Валентин Азерников - Долгорукова

   — Но как, граф? Как? Я не только не решусь заикнуться об этом Государю, но даже в мыслях...

   — Помилуйте, генерал, кто говорит об этом. Да он бы и не послушал никого. Похоже, эта особа имеет на него необъяснимое влияние.

   — Что ж, батенька, тут необъяснимого? Ему сорок девять, ей девятнадцать, вот и все объяснения. Да ещё и красива, чертовка, ничего не скажешь. А коль ещё и императрица, как сказывают, всерьёз занемогла... Я бы, знаете, тоже голову потерял.

   — Ну, ну... Не клевещите на себя. Не потеряли же в позапрошлом году, когда...

   — Господи! Вы и про это знаете?

   — Ну так, генерал, коли я уж и про первую особу знаю, то уж сочтите за честь...

   — Да, граф, не хотел бы я оказаться в числе ваших врагов.

   — Надеюсь, нам обоим это не грозит. Так вот, генерал, перейдём к делу. Я бы полагал полезным для общества, коль мы не можем повлиять на Его величество, попробовать повлиять на вторую фигуру в этой партии.

   — А ежели она расскажет Государю?

   — Значит, надо таким способом повлиять, чтобы не рассказала.

   — Это каким же?

   — Я полагаю, есть только один способ. Про что женщина никогда не расскажет мужчине?

   — Про что же?

   — Стареете, генерал. Про другого мужчину.

   — То есть вы имеете в виду...

   — Именно. А подберёте кандидатуру вы. Сумеете?

   — Надо подумать. Это не так просто.

   — Если бы эта задача была простой, я бы не стал прибегать к помощи вашего превосходительства. К сожалению, мои фигуранты для этого не годятся. К тому же почти все известны Государю. Тут нужен человек из тени. Желательно именитый, но бедный. Чтоб было чем заинтересовать. О достоинствах физического рода говорить не будем — это ясно. Главное — отчаянный. Хорошо бы из игроков.

   — Но чем же он сможет её привлечь по сравнению с тем, что она имеет?

   — Я полагаю, двумя вещами. Первое — за банальностью можно опустить. Как вы изволили заметить, Государю сорок девять, и он изнурён ответственностью и заботами. А второе — она его каприз, прихоть, мотылёк, так сказать. А барышне небось замуж хочется.

   — Значит, ваш кандидат жениться на ней должен?

   — Пообещать жениться.

   — И вы полагаете, этого будет достаточно, чтобы она...

   — Чтобы он... Чтобы Государь узнал о её неверности. А это уже моя забота. И тогда, я полагаю, всё вернётся на круги своя.

   — А как же его свести с ней, чтобы никто, не дай Бог, не заподозрил чего?

   — Я думаю, через её невестку. Она сама весьма скандализована сложившимся положением. Воспользуемся ним. — И человек в сюртуке махнул рукой, подзывая карету.

Бал-маскарад был в разгаре. Катя в маске кружилась в танце среди других масок. Когда танец закончился, кавалер подвёл её к креслам.

   — Благодарю нас, сиятельная незнакомка. Могу ли я надеяться и ещё на один танец?

   — Я запишу вас, маска.

Подошла Сильвия, её невестка. Она тоже в маске. Её сопровождали двое гусар в масках. Катин кавалер отошёл.

   — Милая, — сказала Сильвия, — позволь тебе представить этих прелестных незнакомцев. Оба отменно танцуют, оба ужасно остроумны, и, надо полагать, оба молоды и красивы.

   — И оба восхищены, — подхватил первый гусар, обращаясь к Кате, — как вы танцуете.

   — И оба надеются, — сказал второй гусар Кате, — что вы окажете им честь в следующем катильоне.

   — Сразу двум? — засмеялась Катя.

   — Мы бросим жребий, — сказал первый гусар. — И тот, кто вытянет его...

   — Будет смотреть, — подхватил второй гусар, — как мы с вами танцуем.

Катя снова засмеялась.

Заиграла музыка. Второй гусар предложил Кате руку. Она встала.

   — А это ваш выигрыш, — сказал второй гусар Сильвии, кивнув на товарища. — Надеюсь, он тоже окажется счастливым.

Катя танцевала среди масок. Из-за балюстрады за ней наблюдал Александр. Он был тоже в маске, но его невозможно было не узнать — по костюму, росту и бакенбардам. И по тому пространству, которое оставалось свободным вокруг него. Рядом с ним стоял Рылеев, он был без маски.

   — Ты бы, Александр Михайлович, — обратился Александр к Рылееву, — надел маску. А то ты совершенно меня разоблачаешь.

   — Не могу, Ваше величество. В маске кругозор сужен, видно только то, что перед носом. А я на службе.

Мимо них проплыла в танце Катя. Александр проводил её восхищенным взглядом, потом сказал Рылееву:

   — Ну коль ты служишь тут, так скажи, кто вон с той маской танцует? — он показал глазами на Катиного кавалера.

   — Судя по мундиру...

   — Узнай. И вели ему брать уроки танцев. А то он ей все ноги отдавит...

Катя сидела в кресле одна, обмахиваясь веером. Убедившись, что никого вокруг нет, сняла маску, стала и ею обмахиваться — другой рукой. Рядом с ней опустилась в кресло молодая женщина, её маска была поднята на лоб.

   — Вы одна? Можно присесть? — спросила она Катю.

   — Конечно. Жарко, — Катя помахала маской.

   — Неудивительно, вы столько танцуете.

   — Я бы ещё могла, да...

   — Боятся, — то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала Катина соседка.

   — Меня? — удивилась Катя.

   — Ну... Не совсем вас. Извините, я не должна так говорить, мы совсем незнакомы.

   — А я вас знаю. Вы — мадемуазель Шебеко.

   — Вы угадали, княжна.

   — Ну так зачем чиниться. Давайте просто: Варя — Катя. Ладно?

   — Ладно, Катя.

   — И на «ты» — хочешь?

   — Хочу, Катя.

   — Забавная ты, Варя.

   — Я не забавная, я просто старше вас. Тебя... Старшие всегда кажутся забавными.

   — Ой, ну ты просто как мой брат — тоже всё меня за девочку почитает.

   — А ты уже... — Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: — Не сердись, но это все знают.

   —  Что знают? — Катя отодвинулась от неё.

   — То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. — Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.

   — Я не сержусь. Я просто...

   — Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое — и счастье, и тайна — распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость — не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?

Катя долго молчала, потом тихо спросила:

   — Откуда вы знаете всё?

   — Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.

   — Прошла?

   — А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..

   — И ты тоже? — Катя вдруг ахнула. — С ним?! — шёпотом, почти беззвучно спросила она.

   — С ним? — Варя рассмеялась. — Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.

   — Варя...

   — Да?

   — А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя — Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?

   — А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?

   — Как это — как лучше?

   — Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.

   — Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.

   — Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... — она многозначительно замолчала.

   — Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.

   — Да? И тебя тоже? Поздравляю.

   — Почему тоже?

   — Да так, не обращай внимания. Мы же решили — ничего не было.

   — Ну ты представляешь, как же я... перед ней...

   — Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, — все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.

   — Как же это может быть?

   — Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?

   — Послезавтра.

Мария Александровна сидела в глубоком кресле — прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.

   — Присядьте, княжна, — тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. — Вы здесь будете жить?