Валентин Азерников - Долгорукова

   — Присядьте, княжна, — тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. — Вы здесь будете жить?

   — Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.

   — Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск — всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?

   — Нет... Да...

   — Кто же он, если не секрет?

   — Мы пока... Я обещала никому...

   — Да? Даже императрице?

   — Простите, Ваше величество, я обещала.

   — Что же он так боится огласки? Это неестественно.

   — Он... У него обстоятельства... Его родители против.

   — Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, — императрица произнесла это, глядя мимо Кати. — Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.

   — Спасибо, Ваше величество.

   — Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...

Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.

   — Зачем ты... замом ты хотел этого, — судорожно, толчками, говорила она. — Это так унизительно... Она знает... знает...

   — Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.

   — Знает, я видела, я чувствовала — как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...

   — Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, — он попытался обнять её.

   — Пустите, не трогайте меня, идите обнимайте вашу жену, ваших детей — это ваш долг, мне прямо намекнули, а я... я партнёрша для танцев... — она с новой силой зарыдала.

   — Катя, что с тобой? Я тебя не узнаю.

   — Ну так узнайте, это тоже я. Не нравится — не надо. Вы же не привыкли, когда кто-то смеет иметь собственные чувства и вам их показывает...

   — Ну что ты, ангел мой, за что же ты на меня сердишься, я же хотел как лучше, чтобы ты официально могла бывать при дворе, на балах, ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты танцуешь.

   — Если это вам так нравится, ходите в балет, а я не балерина какая-нибудь. Я живой человек, и когда меня после бала предлагают отвезти домой или назначают свидание, я устала придумывать, почему всё это невозможно. Это вам тоже нравится?

   — Но, Катя, ты мне не говорила этого.

   — Я вам много чего не говорила.

   — И не обращайся ко мне на «вы», ради Бога, что это ты вдруг.

   — Ваше величество, — Катя села на диван, вытерла слёзы, — а когда вам разонравится смотреть, как я танцую, что со мной будет?

   — Но этого не будет никогда, клянусь тебе.

   — А другим, на кого вы любили смотреть, вы тоже клялись в этом?

   — Катя, ты сегодня невозможна. — Александр поднялся, прошёлся по кабинету, остановился перед Катей. — Я не знаю, чем я тебя прогневал, и не знаю, чем тебя успокоить. Я могу только повторить то, что сказал тогда в Бабигоне: как только представится возможность, я женюсь на тебе.

   — А когда она представится?

   — Я не знаю, это в руках Господа. Мы все его слуги. Но и до того, как это произойдёт я клянусь тебе, ты не будешь ни в чём нуждаться. Ты будешь иметь всё, что хочет иметь женщина.

   — Женщина хочет, прежде всего, иметь семью.

   — Ты действительно невозможна сегодня, — Александр с трудом сдерживал раздражение. — А разве мы — не семья? Разве я тебе не несу всего себя — мою страсть, мои мысли, мои чувства, мои надежды и сожаления; и не только о нас, о нашей судьбе, но и о судьбах России, Пиропы. У меня министры не знают того, что знаешь ты. Мир и узнает после тебя. А с тобой я советуюсь, с тобой, здесь, принимаю решения... Чем же мы не семья? — Он смотрел на неё в упор, она отвела взгляд. — На балы вместе не ездим? Ездим. Порознь, но ездим. Разве мы не вместе отдыхаем? И в Царском, и в Петергофе, и в Париже, этим летом в Эмс поедем. Что же ещё нужно женщине?

Катя судорожно вздохнула и сказала тихо:

   — Её величество сказала, что дети.

   — А она не сказала, что в результате, родив восемь детей, она потеряла привязанность супруга? — Он надел мундир. — Ладно, моя радость, ты сегодня не в духе, я тоже что-то устал. Расстанемся до следующего раза, я приеду к тебе на дачу. Я буду молиться, чтобы к тебе вернулась твоя нежность. — Он коснулся губами её волос и хотел уже идти, но она резко притянула его к себе, прижалась.

   — Сашенька... Ты не бросишь меня? Правда? Мы всегда будем вместе, всегда?

   — До самой смерти, мой душонок, — прошептал Александр вдруг дрогнувшим голосом. — Клянусь тебе.

Катя в своей комнате на втором этаже расчёсывала перед сном волосы. Потом она скинула халат, задула лампу и собралась было лечь в постель, как вдруг увидела в проёме балконной двери мужскую фигуру.

   — Саша, ты? — обрадовалась она.

   — Тс-с, — тихо произнёс незнакомый мужской голос. — Не пугайтесь.

   — Кто вы? — От страха её голос сел.

   — Тот, кто потерял голову из-за вас.

   — Я буду звать на помощь, уходите.

   — Чтобы выставить себя в смешном виде? Я не грабитель, не вор, — он шагнул к ней навстречу, она прижалась к стене. — Я ничего не возьму у вас. Это вы, вы у меня похитили мой покой, моё сердце. Это я зову на помощь — верните мне их... — Он сделал ещё шаг к ней.

   — Не приближайтесь, я закричу.

   — Зачем? Чтобы сбежались люди?

   — Уходите!

   — Я уйду. Но прежде я хочу сказать вам то, что не решился бы сказать днём, при свете. Темнота придаёт мне смелости. И я не вижу вашего лица, вашего негодования, и могу думать, что вы благосклонны ко мне, и это помогает мне объясниться вам...

   — Я не хочу вас слушать, уходите тотчас же.

   — Я не уйду, пока не скажу всего. И если вы хотите, чтобы я ушёл, дайте мне выговориться. Я не трону вас, не бойтесь.

   — Кто вы? Я знаю вас?

   — Да. Мы танцевали на маскараде.

   — Ах, вы один из тех, кто...

   — Да.

   — Но какой именно?

   — Какая разница, если вы и тогда не видели моего лица. Можете звать меня господин X. Скажу; что я тот из двух, кто без памяти влюбился в вас.

   — Но вы же тоже меня не видели без маски.

   — Там — нет, но после... Не один раз. Издалека и совсем близко. Иногда я почти касался вас, и мне большого труда стоило удержаться, чтобы не сказать: это я... И вот теперь я здесь, подле вас, и я говорю: это я, который молит об одном лишь — позволить ему быть подле вас, чтобы ежедневно, ежечасно говорить вам о своём чувстве... Да, да, я знаю ваши обстоятельства, сегодня вы в плену заблуждения, но скоро оно рассеется как дым... Вы станете лишней, вас отбросят как перчатку... Молчите, не отвечайте, я знаю, что сегодня вы не можете даже признаться себе в этом, вы всё поставили на эту карту, но я знаю свет, я игрок, я, верно, знаю, что эта карта будет бита, эта игра всегда проигрывается, в неё нельзя выиграть, хотя на кону и стоит так много надежд, но на бубновую даму всегда найдётся червовая — рано или поздно, поэтому я молю вас — выйдите из игры сами, до этого, я помогу вам, вы прекрасны и молоды, вы созданы не для этих игр, тот, кто с вами сейчас, не может дать вам того, чего вы стоите: ни семьи, ни детей, ни верного будущего... Подумайте, что вас ждёт через год, два — презренье и жалость света, слёзы в подушку, одиночество... Доверьтесь же тому, кто, увидав вас, сразу понял, что вы — его судьба, кто готов стать вашей судьбой... И вы никогда об этом не пожалеете... — говоря это, X. приблизился к ней, взял её за руку, попытался обнять.

   — Пустите! — Катя вырвала руку. — Я закричу.

   — Вы дрожите, вы чувствуете то же, что и я... не противьтесь же себе, — он покрыл поцелуями её обнажённые плечи. Она тщетно пыталась увернуться от его поцелуев.

   — Нет, нет, уходите... Вы дурно говорите...

   — Я истину говорю, истину, и вы знаете, что это так, но стыд мешает вам признаться себе в этом. Отбросьте его, доверьтесь мне... — он силой запрокинул её голову и поцеловал в губы.

   — Нет! — вырвалась она. — Нет! — Она распахнула дверь. — Ещё одно движение — я кричу...

   — Ну, хорошо, хорошо, — шёпотом сказал X., — я уйду. Я уйду сейчас, чтобы вернуться — потом, снова... чтобы снова говорить вам о своей страсти... Но перед уходом дайте мне на память что-нибудь своё — как знак, как напоминание, что это был не сон, что я наяву обнимал вас, что вы дрожали в моих объятиях, что вы будете ждать, когда я снова приду... Что-нибудь, какую-нибудь безделицу...