Третий ангел - Виктор Григорьевич Смирнов
Пьяная радость пенной брагой выхлестнулась из Кремля и растеклась по Москве. Про победу над татарами уже не вспоминали. Все славили царя и бранили опричников. Нескольких особо ненавистных и худородных опричников кинули на расправу толпе. Разъярённые женщины, потерявшие мужей и сыновей, вцеплялись им в волосья, мужчины старались кольями. Страшась расправы, уцелевшие прятались в погребах, уходили в леса, бежали в степи. Зато высокородные тишком поснимали опричные кафтаны, повыкидывали метлы и собачьи головы и громче всех принялись бранить опричнину.
Вскорости стали возвращаться согнанные с нажитых мест опальные. Ехали с Волги, с северных гиблых мест, измученные, исхудалые, растерявшие близких. Приехав, не узнавали родных гнёзд, разорённых опричными временщиками, оглушённо бродили по загаженным родовым палатам, неся в себе горечь и гнев за растоптанную жизнь. Долго ещё тлела вражда между людьми. За доносы, за выморочные земли, за убиенных родичей. Мало осталось тех, кто мог прямо смотреть со в глаза соседу. Разорванные узы уже не склеишь.
Прошла опричнина как страшный сон. Прошла мамаем по стране. И канула. Но когда схлынула хмельная радость, то увидели, что всё осталось по-прежнему. Война не прекратилась, поборов меньше не стало, а кто правил раньше, тот правит и сейчас.
3.
Малюта стоял перед царём в своей обычной позе — набычась, ноги утюгом, веснушчатые кулаки засунуты за кушак. Ждал судьбы. Догадывался, что теперь царь постарается от него избавиться. И не судил. Понимал, что одним своим видом всегда будет напоминать про опричнину, а царю надо, чтобы про неё скорей забыли. В глубине души был согласен с её отменой. Затея, правду сказать, была безлепая. Басмановские выдумки. Одно дело людишек попугать, измену истребить, но зачем было страну делить?
Все последние дни Скуратов улаживал свои дела. Успел поменять поместье, захватив себе огромные выморочные земли в новгородской пятине, свёл туда до тысячи семейств из разных мест. Дочки были устроены. Деньжат тоже успел скопить. И теперь, когда Малюта был спокоен за своих, он был готов принять государеву волю.
Царь задумчиво оглядел слугу. Поколебавшись, обронил:
— При мне будешь. Пока без чина. А там поглядим.
Лицо Скуратова дрогнуло. Шумно перевёл дух. Сырые губы раздвинулись в довольной усмешке. Выходит, надобен царю верный пёс Малюта!
— Как прикажешь, государь! — хрипло выдохнул он.
— Зимой в поход выступаем, — проговорил царь. — В Ливонию. Хочу Колывань брать. Не всё ж Воротынскому в героях ходить.
...Тотчас после крымской победы царь отправил новое бранное письмо шведскому королю Юхану. Снова помянул в нём Екатерину, как будто имел на неё некии права. Души не чаявший в супруге король, читая письмо, ругался как мужик на рыбном рынке. Отвечал не по пригожу. Царю, искавшему повода для драки, того и было надо.
В сентябре царь выехал в Новгород и жил там до зимы, готовя поход на шведов. Из воевод созвал Ивана Мстиславского, Ивана Шуйского, Михайлу Морозова и герцога Магнуса. Воротынского и прочих крымских победителей с собой не взял, дабы не делить будущей славы, а велел стеречь южную границу, хотя татары зимой на Русь сроду не хаживали.
В середине декабря восьмидесятитысячное русское войско вторглось в границы Ливонии и двинулось к Нарве. Нашествие пришлось на святки. В замках гремела музыка, в стрельчатых окнах мелькали дамы и кавалеры, на хуторах крестьяне надувались пивом. Мстя за старые обиды, царь велел никого не щадить. Татары-наёмники жгли мызы и гонялись за простоволосыми чухонками. Уцелевшие жители в страхе бежали под стены крепости Пайда, где стоял небольшой, в пятьдесят человек, шведский гарнизон.
27 декабря русские осадили Пайду. Три дня обстреливали крепость из пушек, пытаясь сделать пролом в стене. Но старинная кладка не поддавалась ядрам. Вечером на военном совете у царя заспорили. Мстиславский и Шуйский хотели продолжать правильную осаду, Малюта, которому не терпелось воротить себе государеву милость, предлагал немедленный приступ, чтобы не теряя времени идти дальше на Колывань.
— Сколь ещё тут будем топтаться? — кричал Малюта.
— Сколь надо, — рассудительно отвечал Мстиславский.
— Разучились воеводы замки брать, — ехидно подначил Малюта. — А может и не умели?
— Нешто ты нам покажешь как замки брать? — вскинулся Иван Шуйский.
— И покажу! — запальчиво крикнул Малюта. — Увидишь, государь, завтра первым на стену влезу.
Спорили до ночи. В конце концов царь склонился в пользу немедленного штурма. Выйдя из шатра, торжествующий Скуратов нос к носу столкнулся с Васькой Грязным. Ухмыльнувшись как старому приятелю, хлопнул его по плечу, но Грязной резко сбросил руку, прошипел ненавидяще:
— Попомни, Малюта! Брата Григорья я тебе вовек не прощу!
— Спасибо, что упредил, — осклабился Малюта.
4.
Утром 1 января две тысячи стрельцов с осадными лестницами на плечах устремились к стенам Пайды. Ещё пятьсот пищальников, уставив на рогульки тяжёлые пищали, принялись обстреливать поверх голов атакующих засевших меж зубцами крепости осаждённых. Десять осадных лестниц почти одновременно упёрлись в стены и по ним муравьями поползли стрельцы. По одной из лестниц первым взбирался Малюта, облачённый в кольчугу и круглый шлем, из-под которого выбивались рыжие лохмы. Наблюдавший за штурмом царь видел как тяжело даётся грузному, коротконогому Малюте каждая ступень, но он упрямо лез всё выше, и наконец первым ухватился левой рукой за крепостной зубец, а правой потянул из-за спины боевой топор, готовясь прыгнуть на стену.
В этот миг грохнул залп пищальников. Голова Малюты дёрнулась и он стал медленно сползать по лестнице, сбивая своей тяжёлой тушей лезущих за ним стрельцов. Сверху на атакующих полетели камни, полилась горящая смола, шведские солдаты, прячась за зубцами, на выбор целились в русских, сбивая атакующих целыми гроздьями. Вскоре ров заполнился убитыми и увечными. Царь с досадой махнул рукой, давая отбой.
Завёрнутое в плащ тело Малюты принесли в царский шатёр, положили наземь лицом вниз. Царь сам снял шлем с убитого, откинул с затылка слипшиеся рыжие волосы и увидел страшную рану в основании черепа. Было очевидно, что стреляли сзади и снизу. Постояв над телом, царь приказал привести Василия Грязнова.
Тихо войдя в шатёр, Васька потупился, изображая приличную скорбь. Царь велел всем уйти. Подошёл к Грязному, сгрёб в кулак его смоляную бороду и, пронзительно глядя в глаза, то ли спросил, то ли утвердил:
— Твоя работа?
— Христос с тобой, государь! — забожился
