Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?
Пройдя лавчонку сапожника, щербатый резко обернулся и грубо спросил:
— Чего за мной волочишься: Из сыскных? — рука потянулась за голенище сапога, из-за которого выглядывала рукоять ножа.
— Вот и ты туда же. Охолонь! Потолковать надо, — миролюбиво высказал Ванька.
— Говори.
— Хочу от купца Филатьева сбежать к Камчатке. Вот так неволя надоела! — Ванька чиркнул ребром ладони по горлу.
— Что-то ты не похож на холопа.
Глаза у лихого оставались настороженными.
— Я не холоп, а сын крепостного крестьянина. Выслушай меня.
— Можно и выслушать, но коль вранье замечу, пришибу.
Выслушав Ванькино «житие», лихой чуток оттаял. Однако вознамерился устроить парню проверку.
— Гопником[20] захотел? Но стать корешем Камчатки не так-то просто, паря. Надо заслужить. Хорошие влазные нужно принести.
— Тебя как звать?
— Запомни. Ванька сын Осипов. У нас званий нет. Кликуха моя Васька Зуб. Может, слышал?
— Слышал, — соврал Ванька.
— Еще бы, — самодовольно ухмыльнулся Зуб. — У тебя какая-нибудь кликуха есть?
— В деревне Каином огольцы окрестили.
— Да ну! Знатная кликуха. И за какие грехи так тебя прозвали?
— Живую собаку в реке утопил, а коту хвост топором отсек.
— Однако, — крутанул головой Зуб.
— Что надо сделать для Камчатки?
— А вот что, Ванька Каин. Купца твоего ведаем. С большой деньгой живет. Выкради у бобра[21] подголовный ларец и ко мне принеси, а я уж тебя потом с Камчаткой сведу.
— Выкраду, Васька. Но где тебя найти?
— В Мокринском кабаке. Шепнешь целовальнику. Он укажет.
Глава 6
Притон
После обеда вся Русь, согласно стародавнему обычаю, отходила ко сну. Москва словно вымирала на целых два, а то и три часа. Спал холоп, спал купец, спал боярин, и ни один господин не имел права заставить своего дворового человека работать.
На Москве не забыт случай. Царь Алексей Михайлович (отец Петра Великого) возвращался с богомолья и увидел на Сретенке, как на дворе боярина Сицкого, холопы перетаскивают кули с житом в амбар.
«Тишайший»[22] осерчал, приказал к нему привести боярина[23], люто забранился, и самолично отстегал его плетью…
На другой день Ванька прокрался в покои хозяина и замер. Петр Дмитрич лежал на спине, и густо, беспросыпно храпел на мягкой постели, отчего его большая рыжая борода подпрыгивала на широкой груди. Растрепанная голова покоилась на мягкой подушке, под которым и находился деревянный подголовок.[24] Именно в нем, как знал уже Ванька, и хранили купцы свое богатство, хранили по обыкновению в ларцах, набитых золотыми рублевиками и драгоценными каменьями. С одной стороны изголовье было наглухо закрыто, а с другой — задвинуто маленькой дверцей с медной ручкой. Именно на нее и прицелился Ванька. Не дай Бог, если дверца заскрипит, тогда купец может проснуться и поднять такой несусветный крик, кой взбулгачит все хоромы.
Сердце Ваньки бешено колотилось. Сейчас решится его судьба: либо холопы купца забьют его до смерти, либо он станет вольным человеком и войдет в другой мир, наполненный подвигами и приключениями.
Смелее, Ванька! И вот тяжелый вишневый ларец, изукрашенный искусной резьбой, оказался в его руках. Уходя из покоев купца, Ванька не только взял ларец, но и прихватил платье Филатьева[25].
В кабаке шепнул целовальнику:
— Мне нужен Васька Зуб.
— Не ведаю, такого, милок. А ты кто?
— Ванька Осипов… Каин.
Целовальник, конечно же, был предупрежден Зубом, а посему сказал:
— Ступай в Кривой переулок. По правую руку — седьмая изба от угла.
То был один из притонов, кой содержала Дунька Верба. Дверь была изнутри заперта. Ванька забухал кулаком, но в доме стоял такой гомон, что стук не услышали. Пришлось громко постучать по наличнику оконца.
Через пару минут из дверей вышла румяная грудастая женка лет тридцати в изрядном подпитии. Подперев руки в боки, спросила сиплым голосом:
— Чего надо?
— Позови Ваську Зуба.
Дунька, оглядев с ног до головы парня, облаченного в купеческую сряду, грубо отозвалась:
— А ну пошел отсель! Ходят тут всякие. Не знаю никакого Васьки. Ступай, сказываю!
— Буде орать. Скажи Зубу, что пришел Ванька Каин с приносом.
— Знать ничего не знаю! — вновь прогорланила женка и ушла в избу, закрыв за собой дверь.
«Это ж надо как Стукалова приказа стерегутся», — усмехнулся Ванька.
Ваську долго ждать не пришлось. Вышел в накинутом на голые плечи зипуне и в синих бархатных портках, заправленных в яловые сапоги гармошкой. Глаза блудливые, хмельные.
— Принес?
— Уговор — святое дело.
— Заходи.
В избе четверо братков тискали гулящих девок, те жеманничали и повизгивали. Пышногрудая хозяйка повисла было на Ваське, но тот оттолкнул.
— Не до тебя, Верба. Айда, Каин, за мной в отдельную комнату.
Ванька вытянул из котомы ларец и положил его на стол.
— Ключа не нашел, Васька. Придется взломать
— Зачем же ломать красивую вещицу? Посиди чуток.
Зуб вернулся с отмычками и в один миг вскрыл крышку. Ванька заметил, как хищно вспыхнули его серые глаза под косматыми бровями.
— А ты оказался не фраером, Каин. Добрая цаца[26]. Интересно, сколь же тут чистоганом? Камчатка будет доволен.
Однако по хитрецким глазам Зуба, Ванька понял: Васька в накладе не останется, солидный куш прикарманит. Сам же о золоте не думал: главное втереться в доверие Камчатки, а деньги — дело наживное.
Васька спрятал ларец в котомку, сунул ее под лавку, а затем, осклабившись, спросил:
— Шмару[27] когда-нибудь драл?
— Чего?
Ванька блатных слов уголовного мира пока не знал, зато позднее он будет их ведать как «Отче наш».
— Ну, ты даешь, паря. Бабам или девкам когда-нибудь болт вставлял.
Ванька на какой-то миг растерялся, щеки его покрылись румянцем.
— Ясно. Бабью радость[28] в кунку не вбивал. Пора, Каин, мужиком стать. Айда шмару выбирать. Заслужил!
В избе что-то творилось невообразимое. Ваньку оторопь взяла. Содом и Гоморра! Братки занимались прелюбами[29] с оголенными девками. Хрипы, охи, сладострастные стоны… Возбужденная Дунька Верба сидела на лаве и, широко раскинув полные белые ляжки, пожирала глазами бесстыдное действо. Увидев Зуба, тотчас закричала:
— Заждалась тебя, сокол. Иди ж скорее!
Но Васька категорично показал рукой на Ваньку.
— Его приголубь, коль мохнатка готова. Смелей, Каин. Дунька у нас девка горячая. Смелей!
Глава 7
Камчатка
Более полувека назад до правления императрицы Анны Иоанновны вся местность здесь была покрыта густым лесом, шедшим далеко к северу. Среди леса находилось село Останково, принадлежавшее князю Якову Черкасскому.
Между селом и городом, в восточной стороне леса, на речке Копытовке, лежала деревня того же имени Черкасского, называвшаяся «Князь-Яковлевское». Но в 1678 году, по переписным книгам, она имела уже другое название: «слобода Марьино, Бояркино то ж».
В 1730-1740-х годах селом, деревней и лесом владел князь Алексей Михайлович Черкасский, канцлер императрицы Анны Иоанновны.
Марьину рощу заполонили крепостные ремесленники: резчики, позолотчики, иконники, котельники, столяры, оловянщики, точильщики шпаг, сапожники, чеканщики… А среди женщин — ткачи и вязальщицы.
Деревня настолько разрослась, что разбилась на улицы, переулки и переулочки, порой такие тесные и укромные, что напоминали Зарядьевские трущобы, в коих вольно себя чувствовали содержатели «малин»[30].
Скудная жизнь ремесленных крепостных, теснота, пьянство, тяжесть оброков приводили к частым смертям тяглого люда.
Усугубила жизнь Марьиной рощи, когда в нее перевели из «Божедомки», что находилась в Сущеве подле церкви Иван Воина, Убогий дом, или «Божий дом», как именовали его москвичи. Это было «учреждение» из морга и кладбища, куда сносили со всего города тела убитых и неопознанных людей.
В Москве в описываемые времена жизнь была небезопасной, без грабежей и убийств не обходился ни один день, и рано утром служители Убогого дома — «божедомы» — ходили по улицам города, подбирали мертвых и выставляли в гробах на «крестцах»[31].
Если покойники никем не опознавались, их приносили в Убогий дом и клали в открытые ямы со льдом. Только раз в год, в Семик, хоронили их при большом стечении народа и духовенства. Сам Семик праздновался народом в рощах, лесах, на берегах рек и прудов; к этому дню красились яйца в желтую краску, готовились караваи и т. д. На рассвете по дворам, улицам и домам расставлялись березки.
