Московские повести - Лев Эммануилович Разгон
— Гёте. Том такой-то, страница такая-то...
— Правильно, Евгений Александрович. Гёте. Не только гениальный поэт, но и великий ученый. Он это сказал больше ста лет назад. А за эти сто лет наука изменилась необыкновенно! Она может развиваться и развиваться только как всемирная наука, в которой идеи не знают никаких границ, а работа одного ученого дополняет другого. Один выдвинет гипотезу, другой ломает голову над тем, чтобы это доказать, третий над тем, как использовать новую идею для решения еще одной загадки природы... Англичанин Фарадей выдвинул идею существования электромагнитных волн, англичанин Максвелл теоретически ее обосновал, немец Герц своими опытами убедительно доказал, что электромагнитные волны действительно существуют и что их свойства странно похожи на свойства света...
Я еще учился в Страсбурге, когда Кундт — он был увлекающийся человек, совсем не похож на степенного немца, — когда Кундт меня познакомил с теорией Максвелла и с его предположением, которое выглядело тогда совершенно сумасшедшим... Ведь если природа света такова же, как и природа электромагнитных волн, то свет должен воздействовать на все тела — твердые, жидкие, газообразные. Выходит, что свет, падая на тела, должен их отталкивать, оказывать на них давление. Я тогда уже закончил и защитил магистерскую диссертацию о теории Моссоти и Клаузиуса, а все равно — днем, ночью — думал о гипотезе Максвелла. Мне тогда пришла в голову мысль, что доказательство правоты Максвелла надобно искать не на земле, а на небе... Кометы! Почему мы видим холодные, нераскаленные кометы? Да потому же, почему видим холодную луну, — солнце их освещает! Освещает, собственно, огромный хвост кометы. А он состоит из молекул газа — газа, невероятно разреженного. А вот почему хвост кометы всегда изогнут в сторону, противоположную лучам солнца? Ну, как вы думаете, господа, согласовывается это с фундаментальными законами природы?
— Да как-то не очень, Петр Николаевич... Масса солнца должна притягивать, а не отталкивать хвост кометы...
— Вот-вот!.. Конечно, по закону всемирного тяготения солнце обязано притягивать эти жалкие молекулы, которые уж никак не могут сопротивляться силе притяжения такой массы, как солнце! А в действительности этот проклятый хвост бежит от солнца, как собака от палки!.. Так не в том ли дело, что солнечные лучи давят на молекулы газа и отбрасывают их от солнца?.. Вот что мне тогда пришло в голову, ходил я как помешанный, мог думать только об этом! Между прочим, сколько глупых анекдотов рассказывают про рассеянность ученых! Дескать, Ньютон кипятит часы, а сам смотрит в это время на яйцо, которое держит в руке. Так ведь Ньютон рассеян потому, что в это время думает! Думает! Он работает! И надо научиться так работать, думать только об одном, думать днем, ночью, думать все время!
Да. Так вот, кометы. Это все же попытка догадки, а не доказательство. И я вовсе не первый эту догадку предложил. Еще в 1619 году человек поумнее меня, не кто-нибудь а сам гениальный Кеплер высказал предположение, что в загадочном этаком странном поведении хвостов комет повинны лучи солнца, которые отталкивают хвост кометы... Но конечно, доказать это Кеплер тогда не мог.
Значит, надобно ставить опыт здесь, на земле, надобно разработать эксперимент, который самым убедительным образом докажет, что существует давление света на все тела природы и что история с кометами — только частный случай явления, которое имеет всеобщий характер. Конечно, солнце притягивает молекулы газа хвоста кометы, но газ этот так разрежен, что отталкивающие силы солнечных лучей сильнее притяжения солнца. Вот так‑с. И стало быть, надо делать прибор, который всем не только докажет существование этого давления, но и измерит его силу. И на этом приборе в правильности этих выводов сможет убедиться каждый. Каждый! Иначе это и не наука! Так вот: прибор, который ты делаешь, — это вопрос, который ты задаешь природе. Хочешь получить умный ответ, спрашивай умно!
— Гёте, том...
— Правильно. Так могу я просить сделать такой прибор Громова или Алексея Ивановича Акулова? Я должен этот прибор делать сам до мельчайших его деталей! И не жалеть на это времени, я же, черт возьми, учусь с природой разговаривать!
А то получится конфуз, как у меня с этими кометами. Я, когда приехал в Россию и начал в университете работать, вылез с моей теорией комет на кафедру Политехнического — уговорили меня выступить, интересно ведь... Прочитал лекцию — успех, как у Собинова! Стали меня убеждать: пошли статью о своей гипотезе в Петербург, самому Бредихину. Ведь покойный Федор Алексеевич был гений в кометной науке. И это он еще когда сказал, что хвосты комет отталкиваются от солнца какими-то неизвестными силами. И вот пожалуйста, объяснение этому неизвестному! Послал я в академию мою статью, а месяца через два мне наш почтеннейший Витольд Карлович, который и уговорил меня эту статью послать, говорит: не будут вас печатать в академии, потому что в тех книжках, по которым они все учились, про такое нигде не сказано... Вот так-то.
А потом через год познакомился я с Бредихиным, и он меня спрашивает: почему, дескать, вы не захотели статью вашу напечатать у нас в академии, что это за история странная получилась? А странность-то и состоит в том, что в науке никто не верит словам — нужны доказательства! Ищите доказательства!
Разговорился я с вами, господа! И вижу, что испортил вам всем занятия...
Действительно, занятий в лаборатории не было. Все клетушки были пусты. Студенты столпились в коридоре у дверей комнаты, где у лабораторного стола стоял Лебедев. Глаза его блестели, он выпрямился. Пальцы нервно постукивали по крышке стола.
— И подумать только, что такой вдохновенный человек до смерти боится лекций, — тихо сказал Лазареву Гопиус.
— Да... — также тихо ответил ему Лазарев. — Он мне говорил, что у него во время лекции сердце начинает иногда болеть так сильно, что он боится не закончить лекцию.
— Да неужто такое может быть от страха, Петр Петрович?
— Не от страха, Евгений Александрович. От жизни...
ЗАВТРА ТАТЬЯНИН...
Дорога от дома до магазина физических приборов Швабе на Кузнецком мосту была знакома Лебедеву до мельчайших подробностей. И все равно он никогда не мог досыта наглядеться
