Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
И Хорт возглашал:
Хорс пламенный, чистый!Восходит вездесущий,На лучи опирается,Яко на копия.И ночь убегает со звездами,Аки зверь пятнистый.И все видят Хорса.А он более того зрит:И человеков, и диких зверей,Гадов ползучих, рыб в водах,Птиц во лесах, пчел на цветах,Все пылинки и травинки зрит.Ввысь поднимают его кобылы,Рыжие, ярые, огненно храпящие.И власы Хорса вдаль развеваются.Хорс! Прочь изгони хворобу,Немочь и страх, всякую слабость.Пущай недругам не подпадем,А недруги нам подпадут все!И затем они поклонились с моста на четыре стороны.
– Кланяйся! – велел Мухояр и Спиридону.
Тот подчинился, а сам подумал про кораблик, пущенный много раньше с пчелиной свечкой, – уж не догнать ту рдяную пчелку этой-то молитве.
…Хотя и в молитве Хорта с Мухояром чуялась какая-то сила.
После того поднялись они наверх и расселись за столом под навесом, крытым корьем.
Тут Ефрем сотворил «Отче наш». Мухояр не вытерпел, встал и отошел, а Хорт с мальчиком так и сидели. И по лицу Хорта скользили льдинки. Как Ефрем закончил, и волхв будто смахнул движением руки те льдинки. Мухояр вернулся за стол.
– У нас была своя молитва, – молвил он угрюмо.
– Все молитвы восходят ко Единому, – просто отвечал Ефрем, берясь за лепешку и разламывая ее. – Якоже и все реки текут в одно велие море. Даже аще поставить препону якой речке, все одно вода отыщет путь и убежит. Ко Единому.
Хорт взглянул на него, берясь за ложку и начерпывая густой пахучей похлебки в деревянную плошку.
– К кощею Хресту? – прошал он.
– Христос не бысть кощей, – сказал Ефрем. – Ни в жизни земной, ни тем паче в жизни небесной.
– Но яко его исхлестали плетьми да к дереву приколотили? Яко кощея али татя.
– Ни, – отвечал Ефрем, откусывая лепешку. – То было добровольное жертводеяние. Сиречь – свободный шаг. Он все провидел, прошал Отца пронесть ту чашу мимо, но не по хотению и страху, а по высшему промыслу. И тот промысл таков и бысть, и Христос его приял.
Хорт кивнул, и льдинки улыбок скользнули по его суровому лицу.
– Да, приходилось то слышать от ваших, мол, на то воля божия.
– Сице бо и есть.
Хорт испытующе глядел на Ефрема.
– И все такоже и содеяли бы?
– Христа ради, – отвечал Ефрем.
– И коли тебе поднесли бы ту чару, – испил бы?
– С радостью, – отвечал Ефрем, но без улыбки.
И в загорелом его лице проступила некоторая бледность, что не укрылось от взора Хорта и мальчика. А вслед за тем Хорт посмотрел протяжно и пристально на Спиридона, так что тому в лицо и кровь алая кинулась.
Некоторое время все вкушали молча корм. Лепешка была отменно хороша, духовита.
– И то выходит, что ваш Единый все молитвы принимает? – прошал Хорт. – Коли оне все к нему, будто реки, восходят?
Ефрем кивнул.
– Сице бо и есть.
– И нашу молитву Хорсу? – продолжал Хорт.
– И любую поганую молитву, – отвечал Ефрем, – коли та от сердца доброго. Ежели младенец прошает о брашне, а сам кажет камень, и древо, и глину, и песок, неужли отец, разумея, что чадо на самом деле прошает о хлебе, и протянет ему камень? Ни. Даст хлеб. И паки даст, и паки, покуда младенец тот не выучится верному прошению.
– Ишь чего речешь-то, – проговорил мрачно Мухояр. – Я-то младенец?
И он огладил свою литую бороду с сединой.
– До вашего Христа сменилось солнце луной и обратно многажды и многажды воды в море утекло, – молвил Хорт. – Ни на Кыёве, ни еще идеже[339], аж и в том Ерусалиме? Али в Ерусалиме было от начала веков?
Хорт вперил в Ефрема свой взгляд, пегие брови его напряженно подрагивали.
– Ни, – отвечал Ефрем со вздохом. – Ерусалим бысть Господень град, да еще в него Христос не въехал на осляти. И святая та земля была Господня издавна. Но не сразу время приспело, по промыслу Божию. Такоже и у нас. Во младенчестве пребывали, пока свечу ту не возжег Володимер князь на Кыёве. От него огонек вверх по Днепру взошел, и в Смоленске затрепетал. И даже здесь. Но древле Ерусалима, древле отцов святых, пророков, Моисея, древле Египта солнце и звезды и земля с водами и лесами, что содеяны по Слову Господню, рекшему: «Буде!» И бысть по Слову Его. Солнце воссияло, звезды зажглись, растения на земле пробились, потекли реки, побрели звери, в море поплыла рыба-кит. И Господь тот, рекший, Един. Всё и все к Нему восходят, аще с правдою жили, аще нет – низвержены ко диаволу в бездны смрадныя. И та правда жизни важнее молитвы. Но с верною молитвой лепше жизнь. И егда многие ея возносят, сила велия одушевляет ны. То и собором церква прозывается, что собраны все молитвы воедину. То надобно нам, рабам, ны молитва и одушевляет, и силу дает. Хор дублее, нежели глас один.
Хорт и Мухояр слушали его в полном молчании, Хорт и есть перестал, а Мухояр черпал ложкой похлебку, жевал лепешку.
– По своей воле и по хотению то и должно идить, – молвил дед скрипуче. – Коли правда-то жисти лепше. Вот пущай она, правда-то, сама и одерживат верха. Без копий да мечей харалужных гридей-то. Али без копий и вера та не вера, а так… паутинка, сопля?
– Слыхал я от ваших, – добавил и Хорт, – что Христос больма[340] поучал лаской деять, нежли истаятством[341]. И кровью жертводеяний не принимает? То и есть?
– То верно, – отвечал Ефрем.
– Яко волхвов жгут и топят? И рубят вместях с идолами нашими? Разве то не жертва вашему Христосу? – спокойно прошал Хорт, не спуская серых глаз с подвижного лица отшельника.
– Волхвы в Кыёве задушили епископа Стефана, – отвечал Ефрем. – Да в Новграде такоже содеять желали, но князь упредил и волхва зарубил. Подъявший меч да от меча и погибнет. Егда брать Иисуса явилися воины в сад Гефсиманский, идеже Он пребывал с тремя учениками, един из них – Петр – выхватил меч и отсек ухо взявшемуся за Христа, но Христос остановил его.
– А не Володимер первый ли подъял тот меч на Перуна в Кыёве? – вопрошал Хорт. – Аще явится некто с иной новой верой в ваши храмины, хоть и те же басурмане, да зачнут оне губити ваших идолов, свергать клаколы, сожигать книги, хрестьяне будут мирно зреть?
В глазах Хорта сверкали зеленые искорки. И Спиридон постигал, что Ефрем тот обречен.
– Ни, – согласился Ефрем.
– Такоже и мы, – сказал Хорт. – А коли Володимер со мечом, то и не бысть он угоден Христосу?
– Угоден, – упрямо отвечал Ефрем. – Токмо вельми спешил. Пущай бы болваны те поганскыя и стояли. Все одно храм лепше капища со зверьскимы черепами. И книга глубже начертаний поганскых. Книга
