Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
– Неси давай покрывало, – обратилась Гисла к Нантосвельте.
Как обычно, когда чувствовала себя особенно неуверенно, Азарика надменно вскинула голову.
– Все равно – жить или умереть, – пробормотала она.
– Что ты сказала? – переспросила Гисла.
Азарика не ответила.
– Берешь ли ты, Эд, в жены Азарику?
Казалось бы, совсем недавно он стоял на этом же месте и повторял за священником те же самые слова. Но тогда рядом с ним была другая женщина, а в голове – совсем другие мысли. На новобрачную он не смотрел. Он чувствовал себя среди врагов, и ощущение это было ему привычно. И так же привычно он прикидывал – от кого ждать удара, кто прикроет в случае чего. На хорах церкви расположились стрелки, Альберик и Альбоин поручились за своих жен головой, и все же… Что до Азарики – одного только взгляда на нее, когда она отбросила покрывало с лица, было достаточно, чтобы понять – Фортунат был прав, она совершенно готова к смерти. Эд знал – если сейчас здесь действительно что-то заварится – мишенью будет не он. Мельком он подумал, что Азарике следовало был надеть кольчугу под венчальное платье, но отогнал эту мысль как совершенно нелепую.
Между тем церемония продолжалась.
– …в горе и в радости…
– …в горе и в радости…
– …в богатстве и в бедности…
– …в богатстве и в бедности…
– Пока смерть не разлучит вас.
– И даже смерть не разлучит нас! – резко произнес Эд и, не обращая внимания на шум, пробежавший по толпе придворных, надел кольцо на палец невесте.
Потрясенные таким вопиющим нарушением приличий люди, собравшиеся при венчании, загудели, зашептались, и ответов невесты почти не было слышно. Кажется, она и сама растерялась, и произнесла все, что полагалось, честь по чести, ничего не изменив.
Представление, однако, на этом не закончилось. Наступала заключительная его часть, та самая, во время которой разыгрался кошмар предыдущей свадьбы – передача «кубка любви» от невесты жениху. Азарика подошла по проходу к Гисле, державшей поднос с драгоценным кубком, и Альберику, которому передали чеканный кувшин с вином. Напряжение церкви достигло наивысшего предела. У всех, должно быть, было одно и то же ощущение – как все повторяется! Другой кубок (другой? А может, тот же самый?), другой виночерпий и другая невеста… а все равно… Фортунат, только что объявивший Эда и Азарику мужем и женой, много что мог бы сказать по этому поводу, но был так же захвачен общим напряжением, как и все остальные. Альберик наполнил кубок вином. Гисла повернулась, чтобы передать поднос Азарике. И тут произошло нечто совсем неожиданное. Вместо того, чтобы принять поднос, Азарика протянула руку и взяла золотой кубок. И поднесла его к губам.
Единый вздох пронесся по толпе. Неподобно пискнув, смолк орган. Все поняли, что молодая сделала так отнюдь не по незнанию ритуала. Ужасная ситуация с отравлением на королевской свадьбе повторялась в чудовищно перевернутом виде. Неужели «младшая чародейка» последует за старшей? У Эда остановилось сердце. Ему казалось, что он предусмотрел все возможности покушения… кроме той, что уже была!
Отпив из кубка, Азарика несколько мгновений держала его в руках, словно бы в задумчивости, затем улыбнулась – впервые за весь день. Кивнула – дескать, все хорошо. Вернула кубок на место и теперь уже, сообразно обычаю, двинулась к мужу с подносом в руках.
Что-то неуловимо изменилось в церкви. Исчезла ли тяжесть, давившая на всех, ожидание чего-то невообразимо ужасного? Или что-то еще произошло, переломившее проклятую судьбу, обратившее сердца от злобы к радости?
Слабое, неуверенное восклицание раздалось в толпе:
– Да здравствует королева!
И нестройный хор подхватил его, эхом прокатившись по капелле:
– Да здравствует королева!
Церемония двинулась своим чередом. Грянул орган. Из-за внезапной слабости Фортунат вынужден был опереться на руку служки. «Господи, – подумал он, – если я сейчас умру, то не буду в обиде. Все хорошо, Господи.»
Но слабость так же внезапно отпустила. Он выпрямился. Гисла и Нантосвельта сомкнулись за спиной новобрачных.
– Она первой выпила из кубка, – заметила Гисла, приличия ради почти не размыкая губ.
Нантосвельта удивленно покосилась на нее.
– Она же испытывала, нет ли там яда!
Забыв о приличиях, Гисла заговорила во весь голос:
– Дура! О приметах ничего не знаешь?
Теперь светало поздно, и солнце еще не пробивалось сквозь ставни.
– Прости меня, – неожиданно услышала голос мужа.
– За что? – спросила она, и сердце у нее внезапно замерло. Неужели он все узнал и хочет сейчас говорить об отце… об Одвине?
Но ответил он нечто совершенно другое.
– Я думал, что этот младенец… Винифрид… твой ребенок.
Она не сразу поняла, что он имеет в виду. Но он уже не мог остановиться.
– Когда я встретил тебя в лесу и увидел ребенка… я подумал… в тот день, когда ты попала к мятежниками и тебя избили до полусмерти, могло быть не только это… и ты спряталась от людей в лесу, чтобы родить.
Азарика смотрела в потолок, осваиваясь с услышанным. Это было трудно. Хотя – а что другое он мог подумать? Она ведь и сама говорила Ивару, что ребенок – ее. Но Эд ведь ни словом, ни намеком…
– И ты молчал все это время?
– Не хотел говорить. Думал, тебе будет больно. Ведь ты была бы ни в чем не виновата.
«Неужели ты думаешь, что я могла бы солгать тебе?» – собиралась сказать она, но укорила себя за лицемерие. В каком-то смысле она все эти годы лгала ему. Она и сейчас не говорила всей правды.
– А почему ты сейчас решил сказать об этом?
– Потому что понял, что ошибался.
Азарика в задумчивости смотрела перед собой. В комнате было уже почти светло.
– Не так уж ты ошибался. Мать Винифрида на смертном одре взяла с меня обещание не оставить его. Я его выходила, выпестовала и окрестила. Так что ты прав. Ребенок этот – мой.
Она почувствовала, как пальцы Эда до боли стиснули ее ладонь. Азарика повернулась и встретилась с его взглядом.
– Хорошо, пусть это будет твой сын. И я буду во всем ему покровительствовать. Но только ради тебя. Потому что он мне не нужен. Мне нужен другой ребенок. Наш.
Наступавшие морозы неумолимо приближали приутихшие было с осенними дождями военные действия. С внутренней стены укреплений Компендия Азарика смотрела, как строятся войска, уходившие в Лаон к месту общего сбора. Ничего не поделаешь, Эд и без того слишком много времени потерял, обустраивая собственную жизнь. Она заикнулась было, чтобы он взял ее с собой в поход, но он и слышать об этом не хотел: «Ты свое отвоевала». Она возразила, что не привыкла сидеть без дела. «У тебя есть дело, – сказал он, – сидеть дома и ждать меня. Такова судьба всех жен, а ты – не просто жена, а королева. К этому придется привыкнуть. С врагами я управлюсь собственным мечом, – она смутно отметила, что в последнее время он перестал поминать столь любимый им раньше «меч моего отца» или «меч Робертинов», – а ты будь спокойна и думай о нашем будущем ребенке». О ребенке думать было еще рано, в этом она была пока уверена, однако Эд твердил о нем постоянно, как будто ему уже предстояло появиться на свет. Он хотел – едва ли не требовал, чтобы она родила как можно скорее. И тут она понимала – это говорит не столько мужчина, сколько король. Нужен наследник, продолжатель династии…
Азарика вздохнула и двинулась по лестнице вниз. Она направлялась в дворцовую церковь – слушать мессу. Теперь она не пренебрегала и этой обязанностью. Из дам ее сопровождала одна лишь Нантосвельта. Гисла уехала к себе в Веррин, к детям, сделав по дороге крюк до святого Эриберта, чтобы прихватить крестника королевы. Зато позади следовал усиленный вооруженный эскорт. Приказ Эда по-прежнему выполнялся, и Азарику охраняли, как сокровища короны, хот никто, кажется, уже не ожидал покушения. Отношение к ней начало заметно меняться. Говорили, будто молодая королева одна умеет смягчить гнев господина своего и повелителя, что она – истинная заступница сирых и убогих… Азарика не знала, кому она обязана подобной славой – Фортунату или Гисле. О том, что слава эта может быть следствием и собственных поступков, она не думала. Когда она ступила на мощеные камни двора, придерживая рукой длинные складки тяжелого платья и отороченного мехом плаща, раздался истошный вопль:
– Ваше величество! Ваше ве… – надрывался голос. Он вопил, как сатана в аду. Вопил… как сатана в аду… нехорошее воспоминание не успело еще всплыть со дна памяти. Стража вокруг нее ощетинилась мечами и копьями, а к ногам ее толкнули двух человек, и они так и остались лежать – карлик с бочкообразным пузом и крохотной головкой, и длинный, тощий, словно лишенный костей малый.
Этих двоих Азарика предпочла бы сейчас видеть меньше всего в жизни. Крокодавл и Нанус. Бродячие комедианты, уроды, клевреты и шпионы Заячьей Губы, а одно время – ее, Азарики, тюремщики.
