Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника
— Это я-то трус?! — крикнул юноша и прыгнул на обидчика, выставив кинжал перед собой. Но тот ловко увернулся, откинувшись корпусом назад и чуть выставив вперед правую ногу. Нападавший, запнулся, покатился по земле, выронив кинжал.
Старший тут же подобрал его и, выставив два клинка, мягко пружиня, приближался к сидевшему на земле растерявшемуся парню.
— Не хочется за тебя второй мешок тащить, а то бы оставил тебя тут навсегда и никто бы слова плохого не сказал. Труса разрешено убивать всякому.
— Сам трус! — зло выкрикнул тот и заплакал, прикрыв обеими руками голову.
— Оставь его, — крикнул так и не поднявшийся с земли второй парень, — заставь лучше мальца тащить свой мешок.
— Хорошая мысль, — отозвался тот, — так и поступим. Слышал?
Но юноша униженно рыдал, не поднимая головы, и лишь плечи вздрагивали, опускаясь к земле все ниже и ниже.
Едигир, наблюдая за всем происходящим из-за деревьев, сперва с интересом следил, чем же закончится стычка между незнакомцами. Из разговора ему стало ясно — перед ним бежавшие с поля боя воины, наказанные советом старейшин за трусость на год выполнять самую грязную и непосильную работу, которую не поручали даже женщинам. И он брезгливо поморщился, вспоминая, как сам не раз наказывал трусов. Некоторые вели себя достойно в следующих сражениях, осознав вину, но иные… иные так и не садились на боевых коней, оставаясь рабами. У них отбирали оружие, расплетали косицу воина и втыкали в левое ухо женскую серьгу. Таким не позволяли заводить себе жен — кто может родиться от труса — только трус; их не пускали к общему котлу на праздниках и они, подобно собакам, питались объедками от угощения. Даже ребенок мог обидеть такого человека, отобрав у него последнее. Да что ребенок, собаки и те понимали униженное положение трусов, и порой стая неожиданно набрасывалась на кого-нибудь из них и, если добрый человек не отгонял собак, то они загрызали свою жертву насмерть. Хоронили трусов подальше от селения в глубоком овраге. И даже родственники, родная мать, не смели прийти, чтобы пролить горестную слезу над прахом.
Сочувствие Едигира было полностью на стороне молодого парня, который и воином-то стал, судя по всему, первое лето, и бежал из битвы вслед за своим сотником. Подумал, что такого сотника, он, не раздумывая, посадил бы на кол перед строем в назидание остальным, а мальчишку простил. То, что он кинулся на опытного воина с кинжалом, говорило о бойцовском характере.
Решив, что более удобного момента не будет, Едигир вышел из-за деревьев с натянутым луком и громко крикнул:
— Эй, ты, храбрец, может со мной хочешь силами помериться? Я готов!
От неожиданности те вздрогнули и повернули головы назад. Только юноша, плачущий на земле, чуть приподнял голову и, безучастный к происходящему, остался в той же позе. Зато вскочивший на ноги рукой потянулся к луку за спиной, но так и застыл после грозного окрика Едигира:
— Эй, не балуй, а то…
— Чего тебе надо? — недобро спросил, посверкивая узкими глазами бывший сотник, выискивая взглядом, есть ли подкрепление за спиной Едигира.
— Брось оружие, — приказал тот.
— Кто ты такой? И почему приказываешь?
— Трусу и ребенок приказать может, — усмехнулся Едигир, — брось кинжалы, кому говорю.
— Ладно, — нагнулся тот, делая вид, будто собирается положить оружие на землю, но сделав резкий скачок в сторону, подхватил за шею сидевшего на земле молодого парня, прикрываясь им, как щитом.
Едигир лишь усмехнулся, краем глаза отмечая, как стоявший в стороне другой парень выхватил из колчана стрелу и прыгнул за дерево, прикладывая ее к луку.
— Я же вас предупредил, — крикнул Едигир, и стрела, пискнув, подобно лесной осе, воткнулась в ступню стрелка. Взвыв, он бросил лук на землю и схватился за ногу.
Кинжал, прорезав воздух рядом с головой Едигира, упал в ближайший куст. Тут же стрела пронзила растопыренную пятерню бывшего сотника и пронзительный крик огласил лес. Парень, освободившись от его объятий, ударил кулаком по лицу, а потом еще с размаху ногой в пах, злобно выкрикивая:
— Вздумал за моей спиной спрятаться! Не выйдет! Теперь-то я поквитаюсь с тобой! За все поквитаюсь! — и удары сыпались на бывшего сотника, он уже упал на землю, прижимая к груди пробитую стрелой руку.
— Никогда не смей бить раненого, — крикнул Едигир, отбросив за плечи парня. — Понял?
Но тот, словно молодой волчонок, оскалив зубы, кинулся с кулаками на Едигира. Но получив удар в живот, перегнулся пополам, застонал, прислонясь к дереву.
— Все? Успокоились? — спросил с усмешкой Едигир, обводя их взглядом. — Теперь говорите, кто вы и откуда будете. Не хотели по-хорошему, пеняйте на себя.
— Мы войны хана Аблата, — прохрипел сквозь зубы бывший сотник, которому удалось вытащить из ладони жало стрелы, и теперь он пытался унять сочившуюся кровь, — а ты, кто?
— Воины? Да какие вы воины! — бросил небрежно Едигир. — А кто я — вам знать не обязательно. Скажите спасибо, что живыми оставил. Далеко до вашего улуса?
— Не очень… — ответил самый молодой.
— Ведите меня к своему хану, — приказал Едигир, да мешки с орехами не забудьте. Вояки!
Уставшее солнце уже проглядывало сквозь нижние ветви молодого сосняка, когда все четверо вышли к хорошо укрепленному городку, стоящему на берегу многоводной реки. Впереди Едигира тяжело вышагивали его пленники, медленно переставляя ноги. Он шел чуть сзади, держа наготове лук и неся отобранное у них оружие. Он не знал правильно ли поступает, отправившись с ними в селение, но иного выбора у него просто не было.
С башни их окликнул караульный:
— Стойте! Почему без оружия? Кто с вами?
— Это ты у него спроси, — зло огрызнулся бывший сотник.
— Зови своего хана! — крикнул Едигир, положив оружие перед собой и отступая на шаг.
— Кто его просит? — тут же отозвался с башни караульный. — Если каждый проходимец будет нашего хана требовать, то ему отдыха не будет.
— Вот с башни слезешь я тебе на ухо скажу, а если не поймешь, то вместо тебя твое ухо к хану отправлю, — ответил Едигир рассмеявшись.
Караульный не стал пререкаться и его сапоги застучали по ступеням деревянной лестницы. В городке послышались крики, бряцанье оружия, и вскоре в воротах показались два плечистых воина с копьями в руках. Они приблизились к Едигиру, внимательно осматривая его, но ни один не глянул на бывших воинов, которые стояли, униженно втянув головы в плечи, словно ждали тычка или удара.
— Хан Аблат послал нас узнать, кто ты и почему хочешь его видеть. Что ему передать?
— Скажите, что прибыл человек из Кашлыка, — сдержанно отозвался Едигир.
Воины переглянулись и знаком показали, чтобы он шел с ними. Когда они прошли по скрипящему шаткому настилу внутрь городка, их встретили настороженные взгляды обитателей. Мужчины вышли с оружием в руках, а женщины придерживали малышей, прячущихся за них. В центре селения стоял ханский шатер, а перед ним в окружении воинов — невысокий плотно сбитый старик со скрещенными на груди руками. Видимо, это и был хан Аблат.
Сопровождающие Едигира воины подошли к хану и один из них что-то прошептал ему на ухо хану. Тот молча слушал, не спуская внимательных глаз с Едигира. Движением руки отпустив воинов, он обратился к Едигиру:
— Кем ты послан на нашу землю и с чем пришел?
— Я пришел сам по себе и принес плохие вести…
— Говори, — ободрил хан Аблат, видя замешательство пришельца, — плохие вести тоже вести. Рано или поздно мы о них узнаем. Разве не так? Лучше узнать их от друга, нежели от недруга. А ведь ты нам друг, иначе не пришел бы сюда.
— Я — друг… Хан прав, плохие вести имеют длинные ноги и всегда обгоняют добрые. Но может тебе известно, что в Кашлыке правит иной хан и имя ему Кучум?
Хан Аблат утвердительно кивнул:
— Да, наши соседи сообщили мне об этом. Я скорблю о погибших воинах, Едигире и брате его Бек-Булате. Они были великие воины.
Услышав свое имя, Едигир вздрогнул, хотел было назваться и объяснить хану, кто он такой, но что-то удержало его от этого. Он лишь горестно вздохнул, подтвердив:
— Теперь их души обитают в царстве теней и глядят на нас оттуда. Но я поклялся отомстить за их смерть. Они погибли за землю наших отцов и, пока я жив, пришельцы не будут спокойно ходить по этой земле. Клянусь прахом моих предков.
Хан Аблат внимательно слушал его, не перебивая. Затем опустился сам на толстый войлок, лежавший у входа в шатер, и пригласил сесть Едигира.
— Я не спрашиваю твое имя и ты вправе не называть его. Буду звать тебя просто Ярсулы — Яростный воин. Ты не против?
Едигир, не поднимая глаз, кивнул головой, отметив про себя, что хан ни так прост, как может показаться на первый взгляд, и с ним надо держать ухо востро.
