Смертью храбрых - Александр Сергеевич Долгирев
– Отвечайте на вопрос, Мишо: возможен ли был на ваш взгляд успех еще одного штурма?
Буря стихла так же внезапно, как и поднялась. Арестант снова откинулся и ушел в тень:
– Не могу знать, господин коммандан. Сержант Нойвиль сообщил мне после последней атаки, что видел, как капрал Бюкар прострелил водяной кожух немецкого MG – скорее всего, это был единственный пулемет бошей, но Нойвиль не был рядом с Бюкаром в этот момент и вполне мог ошибиться…
– А что сам капрал Бюкар?
– Погиб. Далее: я не знал точную численность бошей, не знал, сколько у них раненых, не знал, подходят ли к ним подкрепления, не знал, много ли у них осталось патронов, не знал, есть ли у них возможность починить пулемет, не знал будут ли они и дальше стоять насмерть… Я не знал, возможен ли успех еще одного штурма, господин коммандан.
Лануа почувствовал, что Мишо снова смотрит ему в глаза из своей тени, и снова не отвел взгляд.
– Что произошло, когда пришел курьер?
– Был жуткий туман и курьера мы увидели только когда он уже подходил к нашей траншее. Я окликнул его потому, что он, похоже, даже не видел нас и шел мимо. Он вообще выглядел каким-то рассеянным. Курьер спустился, подошел ко мне и сообщил, что Война закончена, и мы победили. Еще он сказал, что перемирие подписано уже несколько часов назад, еще ночью…
«…А это значит, что смерти твоих бойцов были бессмысленны» – Огюстен, как и Мишо не стал говорить этого вслух.
– Что было дальше?
– Я отошел на другой край траншеи, где никого не было, и попытался застрелиться.
Слова Мишо повисли в воздухе. Теперь уже Лануа вглядывался в тень, в которой скрывалось лицо капитана, в тщетном стремлении заглянуть в его глаза. Установившуюся тишину нарушил сам Мишо:
– В последней атаке я отстрелял весь барабан своего Сент-Этьена и забыл перезарядить. Перед тем, как идти в атаку я бы в любом случае проверил барабан, а со всеми этим новостями забыл…
Огюстену отчего-то показалось, что капитан улыбается:
– … Я нажал на крючок раз десять, прежде чем понял, в чем проблема. Откинул барабан, чтобы перезарядиться, но в этот момент меня скрутил лейтенант Феро. Вроде, я что-то кричал, но точно сказать не могу. Феро встряхнул меня, как следует, кажется, даже ударил по лицу, чтобы я пришел в себя.
Так или иначе, следующее, что я помню, это как курьер передал мне приказ атаковать. Я даже не сразу его понял: кого атаковать? Мы же уже всех победили! Курьер сообщил, что это приказ маршала Фоша всему фронту.
Я стоял и смотрел в его лицо, в лица своих солдат – разумеется, когда пришла новость о Победе они все побросали и сгрудились вокруг. Кто-то из них улыбался, у кого-то на лице была лишь усталость, а кто-то и вовсе плакал. Я вдруг понял, что очень люблю их лица и, что вчера этих лиц было намного больше. А еще я понял, что не хочу, чтобы пропало хотя бы еще одно. Я ведь никакой не офицер – я с ними всю Войну. Хотя учитывая, что почти все, кто был с начала, уже мертвы или демобилизованы, скорее это они со мной всю Войну.
В тот момент, господин коммандан, они все отчего-то представились мне детьми, а ведь я далеко не самый старший из них. Мальчишки в испачканной военной форме и помятых касках на затерянном и вспаханном Войной поле…
Огюстен не прерывал капитана, напротив, в некоторой степени, он был заворожен монологом Мишо. Когда капитан замолчал, Лануа уже полностью и твердо осознавал, что должен хотя бы попытаться спасти жизнь этого неуместного человека. Пришла очередь коммандана с сожалением смотреть на пустую винную бутылку. «Так, факт неподчинения на лицо, но ведь это лишь одно из обвинений…»
– Вы действительно оскорбили полковника Бореля и маршала Фоша?
– Да. Осознав, что нас хотят отправить на смерть, когда мы уже победили, я вновь потерял контроль и действительно нелицеприятно высказался об этих господах.
– Вы не могли бы описать использованные вами выражения?
– Простите, не помню, я же сказал, что потерял контроль… Господин коммандан, а это вам зачем?
– В рапорте полковника Бореля ваши слова приведены почти дословно и мне важно знать, не прибавил ли полковник чего-то, чего на самом деле не было вами сказано, поэтому постарайтесь все же вспомнить.
– Припоминаю, что послал полковника и всех, кто отдал приказ в задницу, а вот было ли что-то еще?.. Не помню.
– Ясно. Что было дальше?
– Я приказал солдатам занять свои позиции. Они оцепенели, так что мне даже пришлось дать свисток, которым я обычно поднимал их в атаку, чтобы привести в чувство. Когда солдаты разошлись, я отвел курьера в сторону.
Я уже пришел в себя и решил написать полковнику Борелю записку, где сообщил, что отказываюсь выполнять его приказ, так как Война закончена, а жертвовать людьми просто так я не собираюсь. Так же я сообщил, что готов к любым санкциям, которые он пожелает на меня наложить, вплоть до расстрела и, что ответственность за все лежит только на мне.
Курьер порывался отправиться в штаб полка сразу, как я сказал, что отказываюсь выполнять приказ, но я навел на него пистолет и отпустил, только когда было уже одиннадцать часов и перемирие вступило в силу.
«Не о какой записке ни в рапорте, ни в разговоре со мной полковник не упоминал…» В словах капитана была еще одна очевидная нестыковка, но Огюстен дал Мишо шанс ее оправдать:
– То есть вы одновременно писали записку для полковника Бореля и держали на мушке курьера?
Как и ожидал Лануа, капитан отказался выдать сообщника:
– Да, именно так, господин коммандан. Как я уже сказал, ответственность за все лежит только на мне.
– И часы, чтобы понять, что уже одиннадцать, вы, очевидно, одолжили у лейтенанта Феро?
– Да.
Догадка Лануа оказалась верна. «С лейтенантом Феро необходимо поговорить прежде всех остальных…»
– Понятно. Вы дождались одиннадцати и отпустили курьера в штаб полка со своей запиской?
– Да.
– Имя курьера?
– Сержант Фабьен. Надеюсь, вы не собираетесь ни в чем его обвинить. Он хороший парень, все делал правильно…
– Что было после этого?
– Туман держался долго, но в итоге все же рассеялся, хотя погода все равно была паршивая. Несмотря на это, мы видели, как боши покинули свою позицию. Мне показалось, что их было чуть больше десятка, может быть человек
