Дэвид Бейкер - Путь слез
– Ай! Ой! Не так сильно, я же не враг вам! – вскрикивал другой.
Женщины только смеялись над жалобными ахами и охами и наподдавали еще усердней. Петер же успокоился, что его дети попали в заботливее руки, и сам нашел себе лохань, где мог бы отмыться и постирать засаленные одежды. Тщательно соскоблив с себя многонедельный налет пыли и пота, он поднял глаза и заметил знакомое лицо.
– Ха-ха! Бенедетто! – воскликнул он. – Бенедетто, где ты пропадал, маленький пройдоха?
Человечек тревожно поблескивал глазами из пивной бочки. Когда Петер его обнаружил, он нехотя вылез из укрытия, робко улыбнулся и поправил лютню.
– Все эти два дня я сильно беспокоился о тебе, – укоризненно помахал пальцем Петер.
– Я… я решил воевать своими молитвами, – неуверенно промямлил менестрель.
Петер помрачнел. Он торопливо оделся и направился к музыканту.
– Так ли это? А может, все это время ты попросту прятался в этой своей «часовне»? Молился! Так я тебе и поверил.
Бенедетто стыдливо опустил глаза.
– Должен признаться, падре, что я не воин и, увы, скорее трус, чем храбрец.
– И тебе не стыдно?
Бенедетто равнодушно повел плечами.
Петер покачал головой.
– Тогда мне жаль тебя, менестрель. Мне бы в пору и самому сослаться на немощность, и… знает Бог, я часто малодушествую… Но чтобы при этом жить без малейшего укора совести, без того, чтобы не сожалеть о своем пороке… Такая жизнь достойна порицания! Тебе следовало бы задуматься о том, что в твоей.
Вдруг в дверях появился синьор и пригласил гостей внутрь. К Петеру он обратился лично.
– Этот человек, – объявил Гостанзо, широко раскинув руки, – этот старый падре… ведь вы священник, не так ли?
Петер кивнул.
– Si. Послушайте все: этот падре спас мне жизнь!
Гостанзо обнял Петера, как медведь обхватил бы слабое деревце. Его темные глаза заблестели, а широкое лицо расплылось в улыбке. Затем лорд положил огромную руку смущенному старику на плечо и проводил его в зал.
– А вы, bambini, – кинул он через плечо, – также приглашены к моему столу!
В сопровождении господских слуг крестоносцы вошли в высокий зал и поразились его красотой. Пол был покрыт свежим сеном, усеян цветами и сладко пахнущим тростником. По сырым каменным стенам развесили прекрасные гобелены с цветами и птицами, ангелами и другими небесными прелестями. За длинными дубовыми столами, которые ломились от подносов с фруктами, жареной олениной, свининой и бараниной, в нише дальней стены гудел огромный камин. Принимая во внимание переживания предыдущих дней, детям с трудом верилось, что в мире осталось столько приятностей.
Маленьких гостей рассадили, и они, истекая слюной, терпеливо ждали, когда же им разрешат приступать. Но столы еще не были готовы для пира: прислужники вносили новые и новые блюда с кухни. Там был и сыр, и сочная репа, лук и фрукты. Двое слуг-мужчин согнулись под тяжестью восхитительного серебряного блюда, на котором возвышалась гора красного винограда с виноградников самой Лигурии. Кружки тонкой ручной работы, наполненные элем, и кубки с вином, которыми слуги обносили рыцарей, вызывали хриплые возгласы особого восхищения и даже, местами, рукоплескания.
Синьор Гостанзо встал и высоко поднял руки над присутствующими.
– Добро пожаловать. Сегодня день печали для тех, кого мы лишились, но также и день радости. Мы хорошо сражались и защитили наш народ и земли. И многое, многое больше. Я поднимаю свой кубок за верных союзников и преданных родичей – за род Баттифолле!
Все гости поднялись из-за столов и отдали честь синьору Баттифолле и его рыцарям. Отхлебнув своего любимого красного вина, Гостанзо снова поднял глиняный кубок.
– Прошу тишины. Падре! – подозвал он священника.
Зал притих, и все взоры устремились на Петера. Он смущенно улыбнулся своей однозубой улыбкой и беспокойно заерзал на лавке.
– Падре, подойдите, сядьте со мной.
Петер сморщился, но послушно оставил детей и присоединился к господскому столу.
– Хо-хо! – проревел Гостанзо. – Старик только кажется бессильным и хилым! Но это он метким глазом и верной рукой сразил моего врага. Ему я обязан своей жизнью. – Лорд поднял кубок навстречу Петеру: – В моем доме ты всегда желанный гость.
Петер смиренно поклонился.
В середину вышел облаченный в богатые одежды падре Антонио, к которому благоволил лорд Верди, и произнес молитву благодарения и благословения на всех званных. Начался пир.
Как только Антонио выговорил «аминь», изголодавшиеся крестоносцы накинулись на еду. Они хватали и разрывали обеими руками вареные окорока, куски солонины, баранины, пышущей жаром оленины, птицы и зажаренной рыбы. Они хохотали и перешептывались между собой, протягивая руки за новыми и новыми порциями снеди. Черешни, груши, яблоки и медовые соты… ах, истинное богатство Божьей благодати! Нельзя выразить в словах, с каким наслаждением дети облизывали жирные пальцы или отхлебывали от крепкого пива! Только Вил безразлично ковырялся в полупустой оловянной тарелке, лишенный всякой радости от пиршества.
Пронзительный голос Карла перекрыл даже бурный гомон вокруг:
– Ах, если бы Георг был с нами!
Ион засмеялся и кинул обглоданную свиную кость собаке, которая терпеливо ждала подачки у его ног.
– Да! Георг оставил бы на столе только несъедобные подносы!
– Ах, Георг, – вздохнул Карл. – Я так скучаю по тебе. Быть может, ты смотришь на меня с высоты? Надеюсь, что так.
Неожиданно Гостанзо вскочил на ноги и закричал:
– Говорят, среди нас есть менестрель. Мой-то сгорел во время пожара, а сейчас мне хочется музыки.
Бенедетто скорчился.
– Ты, карлик, похож на слагателя баллад. Подойди.
Бенедетто боязливо вышел и поклонился до земли.
– Да, signore, я… к вашим услугам.
Гостанзо сложил на груди руки и пристально посмотрел на музыканта.
– По виду ты похож на шута.
– Так и есть, мой господин.
– Но, говорят, даже ангелы спускаются послушать твой голос?
– Некоторые так говорят, мой господин.
– Хм. Вчерашний день принес мне как печаль, так и радость. Поэтому я приказываю тебе спеть песню скорбную и песню веселую.
– Я… я знаю не так много скорбных песен, signore.
– Ты отказываешься? – опешил Гостанзо. – Мне тяжело на душе, и сердце мое жаждет услышать песню о быстротечности жизни, о ее тщетности и…
– Я… я не пою о таком, мой господин.
Гостанзо нахмурился.
У Бенедетто похолодело внутри, но его лицо неожиданно просветлело.
– О, signore… – Я вспомнил одну короткую балладу, в которой говорится о подобных вещах.
Гостанзо опустился на стул и закрыл глаза, дабы всем сердцем внимать тоскливым словам певца. Могущественный, величественный лорд неожиданно поник и превратился в простого человека, который скорбит о погибших друзьях. Он непривычно съежился на буковом престоле и поманил менестреля к своему столу.
– Подойди сюда, ставай на эту лавку и… пой, человечек. Пой хорошо.
Бенедетто прочистил горло и прикрыл глаза. Мысли отнесли его обратно к его любимой пристани. Как бы ему хотелось, чтобы он никогда не покидал ее, а, как когда-то теплым летним вечером, сидел у самого края воды и болтал нотами в студеной Роне. Он тронул струны лютни и запел:
Кабы я легким паром был,Я б с ветром взвился ввысь.Свободный от оков земныхЯ б средь людей не жил.
Кабы мне выпало выбратьСвою судьбу и часть,Я б не остался здесь сейчас,И не был бы средь вас.
Не льстит мне заводи туман,Что вьется над волной.И не манит меня обман,Что топь плетет ночной порой.
Я бы не жил средь облаков,Хоть и высок их путь.Гром, молнии и бой ветровНе даст мне отдохнуть.
Та дымка, что объемлет брег,Таит грозу и смерть.Я б не избрал ее в удел,Я б не остался с ней.
Не стал бы дымом я ночным,Что водится с луной.Он избегает света дняИ тает под зарей.
Что долей мне избрать своей,Кабы я паром был?Ведь пар так скоро уловимИ ветром унесен?
Я б предрассветный выбрал дым,Что властвует в поляхИ мирный утра поцелуй шлет тем,Кто мал, и кто богат.
Та дымка ласковой рукойКоснеет бутон, и клевера листок,И станет ждать со всей землей,Пока не заалеет золотом восток.
Пусть пар – то есть, то вот его уж нет,В почете не большом.Но как же славно раствориться в светПод самым ранним солнечным лучом.
Бенедетто открыл глаза и посмотрел на притихших слушателей. Синьор Гостанзо еще какое-то время задумчиво молчал, потом открыл глаза и хлопнул в ладони.
