднялся по холму в царский лагерь. Никто не остановил их у ворот. Сам царь сидел на передке повозки и смотрел на Матракса. На траве Кам Бакка, подобрав под себя кожаную юбку, пила травяной настой.
— Киний! — сказал царь, вставая. Его радость была искренней.
Киний остановился, по-военному приветствовал царя и вывел вперед кузнеца. Он в нескольких словах объяснил положение дел, а царь внимательно смотрел на него, потом стал задавать кузнецу вопросы — на языке синдов, с акцентом.
Кузнец отвечал односложно.
Царь повернулся к Кинию.
— Если ты это сделаешь, могут возникнуть трения с Жестокими Руками — это его клан. Мне кажется, что пока мы воевали, они проскочили через дыру в горшке. Этот человек говорит, что ты спас его отряд, и он хочет дать тебе клятву верности. — Недовольство царя было очевидно. — Если я позволю ему это, я сделаю тебя его повелителем. А я не уверен, что готов делать тебя повелителем — думаю, это оскорбит мою двоюродную сестру. Страянка не простит ни мне, ни тебе. Зная это, примешь ли ты его клятву? Станешь его повелителем?
Киний покачал головой.
— Я не хочу быть ничьим повелителем.
Царь явно растерялся. Потом сказал:
— Стоит мне подумать, что я знаю вас, греков, как вы изумляете меня. Вам нужно голосовать, чтобы принять участие в войне, в которую вы и так уже вовлечены… и вы можете владеть рабом, но не можете принять клятву верности.
Киний посмотрел царю в глаза.
— Я не буду его повелителем, — сказал он. — Я могу взять его и его людей на службу псилоями[87]; я буду им платить и кормить их. А когда вернется Страянка, я прослежу за тем, чтобы те, кто захочет перейти под ее руку, сделали это.
Царь кивнул и потер подбородок. Он заговорил с синдом, и немного погодя кузнец кивнул. Он протянул Кинию руку, и они обменялись пожатием. Никий увел кузнеца, чтобы найти для него и его отряда место в лагере — не на сыром берегу реки, где те провели несколько дней.
— Какие новости? — спросил Киний, когда они ушли.
Царь взглянул на Матракса, потом на Кам Бакку. Все трое смотрели в глаза друг другу, не включая в свой круг Киния. Потом разом повернулись к нему.
— Мы гадали, скоро ли ты придешь, — сказал царь.
Киний взял одну из стрел царя и поднес к солнцу.
Наконечник с тремя остриями — каждое загнуто — откован из бронзы.
— Мне нужно было снова стать гиппархом, — сказал он наконец. — То, что мы сделали на собрании… последствия будут сказываться очень долго. В сущности, мы сместили архонта.
— Который, возможно, уже мертв, — сказала Кам Бакка на своем странном, с ионийским акцентом, греческом.
— Ты это видела?
— Я вижу чудовище в море травы. Но люди многое мне рассказывают.
Царь кивнул, и Киний почувствовал ту же отчужденность, что в походе против гетов, только еще более глубокую. В глазах царя была боль.
— Мне тоже пришлось ввязаться в драку, Киний. Сегодня у меня есть мертвые — слишком много мертвых. Потому что, как ты сказал, Зоприон быстро учится. Фессалийская конница раздавила Жестокие Руки — в простой ловушке. Сто пустых седел и рассерженный клан.
Киний склонил голову.
Царь продолжал:
— Этих людей убил твой тиран. Будь ты со своими советами здесь, они бы во второй раз не отправились так опрометчиво, так слепо.
— Или все равно отправились бы, — заметил Матракс, сурово пожав плечами. — Не придавай этому такое значение, господин. Мы наносили раны и получили в ответ пчелиный укус.
Царь снова повернулся к Кинию.
— Как ты и предсказал, он быстро учится. Лодку подхватило течение, верно? Теперь я должен плыть, пока не прибуду к цели или не разобьюсь о скалы. Битва близко, так, да? — Он посмотрел на обоих. — Теперь я вынужден дать бой, который был вам нужен.
Киний стоял неподвижно. Он смотрел на Кам Бакку, а та вертела в пиале остатки травяного отвара и смотрела на листья. Ветерок доносил до него сосновый, смолистый запах ее снадобья — у ног шаманки горела жаровня. Кам Бакка подняла голову, и их взгляды встретились. В ее огромных, глубоких, карих глазах он увидел колонну, движущуюся по морю травы; спускаясь все ниже, он видел отряды саков на целый стадий во все стороны от этой колонны. Македонская колонна казалась сапогом, который пнул муравейник, а эти муравьи вздумали собраться вместе, храбрее настоящих муравьев, и каждый муравей наносил рану. Но видение расплылось и превратилось в другое: македонская колонна стала то ли змеей с огромной головой, то ли гигантским червем, поедающим все на своем пути и выбрасывающим остатки из хвоста: он жует саков и ольвийцев, триремы и стены городов, а выбрасывает отходы — сгоревшие дома, поля со стерней, свежие могилы и непогребенные трупы.
Она скорчила гримасу — мужское выражение на накрашенном лице.
— Вот все, что я вижу, — сказала она. В ее голосе звучала боль. — Ты тоже?
— Да, — ответил Киний. — Теперь это приходит ко мне наяву.
Она кивнула.
— И приходит все чаще. Тебе снятся могущественные сны. — Она снова взглянула на листья отвара. — Впервые я надеюсь на смерть, потому что не могу смотреть, как чудовище ползет по равнине — осквернитель, тиран. Все, к чему прикасается, оно грязнит, разоряет, убивает. И скоро заберет меня. — Она сощурилась. — Мое тело станет пометом чудовища, — прошептала она.
Киний посмотрел на царя, на Матракса. Матракс сделал вид, что не слышал. Царь отвернулся, смущенный или опечаленный.
— Вот все, что я вижу, — снова заговорила Кам Бакка. — Я бесполезна для царя и боюсь говорить с ним, чтобы не подтолкнуть его к битве. Я подняла перед битвой дух воинов — сделала, что могла. А теперь просто сижу, пью отвар и жду своей участи.
Киний кивнул.
— Уже скоро, — сказал он. Он понял, что вопреки всему хочет утешить ее.
Она взглянула на него через пиалу, и ее глаза снова начали затягивать его. Он отвернулся, чтобы снова не угодить в сон. Сильно пахло ее травами.
Она сказала:
— Киний, все в равновесии на лезвии ножа.
Царь, не обращая на нее внимания, махнул в сторону равнин.
— Мы задержали его, насколько могли надеяться. Его передовые отряды будут здесь завтра — в крайнем случае послезавтра.
Киний кивнул.
Царь еле заметно пожал плечами.
— С тех пор как мы начали досаждать ему, он движется быстрей. Его войско пострадало — Матракс говорит, мы ударили сильно. Чем быстрей он движется, тем больше у него отстающих — и ни один из них не доживет до следующего рассвета. Но теперь он движется быстро. Еще день, может, два. Он всем жертвует ради скорости.
Киний кивнул.
— Пора созывать кланы. Войско должна оказаться на этой стороне, прежде чем Зоприон перекроет брод.
Царь сердито посмотрел на него.
— Делаю, что могу, гиппарх.
Киний подался вперед.
— Позволь мне помочь.
Битва не за горами — на целую неделю ближе, чем он ожидал. На неделю меньше жить. Когда Киний позволял себе думать об этом, он не покорялся полностью мысли о предстоящей смерти и не размышлял о последствиях своего сна. Например, поле битвы. Если его видение истинно, битва произойдет не у Большой Излучины. Эта мысль приходила ему в голову и раньше, но сейчас, возвращаясь от царя, взбудораженный и встревоженный, Киний позволил себе задуматься об этом.
Да и пора было. Битва не за горами — до нее остается не больше двух дней. Он целый час прикидывал, как развернется битва. Филокл оспаривал его предположения — Филокл был прав.
Киний окликнул Никия и попросил пригласить Герона, гиппарха Пантикапея. Герон успел кое-чему научиться у Клита. Если три недели не сделали его подобием Гектора, если он еще не выучился держаться как подобает опытному воину или вежливо, то по крайней мере научился молчать. Он присутствовал на всех совещаниях греков, стоял чуть в стороне от остальных, не всегда решаясь присоединиться к беседе или смеху. Этот рослый мужчина возвышался над всеми, молчаливый и иногда мрачный.
