Подлинная история Айвенго, Робина Капюшона и прочих - Александр Баренберг
Мария, всхлипывая и трясясь всем телом, подняла на сына покрасневшие глаза.
- Прости меня, дитятко мое... Видит Бог, не хотела я тебе раньше времени открывать... Да, видно, час пришел.
Она судорожно вздохнула и, вытерев слезы подолом, продолжала уже тверже:
- Не родной ты мне, Робин. То бишь, не мной рожден. Подкидыш ты, дитя чужое, приемное.
У Робина будто гром среди ясного неба грянул. Он застыл, боясь вздохнуть, не веря своим ушам.
- Как... Как это приемное? - выдавил он пересохшими губами. - Да ты что, мам, в своем ли уме? Шутки шутишь, не до смеху ведь...
Но мать лишь покачала головой, горько усмехнувшись.
- Эх, Робин, Робин. Кабы шутки. Нет уж, истинную правду тебе открою, как на духу. Слушай, коли хочешь.
И Мария, кое-как совладав с дрожью в голосе, принялась рассказывать. Как в один черный день, почитай шестнадцать годов назад, в славном городе Йорке приключился страшный еврейский погром. Толпа фанатиков-христиан, возбужденная слухами о ритуальных убийствах, ворвалась в еврейский квартал и учинила там кровавую расправу. Множество иудеев полегло тогда под ножами и топорами обезумевшей черни.
- Страшное то было времечко, не приведи Господь, - вздыхала Мария, утирая набежавшие слезы. - Сколько народу невинного полегло, сколько сирот да вдов по миру пошло.
Мы тогда с покойным отцом твоим на ярмарку ездили, в Йорк-то. Глядь, а на дороге лежит женщина побитая, в крови вся, еле жива. А у самой на руках дитя малое, в белое полотенце замотано. Она как нас увидала, так сразу - "Спасите, люди добрые, младенчика моего, сама я уж не жилица". Ну, мы с отцом ее в телегу уложили, довезли до своих. Да только она, сердешная, в ту же ночь и померла. А перед смертью и говорит - мол, иудейка она, из тех, что от погрома спаслись. И сынок ейный тож обрезанный, по ихнему обряду, а кличут его Реувеном. Вот полотенце то, сохранила я его!
С этими словами женщина тяжело поднялась, проковыляла к массивному сундуку, порылась в его внутренностях и извлекла уже не очень белое полотенце. Робин благоговейно взял его в руки. По краям полотенца шли две синие полосы, а еще были начертаны какие-то знаки. Робин, трудами местного священника, немного умел читать на латыни, но это были явно не латинские буквы.
У Робина голова шла кругом от этих откровений. Не веря своим ушам, он смотрел на мать, силясь угадать в родном лице незнакомые черты.
- Так я что... Я этот самый Реувен, иудей подкидной? Выходит, вы с батей меня из жалости приютили? А крещение мое как же?
Мария всплеснула руками и покачала головой.
- А что крещение? Окрестили мы тебя, как положено, в нашу веру, нарекли Робином. Своим растили, родной кровинкой. Кто ж знал то, что оно так обернется? Вот и не сказывали тебе, откуда ты есть. Прости, Робин. Видит Бог, из любви к тебе таились.
Робин слушал как во сне, чувствуя, как весь мир рушится вокруг. Подкидыш, чужак, приемыш из презренного племени иудейского! Как теперь с этим знанием жить? Он вскочил на ноги и принялся в волнении расхаживать по горнице, то и дело хватаясь за голову. В душе его клокотала обида вперемешку с гневом.
- И что прикажешь мне делать теперь, а? Как в глаза людям смотреть? Это ж какой сраму на всю деревню – иудейское отродье у матери Марии приживает! А родня моя, настоящая, где? Ты хоть знаешь, как звали мою мать, отца? Остался кто в живых из них после резни той?
Мария беспомощно развела руками, не в силах сдержать рыданий.
- Не ведаю я, дитятко. Та женщина, упокой Господь ее душу, лишь имя твое назвала, а про семью ни слова не обмолвилась. В Йорке, поди, искать надо, там вся трагедия-то приключилась.
Робин стиснул зубы, чувствуя, как решимость затапливает сердце. Мысли его заметались, завертелись вихрем.
"В Йорк. Я должен ехать в Йорк. Выяснить, кто я таков, отыскать своих. И узнать, кто учинил тот погром, кто ответит за смерть моей настоящей семьи."
Он резко обернулся к Марии и произнес твердо, чеканя каждое слово:
- Собери мне котомку, мам. Я отправляюсь в Йорк. Дознаюсь там до своих корней, разузнаю, как да что. Авось, уцелел кто из моей родни. А коли нет - так хоть имена их узнаю, помяну, как положено. Да, и полотенце это возьму, кто знает, что там написано!
Мария ахнула, всплеснув руками, но, видя решимость сына, лишь покорно склонила голову.
- Воля твоя, Робин. Не мне тебя неволить. Знамо дело, правду искать пойдешь. Только ты это... Возвращайся, слышь. Какой ни есть, а сын ты мне, родной. Я так-то всегда в душе это ведала.
Робин шагнул к приемной матери и порывисто обнял, пряча невольные слезы.
- Прости, коли обидел чем невзначай. Ты мне мать, что та, покойница, что ты. Обе родные. Обеих почитать буду. А покуда - пойду судьбу свою искать.
И он, не оглядываясь более, зашагал в горницу - собираться в дальнюю дорогу. В Йорк, навстречу неизвестности. Навстречу правде и, быть может, мести. За спиной его, в красном углу под образами, тихо плакала, крестясь, приемная мать. Но слез этих Робин уже не видел. Сердце его билось о ребра пойманной птицей, а в голове билась одна лишь мысль - узнать, отыскать, покарать.
Глава 5.
Дорога до Йорка заняла у Робина без малого неделю. Покинув родные леса Ноттингемшира, юноша пешком отправился на север, в сторону древней столицы Севера. Путь его лежал по тенистым дубравам и березовым рощам, вдоль сонных речушек и прохладных ручьев. Робин шагал бодро, почти не чувствуя усталости - так сильно было его желание поскорее достичь цели.
На привалах он доставал из заплечного мешка краюху черствого хлеба да кусок сыра, скупо перекусывал и вновь пускался в путь. Ночевал, где придется - то под раскидистым вязом, то в стогу сена на краю чьего-нибудь поля. Просыпался с первыми лучами солнца и, стряхнув росу с волос, устремлялся дальше, на зов неизвестности.
Чем ближе подходил Робин к Йорку, тем сильнее щемило сердце непонятное чувство. Казалось, сама судьба влечет его в этот древний город, сулит встречу с чем-то до боли близким и важным.
Наконец, на исходе шестого дня показались могучие стены Йорка, его высокие башни и острые шпили соборов. Робин, ощутив
