Валентин Рыбин - Огненная арена
В тот день, приехав с работы, за ужином он долго и удрученно молчал и боялся смотреть в глаза почтенному Каюм-сердару. И без того его мучила совесть перед отцом. А теперь как же быть? Какими словами и действиями загладить свою вину? Женился — даже тоя не устроил. А привез ее — и сразу дом Каюм-сердара словно заволокло вонючей скверной. Молчание тяготило и он покаянно заговорил:
— Да, отец, не повезло мне с женитьбой… О ее проделках в цирке все офицеры знают.
Каюм-сердар насупился, глаза налились кровью.
— Когда два сумасшедших ложатся в одну постель — в доме происходит катастрофа!
— Что же делать, отец?
— А разве ты меня спрашивал, что тебе делать, когда ложился с этой сумасшедшей?
— Ну виноват, виноват я, отец. Казни меня, я в твоей власти. Но если не хочешь казнить, если хочешь, чтобы твой сын преуспевал, научи — что делать!
— Напиши рапорт русскому начальнику, что твоя жена осквернила тебя. Несмотря на то, что сама она из баскаков, ты должен дать ей развод. Вот тебе мой совет.
— А если отправить ее домой?
— Если так, то тебе навсегда надо забыть о карьере. Я не учился в Санкт-Петербурге, но, оказывается, лучше тебя знаю о дворянской порядочности. Напиши рапорт господину генералу!
— Хорошо, отец.
Черкезхан в тот вечер не переступил порога жены и не пригласил ее к себе. Галия, уже забывшая о маленькой обмолвке, вошла к нему сама:
— Что случилось, милый? У тебя неприятности на службе? Поделись же своим горем со мной!
— Подите прочь отсюда! — гневно бросил штабс-капитан. И когда жена изумленно застыла на месте, он заорал еще сильнее: — Вон от меня!
Ханум выскочила, как ошпаренная. Черкез лег и накрылся подушкой. До полуночи из комнаты жены доносились рыдания и всхлипывания. А он бесился от жестокости. «Тварь! Я покажу тебе, как не любить мужа!» — приговаривал и чувствовал на глазах горячие слезы обиды.
Не навестил он ее ни на второй, ни на третий день. Но и с рапортом на имя начальника области не спешил: было в подсказке отца что-то фальшивое. В голове не укладывалось, чтобы муж на законную жену мог написать донос.
Между тем о разладе молодой четы зашушукались женщины каюмовского подворья. Старшая жена сердара, узнав от самого Каюма о неприятном казусе в цирке, посплетничала с родственницами и прислугой. Те поплевали за воротник: «Не приведи аллах жить с такой бесстыдной, которая не любит мужа!» и стали сторониться Галии. А ханум лишь хмыкнула: «Ах, вот вы как!» — и еше выше задрала голову. «Ничтожество!» — произносила она с пренебрежением, когда свекровь со своими сверстницами при встрече с ней замолкали и отворачивались в сторону. С каждым новым днем атмосфера в доме нагнеталась. Наконец Черкез решился: «Хватит думать, пора действовать!»
В один из дней, придя на службу, он достал из стола лист бумаги, взял перо и уже вывел в углу листа «Начальнику…», но тут его пригласил к себе Ораз-сердар:
— Чем заняты, господин штабс-капитан? Пишете что-то?
— Рапорт, господин майор.
— Рапорт?
— Да, господин майор. Три дня ходил и думал, но теперь нет больше сил терпеть. Я человек честолюбивый, дорожу офицерской честью и никому не позволю осквернять мое имя. Пишу рапорт господину начальнику области о гнусной выходке моей жены.
— Что! Рапорт? — удивился Ораз-сердар. — Рапорт на собственную жену?! — Он вдруг захохотал и внимательно посмотрел на Черкезхана. — Послушайте, штабс-капитан, вы не больны случаем? Какой шайтан вас надоумил на такой жалкий поступок? Уж не сосед ли ваш, почтенный подсказал?
— Нет, не мулла, — обиженно отвернулся Черкезхан и вдруг вспылил: — А что прикажете с ней делать! Не ласкать же мне ее за такое гнусное предательство! Я хотел ее вышвырнуть вон из Закаспия, но отец рассоветовал,
— И правильно, что рассоветовал, — согласился Ораз-сердар. — Если б вы наделали глупостей, то и мне бы пришлось вместе с вами их расхлебывать.
— Вам-то чего ради?
— Знаете, штабс-капитан, если б ваш рапорт оказался на столе генерала Уссаковского, он бы посчитал вас идиотом. А заодно и меня вместе с вами. Дайте-ка сюда рапорт.
Черкезхан сел и обхватил руками голову.
— Выходит, господин-майор, моя жена Галия и не оскорбила меня? Выходит, сказать, что она не знает — любит или не любит меня, — это пустяк? Неужели, надев царские погоны, мы должны терять наше достоинство? Хотел бы я знать, как поступили бы вы, господин майор? Неужели вынесли бы такое оскорбление?
— Разве честь мусульманина обязывает писать жалобы на жен? — остановил поток излияний Ораз-сердар. — Честь мусульманина обязывает вас воздать провинившейся по заслугам. Я бы на вашем месте сказал жене: «Ханум, раз вы не любите меня и считаете злым и раздражительным, то живите себе одна. А я возьму себе другую, которая меня любит!». Слава аллаху, штабс-капитан, адатом нам начертано иметь по четыре жены.
Ораз-сердар умолк. И Черкез задумался: «Действительно, зачем горячиться? Зачем писать? Не лучше ли подумать о новой жене? Разве не найдется в Туркмении красавицы, которая бы затмила прелести Галин?»
— Да, господин майор, — облегченно согласился Черкез. — Вы очень умный человек, спасибо вам за совет. Вы предостерегли меня от дурного шага.
— Вот это другой разговор, — самодовольно отозвался Ораз-сердар и хлопнул по плечу штабс-капитана. — На наш век женщин хватит. Не о них надо думать. Женщина — всего лишь украшение дома, но богатство — ум и мужество джигита. Забудьте о своей ханум, а другую жену я помогу вам найти!
— Спасибо, господин майор.
— Теперь за дело, штабс-капитан. Соблаговолите сегодня же отправить депеши всем приставам, чтобы на шестое обеспечили явку к начальнику области главных ханов и крупных арчинов Мерва, Геок-Тепе, Серахса…
— Слушаюсь, господин майор. Разрешите идти?
— Идите.
* * *В Асхабаде властвовала зима. Обочины дорог я тротуары, крыши домов и ветви деревьев — все было покрыто белым покровом.
В городском саду белым-бело и — ни души. Только чугунная ограда выделялась черными пиками, да воронье на деревьях чернело. Тамара вошла в сад со стороны Куропаткинского проспекта и медленно направилась в глубину, к оркестровой будке, где осенью по вечерам играл вальсы офицерский оркестр. Именно тогда, в один из первых дней начавшегося учебного года, здесь подружки-одноклассницы показали ей нового учителя математики, Людвига Людвиговича Стабровского. Стоя под ручку с женой, он слушал музыку. Гимназистки осмотрели его и нашли, что математик высок, красив и, наверняка, не одной барышне вскружит голову. Но на уроках он оказался человеком весьма сдержанным в своих эмоциях, и достаточно требовательным. Как-то он задал неожиданно Тамаре вопрос: «Вы полька?» — «Да, Людвиг Людвигович, в какой-то степени. Отец поляк. Он военный фельдшер». — «Очень приятно», — улыбнулся он, отчего девушка потупилась и тотчас была названа одноклассницами «избранницей» Людвига. Тогда она и в самом деле была неравнодушной к нему — даже подумывала с горьким сожалением: «Такой еще молодой, а уже женатый». Однако, что поделаешь, коли не судьба?! Помучилась, повздыхала — и заставила себя не забивать свою «глупую» головку всякой чепухой. Вот и сейчас, ожидая его в заснеженном саду, она испытывала к учителю неодолимое влечение…
Но нет — не влечение заставило ее придти на свидание с ним. Все выглядело куда сложнее. Еще в конце сентября, когда впервые по Асхабаду были разбросаны и расклеены прокламации, Тамару повстречал Нестеров.
— Нашего полку прибыло, — радостно сообщил он.
— Твой учитель математики, бывший студент Петербургского университета, Людвиг Стабровский направлен к нам сюда бакинским комитетом РСДРП. Появление прокламаций — дело его рук. О твоем причастии к социал-демократической партии ему известно. Так что не удивляйся, если однажды он заговорит с тобой о наших делах. — Сообщение Нестерова удивило и обрадовало Тамару.
У Тамары со Стабровским установились ровные, почтительные взаимоотношения. Встречаясь с ней, он непременно здоровался и выразительно заглядывал в глаза, словно спрашивал: «Все ли в прядке?». Она также многозначительно кивала ему. И они расходились, не обмолвясь больше ни словом. Но о нем она знала все… Как-то Нестеров, зная, как неравнодушен к Тамаре джигит из цирка, сказал ей: «Шпики дежурят у каждой тумбы. Пересвет-Солтан поднял на ноги всю свою полицию. Решено изменить тактику распространения литературы. Не смогла бы ты воспользоваться влюбленностью твоего приятеля, Ратха? Ландо принадлежит аульному арчину. Ни одна сатана не заподозрит, что мы ездим в его коляске с прокламациями. Главное, быстро. Понимаешь? За час можно объехать все улицы Асхабада». Девушка засомневалась: «Он ведь не должен знать о наших делах?» — «На твоем месте я не стал бы задавать такого вопроса, — рассердился Нестеров. — Ни единая душа не должна подозревать о нашей подпольной деятельности. И прошу рассматривать наш разговор о желтой коляске как партийное поручение». — «Хорошо, Иван Николаевич», — согласно кивнула Тамара. Это было еще в октябре, и с тех пор ландо аульного арчина уже несколько раз сослужило службу подпольщикам.
