Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
– Был, – сокрушённо вымолвил Твёрдышев.
– И тремя перстами крестился?
– Было такое. И что со мной станет?
– Ступай, Степан Ерофеевич, – помолчав, сказал Савва. – Приходи к вечеру, сейчас у меня от тебя душа в разброде.
Когда за Твёрдышевым закрылась дверь, Савва покачал головой и вздохнул. По его разумению, протопоп Анисим не уловил Твёрдышева, а вовремя протянул ему руку помощи. Савва всегда подозревал, что раскольничество гостя было неглубоким и давно начало его тяготить, потому что крепко мешало торговым делам, да и сами раскольники, ожесточаясь в своем неприятии никонианства, стали даже самосжигаться, затворяясь в избах и амбарах, все чаще их по государеву «слову и делу» стали брать в розыск и подвергать свирепым казням. Твёрдышев был всегда на виду, на его богатство мог позариться всякий лихой властный человек, из корысти погубить гостя за приверженность к староверию.
Савва вернулся к писанию, и так в него углубился, что не заметил, как наступили сумерки. В комнату зашёл Максим, собрал свои пожитки, заглянул через плечо монаха в книгу и собрался уходить.
– Переселяешься, что ли, куда? – спросил Савва.
– Буду жить в поварне, там и теплее, и сытнее, – сказал парень. – Тут тебя хозяин спрашивает, готов ли ты его видеть?
– А что, уже вечер? – спохватился Савва.
– Какой вечер? Ночь на дворе.
Савва бросился к двери, смирение Твёрдышева его удивило и даже напугало, вдруг он казнит себя за отступничество.
– Что ж ты, благодетель мой, себя изводишь! – воскликнул Савва, приникая к плечу хозяина.
Подождав, пока мимо них пройдёт Максим, он, горячо дыша, зашептал:
– Скажу тебе то, что ты от себя скрываешь, и я не могу признаться: оба мы, Степан Ерофеевич, плохие христиане, потому что все люди – плохие христиане, а истинных всего-то на всю Русь с десяток наберётся, может один Аввакум и с ним пустозёрские сидельцы. А плохому христианину не все ли едино, кем быть – никонианином или старовером? Так что не казни себя попусту, ступай в соборный храм к вечере, а то тебя протопоп Анисим, поди, выглядывает на исповедь.
– Как же все плохие христиане? – сказал Твёрдышев. – А великий государь? Патриарх?
– И они плохие христиане, – ещё тише прошептал Савва. – Думаешь, почему все ждут второго пришествия, а оно не сбывается? И ещё долго его не будет, потому что со всей земли не каждый год является к Богу хоть один праведник. И я так мыслю, что их должно собраться близ трона царя небесного нужное число, а как велико оно, неведомо. Во всяком разе там нам места нет. Так что ступай, Степан Ерофеевич, к отцу Анисиму, он тебя утешит.
Твёрдышев колебался, и это было видно по тому, как он крепко закусил бороду. Тогда Савва тремя перстами трижды осенил его трехперстно и, поднявшись на цыпочки, поцеловал хозяина в лоб.
– И ты принимаешь новую веру? – промолвил потрясённый Твёрдышев.
– Куда иголка, туда и нитка, – сказал Савва. – Вот окрепну чуть, и отправлюсь к протопопу Анисиму вослед за тобой.
Савва вышел провожать Твёрдышева на крыльцо, где Степан Ерофеевич его крепко обнял и скрылся во тьме, окутавшей осажденный город. Некоторое время Савва стоял, слушая тишину, но вот послышались торопливые шаги, на крыльцо кто-то взбежал и стал нашаривать рукой дверь.
– Тут есть и живой человек, – сказал Савва. – Кого ищешь?
– Оюшки! – воскликнул девичий голос. – Ты меня напугал, батька!
Савва хотя и был далёк от суетной жизни синбирян, но о воеводской девке-душегрейке был наслышан и тотчас её признал.
– Тебя воевода по какому-нибудь делу прислал?
– Князюшка велел присмотреть, как тут обхаживают раненых, – сказала Настя, и вдруг на крыльце стало светло. Савва обернулся и увидел, что часть прясла на Свияжской стороне вспыхнула и начала стрелять пылающими головнями, которые посыпались на крыши изб и амбаров. Послышалась пищальная пальба, гулко ударил тревогу государев колокол над Казанскими проездными воротами, забили била других синбирских колоколов.
«Стенька Разин пошёл на новый приступ!» – понял Савва, со страхом взирая на огромное пламя пожара. Первым его желанием было бежать к пряслу, но, поразмыслив, он понял, что ничего там не увидит, а затоптать его могут, как это чуть не случилось этим утром.
Настя, зайдя в горницу, сразу поведала о пожаре, и на крыльцо выбежали жёнки приказчиков и Максим, за ними не поленилась выйти и Потаповна. Настя была рядом с ней, юлила вокруг, точно лисий хвост, но ключница глянула на неё строго.
– Вот явится Степан Ерофеевич и решит, допускать тебя в дом или что другое скажет.
Жёнки долго бы толкались на крыльце, глядя на пожар и суматоху, но из горницы стали криками звать раненые люди, и они поспешили к ним, и поперёд их Настя, дабы выказать своё усердие перед Потаповной. Та посмотрела ей вслед и промолвила:
– Чую, Саввушка, недаром явилась к нам эта девка. Как бы беды от нее не случилось.
Савва промолчал, и когда ключница ушла в горницу, спустился с крыльца и побрёл в сторону пожара, который взорвался (капитан Мигунов бросил на горящую поленницу куль пороха) мириадами искр, кои подхватил ветер и засыпал весь город. Несколько искр долетели до Саввы, он попытался отмахнуться от них рукой, а поймал первую каплю ливня, который через малое время обрушился на Синбирск сплошной и зыблемой сильным ветром стеной холодной воды. В один миг Савва весь промок до нитки и захотел побежать домой, как почувствовал, что кто-то крепко держит его за полу одежды. Савва обернулся и увидел, что это какой-то человек, явно раненый и обессиленный. Он не раздумывая подхватил его обеими руками и потащил к дому Твёрдышева. На ступеньках крыльца их осветила молния, и Савва увидел, что спасал он не солдата, не стрельца, а воровского казака, тот был в кафтане своего казацкого покроя, на поясе висела сабля.
– Ты кто? – спросил Савва. – Если от Разина, то у меня тебе спасения нет.
– Забыл ты меня, Савва, – слабым голосом вымолвил казак. – А мы с тобой вместе шли в Синбирск.
– Ужели Федот! – воскликнул Савва и, сняв с казака шапку, отёр ею его мокрое и грязное лицо. – Точно ты, Федот! Как тебя сюда занесло?
– Сверзился с прясла, чую, ногу сломал.
– Вот беда, – загоревал Савва. – Что же мне с тобой делать? В горнице полно раненых, жёнки чужие, воеводская девка шныряет и глазами стрижёт.
– Не оставляй меня, Савва! – взмолился Федот. – У меня в поясе золотые зашиты, я тебя не обижу.
– Разве дело только в деньгах, – сказал Савва. – Тебе сейчас не деньги нужны, а удача. – Он сорвал
