Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?
И Ванька не выдержал. На другой день сказал старухе:
— Пойду на завалинке посижу.
— Недолго, касатик. Мало ли чего.
— Чуток, бабка.
Вышел, глотнул полной грудью июльский воздух и подмигнул старой развесистой березе, что дотянулась своими зелеными ветвями до самой избушки.
— Здорово жили!
Ваньке каркнула с березы ворона. Он погрозил ей кулаком, постоял минуту другую и без всякой цели решил прогуляться по улице.
Не прошел и несколько шагов, как встречу попался рыжеусый солдат в зеленом мундире и треуголке.
— Эва, никак новый сосед. У Бобрихи гостюешь?
Глаза насмешливые.
Ванька норовил выкрутиться:
— Какое гостюешь? В горле пересохло. Кружку воды попросил.
— Да будет пули лить, — рассмеялся служилый. — Я тут не первый год обретаюсь. Избенка-то — хаза блатных. Да ты не бойся, стучать не буду. В Сыскной я не ходок, ибо сам когда-то едва гопником не стал, хотя уже в мазуриках[36] ходил…Винцо пьешь?
— Пока особо не тянет.
— Молодой еще. Придет время, в три горла будешь булькать. А я вот чарочку уважаю, но как запью — дурак дураком. Всех дружков готов раздолбать. Худой я человек. Ради чарочки… Да что там говорить… Дай на шкалик.
Ванька вынул из кармана мелкую монету.
— Держи служивый, только в запой не входи.
— Это со шкалика-то? Не смеши.
— А про меня ты все же обмишулился. Я и в самом деле шел мимо и страсть водицы захотел.
— Не ври, парень. У меня глаз наметанный… Коль чего, заходи. Спросишь вон в том доме (указал на избу) Григория Порфирьева. Бывай!
Служилый неторпко зашагал в сторону питейного погреба, а Ванька чертыхнулся. И надо ж было с этим солдатом встретиться. Но он, кажись, не из доносчиков, на блатном языке вякает. И не мудрено: в мазуриках ходил.
Ванька успокоился и пошел к Панским рядам, где продавалась всякая всячина, и только ступил несколько шагов, как услышал позади себя знакомый возглас:
— А ну стой, стервец!
Ванька оглянулся и обмер. Конные холопы во главе с Митькой Косым! Норовил, было, дать деру, но Митька тотчас метко накинул на его шею татарский аркан.
Глава 9
Последнее пристанище
Холопы Петра Филатьева и в самом деле рыскали по Москве. Купец посулили за поимку вора пятьдесят рублевиков золотом, а посему дворовые носом землю рыли.
Сделал Петр Дмитрич холопам и другой наказ:
— Всем сказывайте: тот, кто укажет, где прячется Ванька, получит в награду те же пятьдесят рублей.
Но поиски пока результата не принесли.
Однажды вечером, когда конные холопы возвращались ко двору Филатьева, встречу им попался гарнизонный солдат Григорий Порфирьев. Был в изрядном подпитии, а посему смело загородил вершникам дорогу.
— Ты чего, служивый, руки растопырил? — спросил Митька.
— Слезай, холопья душа, разговор есть, — пошатываясь, ответил Григорий.
Но Митька, человек заносчивый, схватился за плетку.
— Я тебе дам холопья душа. Посторонись!
— Ну и дурак. Помышлял о Ваньке сказать, а ты плеткой грозишься.
Митьку с коня как ветром сдуло.
— О Ваньке? Сказывай, служивый!
— Больно прыткий. Видел дулю? Вот так-то. Ты допрежь меня чарочкой угости, а то — язык на замок.
— Угощу, служивый, хоть штоф!
— Другой разговор, православные, — возрадовался Григорий. — Тогда пойдем во двор.
Угощали солдата в саду, подле заброшенного колодца. Служилый после третьей чарки и вовсе разбухарился:
— Теперь я как барин заживу. Денщика — в услужение, будет у меня на цырлах ходить. Ать, два!
— Гриша, хватить болтать. Где вор прячется?
— Опять торопишься. Дайкось еще чарочку… Как говорится, пей досуха, чтоб не болело брюхо.
Гриша выпил, крякнул и огладил широкой ладонью живот.
— Лепота. Будто Христос по чреву в лопаточках пробежался. Лепота, православные! Ныне я за пятьдесят целковых весь полк в вине утоплю. Веди меня к хозяину!
— Сведем, Гриша, но вначале надо Ваньку изловить. А вдруг ты наплетешь нам с три короба.
— Сам ты пустоплет, — обиделся служилый и заплетающимся языком продолжал. — Гришка Порфирьев в жисть никому не врал. Ванька в норке сидит, а норка в Козьем переулке, недалече от Панских рядов. Я сам вашего купчину к Ваньке поведу. Сам! А вам будет дырка от бублика.
Гриша вновь показал холопам кукиш и приложился к горлышку скляницы. Булькая горлом, допил остаток и рухнул под старую вишню.
— Готов, Гришка. Целый штоф вылакал… Что делать будем, братцы? — спросил Косой.
— А ты как полагаешь, Митька?
Косой толкнул солдата сапогом, но тот лишь что-то промычал, а затем и вовсе впал в пьяную дрему.
— Вы слышали, что он вякнул? Получим дырку от бублика. А ведь так и будет, братцы, коль купец изведает, кто нас на грабителя навел. И полушки не даст.
— Труба дело, Митька. Неуж без награды останемся?
— Без таких-то деньжищ? Ищи в другом месте дураков.
И Митька глянул на служилого такими ожесточенными глазами, что у него даже лицо перекосилось.
— Зрите колодец?
— Ну?
— Аль не допетрили?
Холопы переглянулись. Вестимо допетрили: лихое дело задумал Митька, рисковое, но пятьдесят золотых рублей на дороге не валяются. Такие деньги могут холопу только во сне пригрезиться.
— Ну что, потащили?
— Потащили, Митька.
Заброшенный колодец стал последним прибежищем Гришки Порфирьева.
Глава 10
Аришка
Ваньку ожидало зверское наказание, но оно откладывалось, ибо купец отбыл по торговым делам в Ростов Великий и должен вернуться лишь на четвертый день.
— А пока посадить его в сруб на цепь вкупе с медведем, и не давать ни воды, ни крохи хлеба, — распорядился приказчик Столбунец.
— Так медведь его слопает, — высказал один из дворовых.
— Не слопает, он тоже на цепи. Ваньку прикуем вблизи от косолапого.
— Кабы от гладу и страху не сдох до приезда хозяина.
— Это уж как Бог даст.
У Ваньки замерло сердце, когда он увидел медведя. Тот, обнаружив подле себя незнакомого человека, заурчал, и ошалело заметался, громыхая цепью, а затем поднялся на задние лапы и пошел на Ваньку, и быть бы ему растерзанным, но медвежьей цепи не хватило всего на какой-то шаг.
— А ну пошел на место! Какой же ты озорник, Михайло Потапыч. На место! Сейчас кормить тебя буду.
Удивлению Ваньки не было предела. Прямо перед медведем с плетеным коробом очутилась молодая статная девка в сером домотканом сарафане, с тугой соломенной косой, переплетенной алой лентой.
Ванька ее знал: дворовая девка Аришка, но он подумать не мог, что та ходит в сруб кормить медведя.
Аришка вначале изумила даже самого Филатьева.
— Да как же ты, Аришка, зверя не боишься. Сожрет — и костей не соберешь.
— Не сожрет, ваша милость. Он меня как родную дочку возлюбил.
— Все до случая, Аришка. Зверь все же. Наложу запрет.
— Ой, не надо, милостивый Петр Дмитрич! — взмолилась девка. — Ей Богу не тронет он меня.
Купец, знать, не зря оберегал девку. Все ведали, что пригожая Аришка была в прелюбах с Петром Дмитричем, но девку не осуждали: крепостная, куда ж денешься? К тому же сирота казанская, не к кому притулиться. За холопа выйти? Купец того не желает, ибо не хочет терять веселую ладящую молодку.
Аришка была не только веселой, но и задорной. Любила подшутить, незлобиво подковырнуть, подстроить шалость, особенно среди остальных дворовых девок.
— Нашей Аришке в балагане бы в затейниках ходить, — сказал как-то Ваньке дворник Ипатыч. Уж такая егоза.
И вот эта егоза избавила Ваньку от страха: медведь послушно убрался в свой угол.
— Получай свою кормежку, Михайла Потапыч, и не пугай больше Ванечку. Ты ж у меня умный и добрый, — войдя в сруб, молвила Аришка.
Несколько минут она ласково разговаривала с медведем, гладила его своей мягкой ладонью по бурому загривку, а затем подошла к Ваньке и вытянула из короба калач и скляницу молока.
— Это тебе, Ванечка. Небось, проголодался. Только ешь побыстрей.
Ванька, конечно же, был голодный, а потому с жадностью принялся уплетать румяный сдобный калач.
— Я тебя буду каждый день подкармливать, Ванечка.
Узник диву давался. С какой это стати полюбовница Филатьева стала спасать его от голодной смерти?
— А ты не боишься, что лиходея подкармливаешь? Купец прознает, плетей не оберешься.
— Не прознает. Сюда, кроме меня, к Потапычу никто не ходит.
— Не зарекайся. Может и Митька Косой ненароком заглянуть.
— Тоже мне Малюта Скуратов[37], усмехнулась краешками полных малиновых губ Аришка. — Скажу словечко — и словом Петру Дмитричу не обмолвится, язык прикусит.
