Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
— Неужели нет еще никаких вестей? — спросил он вечером.
— Есть, но не слишком обнадеживающие: Као Хи стоит перед рекой и перейдет ее еще нынешней ночью, — ответил его первый помощник.
— А монголы?
— Видны отдельные лодки, но самого войска не видно. Хан степи наверняка хочет заманить его в горы!
Что было возразить Ху Шаху? Да и зачем?
Ночь выдалась ясная, лунная, и листочки на персиковых деревьях серебрились словно заснеженные. По посыпанной песком дорожке, поскрипывая башмаками, прохаживались телохранители. Главнокомандующий долго лежал без сна.
— Почему этот Као Хи собирается перейти реку? Не понимает разве, что монгол заманивает его в горы?
— Но ведь для того, чтобы остаться в живых, он, по-моему, должен искать сражения? — удивился первый помощник Ху Шаху. — А не опасается ли он, что вождь монголов после первого поражения навсегда уйдет восвояси? Как вы с ним тогда поступите?
Это Ху Шаху нисколько не заботило. Поэтому он ничего не ответил, а прислушался к руладам соловья, которые напомнили ему слова матери: «Никогда не засыпай под трели соловья: может быть, своей песней он хочет предупредить тебя о чем-то!»
И вот наступило ненастное, дождливое утро. Во дворце главнокомандующего появился очередной гонец и принес такую весть:
— Чингисхан вернулся и готов принять бой.
— Вот видите! — проговорил Ху Шаху, сел в кресло, и его подвезли к окну, как будто отсюда, из дворца, он мог наблюдать за ходом битвы. Конечно, это было невозможно, он видел только листья, которые ветер срывал с веток персиковых деревьев и пригоршнями швырял в окно. Стражи укрылись под ветвями могучего конского каштана и вытирали мокрые от дождя лица.
— При таком ливне Као Хи не удастся применить «летучий огонь», — сказал Ху Шаху. По его тону первый помощник понял, что главнокомандующий сожалеет об этом.
— Нет, никак не сможет, — подтвердил он.
К обеду приспела добрая весть. Полководцу Као Хи удалось отогнать монголов вплоть до предгорных деревень.
— Он бьется как пятиглавый Яма, — говорил гонец. — Он увлекает своих воинов за собой, он сражается в первых рядах. И казнил уже пятьдесят человек, которые недостаточно быстро подтягивали к месту боя метательные машины и катапульты.
Главнокомандующий криво улыбнулся.
— Когда во время нашей битвы он должен был совершить обходный маневр, он предпочел прийти слишком поздно. А сейчас, когда поражение может стоить ему головы, он, похоже, готов казнить не только пятьдесят, но и сто или даже тысячу человек. За жизнь цепляется…
— Да, он хочет жить!
— Пусть победит — и волос с его головы не упадет!
К вечеру подоспел другой гонец. Полководец Као Хи прекратил преследование, доложил он, остановился в предгорье, занял удобную позицию и держит у реки в засаде сильные резервы.
— Значит, у него хватило ума не дать увлечь себя в горы! — сказал Ху Шаху, снова вытягиваясь на кровати.
— Вы рады этому? — спросил первый помощник.
— Да! Можно ли сравнить цену победы с его жизнью?
Этой ночью дождь прекратился, но луну затянули тучи, и соловей больше не пел. Ху Шаху заснул, а ведь сколько ночей он бодрствовал!
А наутро произошло нечто совершенно неожиданное: Чингисхан поджег несколько деревень, прижимавшихся к предгорью, и погнал их жителей — женщин, детей и стариков — впереди своей конницы. Као Хи был вынужден отступить, причем без боя, потому что не мог себя заставить убивать ни в чем не повинных, безоружных земляков. Его положение осложнилось еще больше, когда ему пришлось вернуться на левый берег. Здесь стояли его тяжелые метательные машины, катапульты и, что самое главное, машины, стреляющие «летучим огнем». О том, чтобы захватить их с собой, быстро отступая, не могло быть и речи. Но с другой стороны, они могли попасть в руки врага, а это уже равносильно поражению. Какой выбор оставался у Као Хи? Стрелять по своим — по женщинам, детям и старикам — или смириться с неизбежным.
— Чтобы спасти свою жизнь, он будет стрелять по ним, — сказал Ху Шаху первый помощник и принес ему на подносе чашечку горячего чая.
— Я бы сделал то же самое, — ответил главнокомандующий, — даже если бы моей жизни ничего не угрожало. Что такое даже тысяча жизней беспомощных женщин и детей, если благодаря их гибели я смогу спасти миллионы моих соотечественников от владычества этого степного дикаря?
Полководец Као Хи так и поступил, хотя и по другой причине. Итак, он без конца пускал «летучий огонь» на своих земляков. А еще на них обрушивались тяжелые камни: метательные машины тоже работали без передышки. И когда монголы убедились, что Као Хи намерен закрепиться на левом берегу, раздались резкие отрывистые крики тысячников, после чего воины хана погнали своих лошадей прямо в воду, на людей. И, несмотря на огромные потери, на головах спасшихся прорвались на левый берег.
И случилось то, чего Као Хи опасался больше всего: они захватили метательные машины. И катапульты — тоже. И казавшиеся им исчадиями ледяного и огненного ада машины «летучего огня» — тоже. Как их применять, они пока не знали, но потеря этих орудий была для китайцев равносильна разгрому. И прежде чем Као Хи удалось перестроить свое войско, Чингисхан подвел свежие резервы, и китайцы дрогнули, откатились далеко назад, почти до самых предместий Йенпина.
Последнее донесение, которое принесли Ху Шаху гонцы, было таким:
— Он бежит, он уже у западных городских ворот.
— Жаль, жаль, — ответил главнокомандующий. — Победа обрадовала бы меня несравненно больше, чем никчемная жизнь.
В саду кто-то пронзительно вскрикнул. Главнокомандующий поднялся из своего кресла на колесиках и сделал несколько шагов к окну. Из кустов выскочили несколько воинов и метнулись к дворцу. Ху Шаху так и не смог разобрать, его ли это телохранители или враги, но это сейчас уже не имело для него значения.
— А вот и я! — услышал он хриплый возглас за спиной и повернулся к двери.
На пороге стоял Као Хи с мечом в руках и улыбался во весь рот.
— Твой дворец окружен, а твои телохранители мертвы! Понимаешь?
У Ху Шаху не было ни меча, ни кинжала. Куда ему было бежать на одной ноге? Выпустив из рук шелковую ткань занавески, за которую держался, он покачнулся и упал на пол.
Полководец подскочил к нему и одним махом отрубил ему голову. А потом схватил ее, выбежал из дворца и во весь опор поскакал в другой, императорский дворец.
Хсуа Сун ожидал увидеть Ху Шаху, но никак не Као Хи. А тот, держа в руке окровавленную голову главнокомандующего, с нескрываемой угрозой в голосе выкрикнул:
— Он или я? Выбирай!
Никакого выбора у императора не было. С таким же успехом Као Хи мог спросить: «Ты или я?»
— Ты храбр, — ответил император. — Назначаю тебя новым главнокомандующим.
Као Хи отдал низкий поклон, улыбаясь позолоченным цветам лотоса, узору, пущенному по сверкающему полу императорских покоев.
— Я вознагражу тебя за твою смелость, — сказал Хсуа Сун. — И воинов твоих тоже не забуду!
Вот так император и предал своего главнокомандующего, единственного человека, которому удалось победить Чингисхана в открытом сражении.
Глава 10
К ДОЛОМУРУ И ДАЛЬШЕ
Тенгери лежал на левом берегу речушки, протекавшей совсем недалеко от Йенпина, и пока он открыл глаза, прошло много-много времени, он даже сам не знал, как долго пролежал здесь. Первое, что дошло до его сознания, так это какое над ним высокое небо. Лежал он на спине, затылком в воде, и, кроме неба, синего, бескрайнего и красивого, как Керулен, ничего не видел. Но Тенгери сразу сообразил, что он не у Керулена, потому что со стороны города доносился шум сражения, крики, отрывистые приказы и стенания раненых. Ноги Тенгери были на прибрежном песке. Пошевелить ими он был не в состоянии. На них словно навалилась невесть какая тяжесть, сбросить которую он был не в силах. Речная вода холодила затылок. Она то подбегала, то убегала — это, наверное, было дыханием реки. Тенгери повернул голову вправо. Увидел упавшего ничком убитого монгола, повисшего на невысоком кустике с желтыми цветами. Чуть поодаль из воды торчали лошадиные ноги. А дальше по всему берегу валялись трупы, где поодиночке, а где целыми кучами. На расстоянии они напоминали все уменьшавшиеся в размерах тюки с полотном, которые раздувал ветер. Слева от Тенгери лежала китаянка в темно-синем платье, молодая женщина или девушка. Еще живая, потому что грудь ее вздымалась. Казалось, кто-то вонзил в ее тело тяжелый меч, но это было не так, меч был на расстоянии двух-трех пальцев от нее в мелком песке. Женщина застонала и замотала при этом головой. Лицо ее было в крови, запекшейся на солнце.
«Вот здесь я и умру», — подумалось Тенгери. Шум сражения не затихал и не отдалялся, и Тенгери понял, что воины хана пока что не овладели Йенпином. А если они не проникнут в город, то вполне возможно, что китайцы опять сделают вылазку и опять отбросят хана от крепостных стен. «Тогда они, китайцы, найдут и убьют меня, — подумал Тенгери. — Эту девушку или женщину они выходят, ведь она их рода и племени. Меня же они убьют».
