Водолаз Его Величества - Яков Шехтер
Он представил свою Татьяну расстегивающей с соблазнительной улыбкой пуговки на платье перед другим мужчиной, и горячая кровь ударила ему в сердце. Недавний разговор с предводителем Черниговского дворянства тут же всплыл в памяти.
Мышлаевский обедал в единственном приличном ресторане Чернигова, гордо именовавшемся «Париж». Несмотря на название, подавали в нем обыкновенные половые – «ярославцы» – в белых рубахах из хорошего полотна, подпоясанные кушаками. К его столику подсел предводитель – упитанный мужчина лет пятидесяти с неожиданными для его возраста губами бантиком и масляными с поволокой глазами.
Он изрядно мешал Мышлаевскому обедать, с четверть часа разглагольствуя ни о чем, пока после третьего бокала шампанского ему не пришло в голову позабавить собеседника смешной историей. Смешной на его вкус, у Мышлаевского от таких слов мурашки забегали по спине. Мурашки гнева и отвращения.
– С адвокатом Стаховичем вы наверняка знакомы? – спросил предводитель.
– Нет, – ответил Мышлаевский, хотя несколько раз сталкивался с адвокатом по разного рода делам.
– Ну неважно, – махнул рукой предводитель. – Жена его узнала, что благоверный супруг завел любовницу. Узнала! Добрые люди постарались, все подробности донесли, ни одной не скрыли. Стахович сам из купеческой семьи и жену взял из своего сословия. Дама обходительная и гостеприимная, но простоватая. Пришла к мужу со скандалом, чуть не до битья посуды!
Предводитель усмехнулся и попросил еще бокал шампанского. Его самого рассказ изрядно тешил, а Мышлаевский искал хоть какую-нибудь зацепку для завершения беседы.
– И вы знаете, что ответил жене Стахович? – спросил, улыбаясь, предводитель.
– Понятия не имею, – холодно произнес Мышлаевский.
– «Ну так и ты заведи себе любовника». – «Как же так?! – вскричала жена. – Значит, ты меня совсем не любишь?» – «Глупая, – говорит ей Стахович, – как раз тебя-то я и люблю, а любовница мне для натурального удовольствия. Попробуй – сама убедишься!»
Мышлаевский тогда чуть не подавился, кое-как проглотил чай и, ничего не ответив предводителю, распрощался. Сейчас рассказанная им похабная история вдруг совместилась с подслушанным много лет назад разговором.
«Коль скоро у нас, в заштатном провинциальном Чернигове так мыслят и поступают, – думал Мышлаевский, – чему удивляться, если в просвещенной Европе мода продвинулась еще дальше? Зашла так далеко, что особа королевских кровей Баденского дома не только не стеснялась быть любовницей еврея, но не посчитала зазорным родить от него, сделать членом семьи байстрючку. А Николай Павлович действительно хорош, нечего сказать, подобрал достойную невесту сыну!»
Дорога с шумом бежала под колеса, вечерело, иволги пересвистывались в кустарнике вдоль обочины, облака с голубыми боками тянулись над головой. Сандро поглядел на посерьезневшее лицо Мышлаевского, хлопнул его по плечу и щедро улыбнулся. Мышлаевскому стало стыдно себя и своих мыслей.
«Антисемитизм несовместен с честью российского дворянина, – подумал он. – Все лучшие умы нашего времени об этом пишут. И Толстой, и Короленко, и Горький. Но, с другой стороны, Государь и его семья традиционно недолюбливают евреев. Как там сказано в Писании: сердце царя в руках у Бога. Значит, есть что-то и в отрицательном отношении к этой нации».
Стыд быстро сменила злость на себя самого.
«Какая разница, что болтали двадцать лет назад спесивые мальчишки? Где ты и где они? Путятин давно полковник Преображенского полка, чиновник по особым поручениям при Государе, Толстой контр-адмирал, а ты уездный воинский начальник жалкого Радомысля. Правильно сказал тебе когда-то Авелан: не по Сеньке шапка! И сомнениям этим в голове колобродить тоже не по Сеньке. Царю для проведения политики государства Бог внушает одни мысли, а уездный чиновник должен руководствоваться совсем другими. Знай свой шесток и будь счастлив, что Сандро вообще вспомнил о тебе».
Он улыбнулся и в знак дружбы легонько сжал плечо великого князя.
«Но я же совсем не антисемит, – продолжал размышлять Мышлаевский. – Всегда стараюсь помочь представителям этой нации. Вон, третьего дня сделал большое одолжение главе Чернобыльской еврейской общины. Тот не знал, как отблагодарить, прямо рассыпался в благословениях. Мол, все для вас сделаем, только скажите…
А вот и решение – сообразил Мышлаевский. – Завтра вызову к себе главу общины и договорюсь с ним об Аароне Шапиро. Что же до сплетни о тетушке Габер, будь в ней хоть толика правды, разве отдал бы император Александр свою дочь Ксению за Сандро? Чушь, чушь, чушь! Выбрось ее из головы!»
– И вот еще что, – сказал на прощание Сандро, крепко сжимая руку Мышлаевского. – Аарон – плохое имя для флотской службы. Выправи парню документы на Артема.
Вернувшись на следующий день в Радомысль, Мышлаевский энергично взялся за дело. Каждый его шаг щедро кормил семейство Шапиро ведрами слез и ушатами горя, но бороться с государственной машиной Российской империи с помощью рыданий было бессмысленно, и спустя две недели новобранец Артем Шапиро, как миленький, отправился в Кронштадтскую школу водолазов.
Глава II
Чернобыльские яблочки
Аккуратно выглаженное платье облегало крупные формы базарной торговки с неожиданным изяществом. От ее большого тела исходила ощутимая даже на расстоянии волна жара. Ровные зубы влажно блестели, голову украшала кокетливо повязанная косынка, под которой топорщились не покорившиеся расческе завитки волос. Но лицо, с синими тенями под глазами, красным от слез носом и искусанными губами, было искажено гримасой боли.
Ребе Аарон Тверский, третий праведник Чернобыльской династии, отвернулся от торговки и посмотрел в окно. Ветерок, залетающий в приоткрытую форточку, теребил белую занавеску. Она то поднималась волной, позволяя взглянуть наружу, то опадала, плотно перекрывая вид.
По речной глади, блестевшей под солнцем Припяти, ходили темные тени облаков. Зелень кустов и деревьев, уже тронутая желтизной осени, окружала черные крыши и серые стены домиков Чернобыля.
Служка споро отдернул занавеску; если праведник хочет посмотреть на реку, он должен посмотреть на реку. Мужчин ребе Аарон принимал с глазу на глаз, но когда приходила женщина, служка всегда оставался в комнате, чтобы праведник не оказался с ней наедине.
Разумеется, не потому, что он опасался поползновений дурного начала – какое дурное начало у праведников? О них сказал в Псалмах царь Давид: сердце пусто во мне. Служка оставался, дабы избежать ненужных пересудов. Мало ли что может взбрести в голову какой-нибудь взбалмошной даме, мало ли какие глупости начнет она нести восторженным шепотом после аудиенции? Никто ведь не проверяет честность и порядочность посетительниц, ребе принимает всех, кто просит о помощи.
В этом случае опасаться было нечего, Рохеле в Чернобыле хорошо знали. Ребе Аарон привечал ее родителей, честных, порядочных людей,
