Александр Спешилов - Бурлаки
— Не могу, Спиря. Баб держать на казенных судах запрещено. Правил таких нету.
— Она поварихой может. Да постирать там.
— Опоздал, Спиря. У меня уже есть такая повариха. Куда твоей жене! Погляди-ко, девка — ягодка.
— Ягодка, да не для твоих зубов, — проворчала Катерина. — Прими уж лучше этого Спиридона с женой, а меня уволь.
Спиридон повернулся к Паниной.
— Что ты, девка! Я не знал, что ты уж в поварихи поступила. На живое место кто же позарится. Да и моя баба — какая она повариха? Ты уж как-нибудь того… — Спиридон встал на колени перед Сорокиным и попросил: — Василий Федорович, благодетель. Много благодарны мы тебе. Сам знаешь, сколь годов я тебе крыши поправлял. Возьми мою бабу в свое хозяйство. Все она на месте будет.
Сорокин погладил свою рыжую бороду, подумал и сказал:
— Ладно. Встань, Спиря. Посылай жену к нам в, деревню. Это самое, можно, в деревню если… Пиши, сынок: Спиридон Кошелев… Записал?
— Готово, — ответил я.
Старшина просмотрел список, оглядел свою команду и ласково проговорил:
— Остальные господа, давайте отсюда на берег. Больше матросиков не требуется. Ваканций не будет. Не обессудьте… Есть еще петля, ну да и шея для нее имеется. Старшим матросом у нас будет Пепеляев. Вахромей.
По трапу, расталкивая народ, поднялся на судно — легок на помине — сам старший матрос Вахромей. Он заметно был навеселе.
— Наше вам почтение. Сорок одно с кисточкой, полтора рубля сдачи. Господину волостному старшине!
— Хе-хе-хе! Здесь я не волостной, а старшина карчеподъемницы, — усмехнулся Сорокин.
Заплатный заметил:
— Похож на волостного. Тоже рыжий и с брюхом.
Сорокин побагровел и бросил злобно:
— Чего, чего? Я тебе на плесе, смотри, последние кишки из твоего худого брюха повытрясу. Паспорт-то у меня. Вот где твой паспорт. Что хочу, то и ворочу. Я начальник!
— Видно, что начальник, — с улыбкой пробурчал Заплатный. — Только голос у тебя, как у комара…
— Молчать! Я ведь и кусать умею.
5В старые годы, еще когда только начиналось паровое судоходство, по Каме ходил пароход под названием «Близнецы». Это были два отдельных деревянных судна, скрепленные брусьями. На одном стоял паровой котел, на другом — машина, а между ними, в так называемом шалмане, — гребное колесо.
Наша карчеподъемница походила на этих «Близнецов». Тоже два судна, два баркасика, сажен по десять в длину, связанные поперек толстыми бревнами. Над шалманом перекинут сосновый вращающийся вал для подъема карчей. Над валом ферма — два столба с перекладиной. На перекладине разные тали — «вистоны», цепи, крючья. На одном из «близнецов» — каюта старшины, на другом — кладовая.
Матросы жили на особом судне — брандвахте. Одну ее половину занимала кухня — камбуз, другую — кубрик. Во всю длину кубрика двухэтажные нары; Только в конце помещения стояла отдельная койка для старшего матроса. Половицы в кубрике прогибались. Из копаней через широкие щели брызгала вода. Пришлось немедля взяться за откачку. До вечера мы проработали у насоса, выплевывавшего за борт мутную, вонючую воду.
После скупого ужина назначили суточную вахту. Начать вахту пришлось мне.
Старший матрос объяснил мои обязанности. Вахтенный должен колоть дрова, топить печи на кухне и в каюте старшины, мыть полы, швабрить палубу, на ночь поднимать на мачту фонарь, караулить лодки, снасти. Спать вахтенному не полагалось.
Команда устроилась на покой, а я вышел на палубу. Наступила теплая летняя ночь. Тихо. Только где-то в кустах журчит вода. На лугах перекликаются коростели. Через палубу бесшумно проносятся летучие мыши. На высокой мачте тускло маячит фонарь. От всего этого меня стало неудержимо клонить ко сну.
Я уже задремал было на бухте каната, как на брандвахте скрипнула дверь. Ко мне подошел старший матрос с большим обломком кирпича в руке.
— Вахтишь?
— Сам видишь, — ответил я. — А тебе чего надо?
— Ничего не надо. Проверить пришел. Якорь на корме видишь?
— Вижу.
— Грязный весь, ржавленый. Его, знаешь ли, надо хорошенько вычистить. Бери кирпич.
Я принял из рук Вахромея кирпич.
— Тебе ночью все равно делать нечего, вот и поскоблись немножечко. Утром погляжу. Якорь иваныч должен блестеть, как плешь.
Вахромей ушел, а я принялся чистить якорь, нарушая тишину благодатной ночи противным скрежетом кирпича о ржавое железо.
В кубрике кто-то выругался по моему адресу. На палубе появился старшина Сорокин.
— В ученье взяли? Так, так, сынок. Учись бурлацкому обхождению. Ежели якорь вычистишь да болонь перекусишь — женим. Ей-богу, женим. На Катьке на Паниной.
Старшина справил нужду и скрылся в своей каюте. Через некоторое время на палубу вышел Спиридон и заговорил ворчливо:
— И ночью покоя нет. Спать — и то не дают. Чего ты скрипишь, чучело? Брось, говорят тебе.
— Как брось, если Вахромей велел, — возразил я Спиридону.
— Старшой велел? Значит, так и должно. Против старшого не пойдешь… Пойду на берег, может, там усну в спокое. Ну, скрипи.
Спиридон спустился по трапу на берег. Я продолжал чистить якорь. То и дело на палубу выглядывали из дверей кубрика растревоженные матросы. Одни ругались, другие, ни слова не говоря, скрывались в кубрике. Показался Михаил Егорович Кондряков. Он быстро подошел ко мне и спросил:
— Кто это тебя заставил?
— Старший матрос.
— Так, знаешь ли, это издевательство. Какой дурак якорья чистит? Дай-ка кирпич. — Я отдал Кондрякову кирпич, он повертел, повертел его и швырнул далеко за борт со словами: — Морду бить за такие дела.
Кондряков возвратился в кубрик.
Я вымыл руки, лицо и сел на канат. На небе вечерняя заря уже сходилась с утренней. Потянул легкий ветерок. Запахло свежими травами и медом. Я задремал. Вдруг послышалась ругань:
— Ты очумел, Что ли? Почему якорь не чистишь? Я, что ли, за тебя спину буду гнуть? Где кирпич? Бросил, холера! — Вахромей схватил меня за ухо и потащил к якорю. — До тех пор будешь вахтить, покуда якорь не вычистишь. Кирпич где хошь возьми и чисти, чисти! Что я сказал! А не вычистишь, потычу мордой о лапу, будешь знать, как начальство не слушать.
Я сходил на берег за новым кирпичом и снова стал чистить якорь.
Наступил рассвет. На реке появилась белесая пелена тумана.
Заиграла проснувшаяся рыба, запели птицы, а я все еще чистил проклятый якорь. «Музыку», мою прервал вышедший на палубу Андрей Заплатный.
— Кто тут всю ночь скоблится? Кто тебя заставил заниматься таким делом?
— Вахромей. Я не стал было, так он мне чуть ухо не оторвал. — И я показал Заплатному распухшее ухо.
— Сволочь! Бери, вахтенный, швабру — пора палубу мыть. А с Вахромеем я сам поговорю.
Заплатный спустился в кубрик и пошептался с чувашином Максимом могутным. Разбудил еще кое-кого. Подобрались к Вахромею, который спал с лицом праведника. Заплатный заткнул ему рот грязной паклей, потом его прикрутили веревкой к койке. Лежал он, корчил рожи и дико вращал глазами…
Таковы были бурлацкие нравы. Чистка якоря считалась позорным крещением начинающих бурлаков. Над чистильщиками якорей матросы обычно глумились не одну навигацию. Работая в сарае Юшкова, я не раз слыхал, как один бурлак говорил другому:
— Помнишь, как ты у Мешкова якорь чистил?
— А тебе на барже в прошлом году сколько банок наставили?
Обиженный лез в драку. Банки позорней чистки якоря.
Сейчас в кубрике карчеподъемницы матросы ставили банки старшему.
— Ты знай, кого заставлять якорь чистить. Спирю бы заставить поскоблиться — туды-сюды, а ты над мальчишкой измываешься.
Вахромей пытался что-то возразить Заплатному, но комок пакли был надежно забит в его рот.
Максим оголил Вахромею живот и намылил зеленым мылом. Андрей Заплатный левой рукой оттягивал кожу на брюхе Вахромея, а ребром ладони правой руки сильно ударял по оттянутому месту. На теле старшего матроса появлялись багровые пятна. Вахромей жмурился от боли, по щеке на грязную подушку стекала слеза.
— Дрожь взяла, холуй хозяйский! — шипел Заплатный. — Если не оставишь парня в покое, полетишь вниз башкой в омут раков давить…
Я стоял в дверях кубрика, и мне было жаль Вахромея, Заплатный, взглянув в мою сторону и заметив жалостливую мину на моем лице, убедительно погрозил кулаком. В это время проснулся Кондряков. Он быстро подбежал к койке старшего матроса и схватил Заплатного за руку.
— Ты, старый товарищ, должен понимать, что не к лицу нам это зверство.
— Клин клином вышибают, — пробурчал Заплатный.
Вахромея развязали. Он порывисто схватил руку Кондрякова, поцеловал ее и заплакал.
Кондряков отер руку о бушлат и бросил ему:
