Эдвард Радзинский - Последняя ночь последнего царя

АЛЕКСАНДРА. «Мой бедный. Сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что по крайней мере, хоть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли... Ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, – задерживать своего Государя... Только бы ты был здесь!»

НИКОЛАЙ. Я никогда тебя не спрашивал: как принял Маленький отречение?

АЛЕКСАНДРА. Я попросила месье Жильяра рассказать ему. И тот сказал: «Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не желает больше быть императором». Бэби посмотрел на него... скорее удивленно. «Он сильно утомлен в последнее время", – продолжал бедный Жильяр. Бэби покраснел, долго молчал... нет, нет, он не спросил о себе. Он был великолепен... Но когда месье Жильяр уже уходил, Маленький вдруг сказал: „Если больше нет царя, кто же будет править Россией?“

НИКОЛАЙ. Вопрос не столь наивен... Тут не Европа, здесь – страна царей. И может быть, на несчастную Родину, решившую жить без Господа, вскоре придет новый царь. Царь – без Бога.

АЛЕКСАНДРА. И все-таки хочется увидеть будущее... Но нельзя так грустно заканчивать нашу пьесу. Боже мой, я написала целых шестьсот тридцать пять писем. Но можно было написать всего лишь одно. (Читает.) «Всегда... всегда чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, сильно и нежно прижатые к твоим. Вечно, вместе и неразлучны».

Шум включенного мотора

Что это?

НИКОЛАЙ. Мотор завели.

АЛЕКСАНДРА. Я почему-то испугалась. Так громко.

НИКОЛАЙ. Должно быть, большой грузовой автомобиль.

АЛЕКСАНДРА. Но почему ночью?

НИКОЛАЙ. Наверное, что-то увозят. Идет эвакуация города.

АЛЕКСАНДРА. Какая беспокойная ночь... Пора спать. Уже очень поздно... по новому времени половина второго.

НИКОЛАЙ. Ты хотела еще прочесть на ночь...

АЛЕКСАНДРА. Устала. Завтра... Нет, пожалуй, одно прочту. Это из Книги пророка Амоса... «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда я пошлю на землю голод – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду услышать слова Господни. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слов Господних, и не найдут».

НИКОЛАЙ. Ну вот! Он дал нам увидеть будущее...

Смех из соседней комнаты.

АЛЕКСАНДРА. Никак сегодня не угомонятся.

НИКОЛАЙ. Они добрые... На днях я рассказал Анастасии об Элле. И уже вскоре она прочитала мне письмо к подруге: «Отец просил передать всем, чтобы не мстили за него. Он всех простил и за всех молится. И чтобы не мстили и за себя. И помнили, что то зло, которое есть сейчас в мире, вскоре умножится. Но не зло победит зло, а только Любовь».

АЛЕКСАНДРА. Ты будто прощаешься с нами? Зачем?!

НИКОЛАЙ. Нет, нет. «Вечно вместе и неразлучны»... Спасибо тебе.

Она гасит свет. В темноте только горит лампада.

АЛЕКСАНДРА. Помолимся. (Они становятся на колени и вместе читают молитву.) «Господи Боже наш, еже согрешивших во дни сем словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец, прости нас. Мирен сон и безмятежен даруй нам, Ангела твоего хранителя пошли, покрывающа и соблюдающа нас от всякого зла...»

Раздаются электрические звонки. Затемнение. В темноте – звонки.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ. Что происходит?

Стук в дверь.

Ники... Стучат!..

ГОЛОС ДОКТОРА. Ваше Величество, город обстреливают. Комендант просит всех сойти в подвал.

ГОЛОС НИКОЛАЯ. Это доктор... Надо будить Маленького.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ. Боже мой, пять минут третьего... Ему так надо было выспаться перед завтрашней прогулкой!

Звонки, бесконечные звонки.

АНАСТАСИЯ

Из темноты голос МАРАТОВА (читает). Из «Записки Якова Юровского о расстреле Романовых": „... Тут и обнаружилось, что на трех дочерях были надеты какие-то особые корсеты. В корсете, местами разорванном пулями, в отверстиях были видны бриллианты... На шее у каждой из девиц оказался портрет Распутина. Мы хотели сжечь Алексея и Александру Федоровну, но по ошибке вместо последней сожгли служанку... Тем временем вырыли братскую могилу для остальных. Часам к семи утра яма глубиной аршина два с половиной была готова“...

Та же палата в Кремлевской больнице.

ЮРОВСКИЙ. Что ты от меня хочешь?

МАРАТОВ. Опять сбил меня. Трудно держать мысль. Они говорят... говорят... Старая парочка.

ЮРОВСКИЙ. Сумасшедший.

МАРАТОВ. Убивал, а не видишь. А я вижу... В его усах, бороде уже седые волосы. И голова – уже с ровной проседью... Лицо погрубело от июльского солнца. И под глазами – мешки. Желто-табачная бородка... Глаза... только потом я понял загадку его взгляда.

ЮРОВСКИЙ. Что ты хочешь?

МАРАТОВ. Я хочу, чтоб перед смертью ты все узнал. И я тоже – все узнал от тебя перед твоей смертью.

ЮРОВСКИЙ. Мне больно.

МАРАТОВ. Я начну сначала. Первая попытка убить их. Ты помнишь?

ЮРОВСКИЙ. Когда должны были везти...

МАРАТОВ. Ага. Будто в Москву...

ЮРОВСКИЙ. И по дороге ликвидировать.

МАРАТОВ. А я отменил убийство. И придумал писать письма от «заговорщиков». (Шепчет.) На самом деле я затеял все ради одного: отменить расстрел. Хотел выиграть время.

ЮРОВСКИЙ. Я чувствовал... всегда! Предатель!

Маратов дает ему таблетку. Юровский швыряет ее на пол.

МАРАТОВ. И каждый раз, читая его дневник, я оставлял его на другом месте – чтобы он заметил... И письма я писал чудовищным французским языком. Делал все, чтобы он понял.

ЮРОВСКИЙ. Но простодушный коронованный дурачок не понял предательства. И записал в дневник то, что мы хотели.

МАРАТОВ. Да, он дал повод его расстрелять... Но я опять пытался... Уже в день казни уговорил Белобородова – и мы послали телеграмму Ленину. Просили подтвердить решение о расстреле. В те дни Революция казалась конченой. И я надеялся...

ЮРОВСКИЙ. Поэтому не приходил грузовик!

МАРАТОВ. Вожди Урала ждали ответ Москвы. И, как ты помнишь, его долго не было.

ЮРОВСКИЙ. Но пришел! Пришел!

МАРАТОВ. Да, Ленин сказал: «Нельзя оставлять живого знамени им – нашим врагам».

ЮРОВСКИЙ. Мы были непреклонны – и победили.

МАРАТОВ. И где сейчас победители? С красавицей Риммой за колючей проволокой? Или уже получили «пинок под зад"?

ЮРОВСКИЙ. Предателю не понять Революции... Уходя в тюрьму, моя дочь Римма сказала мне: «Два великих революционера Нечаев и Ткачев еще в XIX веке думали: сколько людей придется уничтожить после победы революции? И Нечаев сказал: „Надо думать о том, сколько оставить“. Сталин велик потому, что он пошел дальше. Он понял: никого нельзя оставлять – весь старый мир должен погибнуть. И мы, старые революционеры, – тоже, потому что мы – его часть. Мы более не нужны партии. Мы выполнили свою задачу – мы создали Первое Государство Нового мира. И теперь с нашими привычками к дискуссиям, спорам, к свободе. И с нашей жалостью...

МАРАТОВ. С жалостью?

ЮРОВСКИЙ. С остатками буржуазной жалости – мы непригодны для новых задач. Мы должны уйти. И бывшие партийные вожди это поняли. И потому они согласились объявить себя шпионами и врагами. Ибо начинается новый этап: завоевание остального мира. Великая мечта пролетариата: Всемирная Революция! Ты помнишь, бывший товарищ Маратов, как мы о ней мечтали тогда – в 1918-м году? Мы ждали, что весь мир тотчас последует за нами. Мы ошиблись. Ты помнишь наш лозунг: «Железной рукой загоним человечество в счастье"? Но для этого нужны уже не мы, но новые люди – нерассуждающие, дисциплинированные – муравьи, послушные воле Вождя. Готовые безропотно терпеть невзгоды и лишения. И главное – быть беспощадными. Маркс прав: насилие – повивальная бабка истории. Но Маркс ошибся: революция на Западе не смогла бы стать всемирной – западные люди не смогут стать муравьями. Мы сможем. Мы – Азия. И мы победим.

МАРАТОВ. Забавно! Про Нечаева – ведь это мои слова! Это я рассказывал когда-то красавице Римме. Правда, я не сказал ей: великий революционер Нечаев был героем самого страшного романа. Он назывался «Бесы»... И вся наша горькая революция – это спор с автором, Федором Достоевским... Он нас предвидел, мучительно думал о нас. И, ожидая нас, задал нам такой вопросик: «Если для возведения здания счастливого человечества необходимо замучить всего лишь ребеночка, согласишься ли ты на слезе его основать это здание?» И в той комнате – мы согласились.

ЮРОВСКИЙ. Я не читал Достоевского.

МАРАТОВ. Ты строил Новый мир, как памятник – ему: «Федору Достоевскому от благодарных бесов».

ЮРОВСКИЙ. Маленький человек! Мы жили для счастья человечества, ты – для женщины. Всю свою жалкую жизнь ты любил женщину, с которой толком не сказал ни слова...

МАРАТОВ. Да, это была всего лишь мечта, в поруганном, залитом нами кровью мире... Когда я видел прелестное, радостное, чистое личико... Как она смеялась... Сколько раз, стоя за дверью, я слушал ее смех. И когда, краснея, потупя глаза, она встречала меня в коридоре... я шептал ночью пушкинские стихи в подушку... Прав: с нее все и началось. А потом уже случилось иное... Я расскажу. Это стоит узнать перед смертью. Однажды я пришел читать его дневник...