Уранотипия [litres] - Владимир Сергеевич Березин
Встреча вышла неожиданной – как раз в той самой пещере, где под слоем золы лежали кости. Урод вошёл в неё с одной стороны, а с другой – вбежали они: мокрые, испуганные, держа в руках оружие – точь-в-точь как те человечки на его воображаемых картинках.
Урод протянул к ним руки и тут же почувствовал, как сталь вошла ему в грудь сразу с нескольких сторон.
Тело его привыкло к подземной жизни так, что урод жил до того момента, когда ему стали отрезать голову.
«Как глупо, – подумал он, – ведь из моей головы будет невозможно извлечь всё то, что я придумал. А вдруг это и есть появившийся за это время новый способ, о котором я не знаю?»
III
(русский слон)
Разве ты не видел, что сделал твой Господь с владельцами слона?
Разве Он не запутал их козни
и не наслал на них птиц стаями?
Они бросали в них каменья из обожжённой глины
и превратили их в подобие изъеденных иссохших злаковых листьев.
Сура. Слон
Максим Никифорович Быков спал, и в этом сне перед ним поднимал свой хобот слон.
Он сразу узнал этого слона, потому что когда-то, в прошлой жизни, долго смотрел на него.
Это был весёлый слон, сделанный из русского известняка.
История началась давно: его послали снимать размеры одного храма. Максим Никифорович сразу понял, что это что-то вроде испытания. Он с детства мечтал отправиться на Святую землю, и ему намекали, что кому-то придётся описать храм Гроба Господня.
Начальство понимало, что его безродность в сочетании с трудолюбием – лучшая смесь для путешественника, посланного к святыне.
Поэтому Максима Никифоровича, как невеста, ждал храм.
Отец его сгинул на войне с турками, так и не выслужив потомственного дворянства.
Недостаток знатности он искупал книгами. А в них был особый мир, где «велблуд образом нелеп», «мышь есть плюгава и пакости деет человеческому роду, порты грызёт и иныя вещи», а вот «ёж круговат образ имать», а ещё «есть живот, глаголемый бобр, кроток и молчалив зело». Зверь крокодил спал с открытым ртом. И к нему подкрадывалась выдра и мазала ему рот своими испражнениями. Брезгливый крокодил поэтому не мог закрыть рот, а небрезгливая выдра залезала через раскрытую пасть и съедала крокодила изнутри.
Но больше всего Максиму Никифоровичу нравились истории о слонах, которых он никогда не видел.
У слона не было сустава в колене (какая разница, что Максим Никифорович видел рисунки скелета слона с этим суставом). Древнерусский слон, не имевший сустава, мог спать, только прислонившись к дереву.
Охотники на слонов рубили дерево, и слон падал. На помощь ему приходил другой слон и тоже падал. Слоны лежали и начинали вопити и плакаться. Спасти их мог только мудрый слонёнок, который поднимал их всех, и охотники были посрамлены.
А теперь на стене храма перед ним был одинокий слон и, видать, тот самый, выросший мудрый слонёнок.
Максим Никифорович снимал размеры Георгиевского собора, уже зная его историю.
Храм был построен давно, но непрочно, поэтому он рухнул, превратившись в груду камней.
Его восстановили, но камни были перепутаны. Лица святых перепутались, орнамент был нарушен, а слон вознёсся и теперь трубил гордо, оповещая о чём-то, чего Максим Никифорович не слышал.
Приезжий художник жил в простой избе, – несмотря на летний зной, внутри сруба было прохладно. Пахло нагретым деревом и деревенской пылью, потому что большой старый город был теперь похож на деревню. Среди невостребованных камней, поросших травой, паслись козы.
Поутру Максим Никифорович пил молоко этих коз с мягким хлебом, а потом отправлялся зарисовывать и измерять храм.
И в какой-то момент он понял, что в самом храме заключено послание.
Храм был Вавилонской башней, рухнувшей когда-то по велению свыше, и язык послания смешался, как языки народов, перепутанные во времена строительства башни. Теперь он был сложен заново, но послание осталось, только скрытое в его стенах.
За малую копеечку он договорился с плотником, чтобы тот наделал ему деревянных кубиков. Плотник воспринимал это как чудачество приезжего барина. Кубики были для него детской игрушкой, а для Максима Никифоровича – частями послания.
Он сидел в избе и составлял из разрисованных кубиков храм заново. Святые занимали свои места, и только слон был непокорен. Деревянный брусок с нарисованным слоном кочевал из стены в стену, но не мог занять своё место.
Основная работа была сделана, и время торопило художника.
Он увёз с собой деревянный храм в мешке. Скрипела телега, зной не пропадал, и ему казалось, что кубики в мешке живут своей жизнью, пытаясь сложиться в правильном порядке, но вновь и вновь перемешивались.
Он думал о слонах.
Слоны в России были символом чужого мира.
Их дарили, и это был дипломатический подарок. В бумагах посольского приказа такие подарки назывались «поминки». Поминки были практическими: посуда и сукно, а иногда – кони и ловчие птицы. Слоновий дар был обременителен, но в нём был скрытый пока смысл.
Слонам в северной земле не везло. Жизнь их была печальна и коротка, и даже с телом их была путаница. Хоботом русские звали хвост, а то, что у слона было спереди, именовали «рыло». Ну, или просто «нос», как о слонах писал Афанасий Никитин.
Когда переводили «Слово о полку Игореве», то споткнулись о фразу: «…сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзіи – Давидовы, нъ рози нося имъ хоботы пашутъ» – и решили, что хоботы – это рога.
Вились стяги русские, не паханы были по войне русские поля, а слоны трубили где-то там далеко. И беззвучно вторил им белокаменный слон из Юрьева-городка.
К тому же Максим Никифорович знал историю слона, подаренного царю Ивану.
Из Англии царю однажды прислали львов, а англичанам в ответ отправили белых медведей. От южных соседей царь хотел получить барсов для охоты, но, кажется, из этого ничего не вышло.
Со слоном была иная история.
Откуда он взялся, было неизвестно. Кто-то сообщал, что он был прислан из Аравии, а кто-то – что его привели из Персии. Так или иначе, слон был тем подарком, что пришёл в Россию сам. Нет,
