Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Он – верно ведь? – умрет от любви к этой женщине.
И тем не менее, преодолевая самого себя, он сделал еще один шаг к двери, и ничего не случилось. Он не умер, наоборот, ему стало легче.
Корнеев вспомнил о портфеле, оставленном там, где он сидел. Добротный, кожаный, с двумя тяжелыми латунными замками, портфель уютно чувствовал себя, приткнувшись к лакированной гнутой ножке стула. У Корнеева была привычка, выработанная годами: никогда не оставлять портфель в прихожей, на кухне, он всегда держал его около себя.
Возвращаться за портфелем – значит все начинать заново, не возвращаться нельзя: там документы.
– Прости меня, – повернув назад, пробормотал он почти машинально, будто в бреду.
Но двинулся не к портфелю, а к Валентине…
Он проклинал сегодняшний день, неожиданную встречу у тележки с газированной водой, женщину, перед которой уже опустился на колени, – ведь это была жена его брата! – проклинал себя, ее, Костю, мир весь, проклинал и одновременно пел в душе…
Глава третья
Наконец пробило двенадцать.
Половина дня прошла…
Джек Лондон
Они пробирались по вязким, опасно живым, громко плюющимся вонючими пузырями болотам на север, ориентируясь по карте, сверяя ее с компасом, делая топором на стволах затеей. Им надо было найти место, где можно поставить буровую вышку. Но мало найти надежную песчаную куртину, способную удержать тяжесть механизма, важно еще отыскать, нащупать безопасные подходы к этой куртине, чтобы при передвижке не утопить буровую, не погубить технику и не утонуть самим.
Днем здорово припекало. Солнце тут в летнюю пору бывает огромным, жарким, висит отвесно над головой, одежду раскаляет так, что к ней больно прикасаться. Человек задыхается в одежде, а снимать ее нельзя – загрызут комары. Они тут здоровенные, как бомбардировщики, кличут их «четырехмоторными».
Сказывают, шел как-то над тайгой Ан‐2, безобидный мирный самолет, который то «прялкой» зовут, то «кукурузником», каждый на свой манер, а навстречу самолету – комар. Никто сворачивать не захотел – ни самолет, ни комар. Произошло ЧП – столкнулись лоб в лоб. В результате самолет совершил вынужденную посадку, а комар как ни в чем не бывало проследовал дальше.
Вообще тут такие особи водятся – о-о-о – бравые ребята-архаровцы, кровососы с большой буквы. Случается, сядет иной комар на лопасть вертолета, так лопасть либо до земли прогнется, либо обломится под корешок. Средств борьбы с комарьем – почти никаких. «Репудином» если намажешься – есть такая ядовитая жидкость, – так комары еще больше тебя облепят, они эту отраву любят, как сладкоежка пирожные с заварным кремом, хлебом не корми – дай только «репудина» отведать.
Но комар еще полбеды, ерунда. Хуже, когда на человека наваливается мошка, мокрец – черная, мелкая, злая, питающаяся живым мясом, – эта до костей обглодать может.
Болота, болота, болота… Все это так называемая Малыгинская площадь, а по старинке – Воропаева топь, бездонная, недобрая. Одно болото отделено от другого узким земляным гребнем, раскисшим, непрочным, готовым поползти в разные стороны; бывает, что этот гребень съеден ядовитой вонючей жижкой, и тогда одно болото свободно смыкается с другим. Кое-где попадаются песчаные куртины – гривы, на которых можно ставить вышку и бурить, но грив этих немного, да и маленькие они. На гривах, несмотря на их невеликость, растет лес – по окоему чахлый, сохлый, «туберкулезный», в центре – высокий, настоящий, с тяжелыми шапками, ровными длинными стволами и здоровой янтарно-прозрачной кожурой, с прочной и звонкой древесиной. Из такой древесины можно стругать скрипки.
– Привал бы сделать, а, Николаич, – просящим тоном проговорил Синюхин, шедший следом за Сергеем Корнеевым. Был он человеком не бог весть каких физических возможностей, характер имел, по мнению Корнеева, неверный, но считался тем, про кого уважительно говорят: «головастый» – без таких людей ни один поиск не обходится. И правда, у него была крупная лысеющая голова. Глаза у Синюхина были большими, внимательными, покалывали из-за очков голубоватыми острыми лучиками.
Может, и не надо было брать Синюхина в этот поход, но Корнееву нужен был советчик. Ведь это будет, вероятно, последняя скважина, которую ему разрешат бурить. Все! Ученые решили: нефти в здешней земле нет. Расформировано несколько геологических партий, оборудование их перебрасывают на восток. Ученые пришли к выводу, что запасы «черного золота» сосредоточены именно там, на востоке.
– Подожди, Кириллыч, немного, – попросил он Синюхина, – сейчас на сухую гриву выберемся, там отдохнем. Обсушимся, перекусим, – Корнеев сделал шаг вперед, ступая на траву, нежную и мягкую, как молодой мох, и в ту же минуту провалился чуть ли не по пояс в черную вонючую жидкость. Под веселой безмятежно-мягкой травкой таился гибельный болотный бочаг. – Ч-черт!
Вмиг выбросил перед собою слегу, кладя ее поперек бочага, и, кряхтя, ощериваясь грязным, залитым потом ртом, завалился набок, стараясь освободить застрявшую ногу. Куда там! Ногу плотно обжала холодная, вязкая, сосущая требуха, начала жевать, мять, давить ее своей плотью, сдирать сапог. Физическая сила была у требухи большая – Корнеев почувствовал, как его начало тянуть вниз…
Незащищенное его лицо густо облепили комары.
– Осторожно, мужики, – прохрипел Корнеев, изворачиваясь телом, хватая ртом воздух. – Не подходи пока ко мне… Мужики, провалитесь! Осторожнее!
В больших рассудительно-умных глазах Синюхина мелькнул испуг, второй ходок, рабочий Воронков, длинный и черный, похожий на грача, сохранял спокойствие. Корнеев с трудом пошевелил ногою в сапоге, воткнул конец слеги в какую-то сохлую, но, похоже, крепкую кочку, растущую из болота, будто пень, уперся в нее – результата никакого: трясина продолжала засасывать его. Нет, одному не справиться.
– Давай, Воронков, потихоньку ко мне, – Корнеев вместе с хрипом выплюнул болотную грязь, – рюкзак только сними! А ты, Кириллыч, откатись чуть назад, на страховке побудь.
– Понял, понял, – пробормотал Синюхин, «откатился назад», проверил почву под ногами – не гиблая ли? Страховка была нужна, с этими болотами ухо надо держать востро, у здешней бездони характер подлый.
Воронков сдернул с себя рюкзак, отбросил его к Синюхину, лег на живот, подполз к Корнееву, засипел, хватая его под мышки:
– Ну, давай, Сергей Николаич, давай, родной!
Корнеев уперся слегой в кочку, завозил в болотном чреве ногой, раздирая сапогом вязкую гнилую плоть. Из-под веселого зеленого покрывала, резко приподняв его,
