Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы
Впереди — пригорок. Плотно утоптанный снег жирно лоснится при лунном свете. На самой вершинке пригорка Настя поскользнулась, упала со сдержанным криком и примолкла. Федор растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять.
Выручила сама Настя.
— Помог бы подняться-то…
Федор уловил в ее голосе сдержанный упрек, порывисто бросился к ней. Сейчас ему показалось, что луна куда-то спряталась, и в наступивших потемках Настя угадывалась по частому, прерывистому дыханию. Вот ее дыхание совсем близко и опалило щеку Федора. И вдруг Лелеснов мягко отстранил от себя Настю. Та спросила обиженным голосом:
— Пошто так?..
На освещенном лице Федора хорошо заметна загадочная, мягкая улыбка. Настя круто повернула и было решительно зашагала домой. Очнувшийся Федор остановил ее, участливо спросил:
— Чай, больно ушиблась-то?
— И вовсе не больно, — ответила Настя и с нескрываемой досадой выпалила: — Ты какой-то не такой, как другие, не из догадливых.
Насте и в голову не пришло, что в эту минуту перед глазами Федора стояло видение — незнакомая девушка с молотком в руке…
* * *Получив весть об открытии в Змеевой горе, Демидов принялся настойчиво хлопотать о возвращении Колывано-Воскресенских горнорудных заведений. В угоду ему Угримов все чаще жаловался в Главную канцелярию «на безлюдье, дикость тамошнего края и ненадежность рудных мест к простиранию заводского действия».
Из Невьянска, с демидовского подворья, глубокими ночами частенько выкатывались крытые возки под надежным караулом. Иные держали путь в Екатеринбург, иные и подальше — в Москву и в Петербург. Хитрый заводчик отправлял «нужным» людям дары. Одни получали дорогие картины в тяжелых, под листовым золотом рамах, диковинные статуэтки, вазы, канделябры, люстры из редких минералов, другие — роскошные бухарские и персидские ковры, узорное каслинское литье, третьи, самые влиятельные, — золото и серебро в изделиях и слитках. «Долг платежом красен. Да воздастся сторицей за утраченное», — думал Демидов и не ошибся.
Вскоре и Главная канцелярия в представлениях в берг-директориум начала настойчиво повторять строки угримовских отчетов. Задаренные петербургские сановники только и ждали того, чтобы в один голос высказать свое мнение: «Какой прок от тех рудных мест и заводишек. Поруха одна для казны, если не больше… Места тамошние ненадежны от неприятеля и бедны рудным содержанием. Вернуть их Демидову и делу конец, а казне сущее облегчение…»
Демидовское прошение, испещренное благожелательными резолюциями во многих инстанциях, беспрепятственно дошло до самой императрицы Анны Иоанновны и украсилось кратким, но выразительным повелением:
«Быть по сему».
Тем временем в Томском горном правлении поручик Лукашов сочинил оценочную ведомость на возврат горнорудных заведений Демидову. По ней приказчики и приняли все сполна.
Приказчик Сидоров возвращался в Колывань из Невьянска. Перед отъездом он получил строгий наказ не рыться в Змеевой горе, пока не получит особого разрешения. Сам Демидов отобрал клятву в том, затем отправил приказчика в правежную избу, где чинили страшные пытки над ослушниками хозяйской воли. От душераздирающих криков, тошнотворных запахов человеческой крови и горелого мяса приказчику, жидкому на расправу, сделалось дурно. Горло сжали железные клещи, затряслись от страха ноги. В ошалелых глазах стоял густой осенний туман. Приказчик вышел из избы и еле пересек двор пьяной, заплетающейся походкой. Улыбающийся, довольный преподнесенным уроком, Демидов спросил невинным голосом:
— Видел? Понравилось, чай!
Приказчик рухнул пластом наземь, жалобно заверещал, как синица в лапах ястреба:
— Как не видеть, благодетель! Видел, видел! Не дай бог такого изведать на старости лет!..
— Вот то-то же! Теперь езжай с богом да не забывай, против чего крест клал…
В ознобе Сидоров сел на повозку. Всю дорогу, как живое, стояло в глазах видение страшного демидовского суда, в голове вертелась неотступная мыслишка: «Лют хозяин, запорет, как волк ягненка, коли прознает про какое своевольство или утайку».
И все же страх постепенно рассеивался, в глазах загорались алчные огоньки.
С приездом в Колывань приказчик утешил Федора:
— Жди. Награда будет.
Федор резонно заметил:
— Дорога ложка к обеду.
Приказчик понизил голос до полушепота и предупредительно сказал:
— Не вздумай хозяину напомнить, не то плетей изведаешь в достатке, кандалами нагремишься…
— Не пужай, — сказал Федор. — Все равно доношение подам.
— Что ты, что ты! В уме ли? И не думай даже, — замахал приказчик руками. — Преизрядно хозяин поистратился в тяжбах, оттого лютее прежнего стал. Рука у него тяжелая, враз дух вышибет…
Федор с Соленым все-таки написали доношение.
Прошло много недель. Приказчик вызвал обоих рудоискателей, потряс над головой какой-то бумажкой и с состраданием заговорил:
— Видно, не в рубахах родились, ребятушки! От самого хозяина сия бумага получена, а в ней строгий наказ отменно отстегать вас плетьми за предерзкую просьбу. — Приказчик закатил глаза. Сухое лицо передернула притворная судорога. — Только грех великий за ослушание я решил взять на свою душу. Тот наказ оставлю впусте, и через то умножится радение ваше в рудных поисках. Мотайте на ус: молчание — золото. А теперь ступайте по домам.
В другой раз приказчик снова утешил Федора:
— А ты не роняй голову. Как только солнце снег с земли сгонит, снова пойдешь на рудный поиск. Подсказывает сердце мне: рудный клад сыщешь побогаче Змеевского. Тогда-то награда не минет тебя, потому как отныне все мы под одним хозяйским началом ходим.
Слова приказчика, как иглами, задели Федора.
— А я не пойду больше руду искать! Проку оттого ни на полушку. В Колывани куда спокойнее и подручнее робить.
Сказал Федор и осекся. Знал: ни за что на свете не променял бы прозрачный горный воздух, ночевки у костра на дымный поселок. Да и не волен Федор сам себе работу выбирать. Что заставят, то и делать будет.
Приказчик не обрушился горным сокрушающим обвалом. Принялся миролюбиво наставлять.
— Ни к чему горячишься, Федор. Веру в тебя немалую имею и от рудных поисков не уберу. Смекай о том своей головой. А сейчас… Эх, была не была!.. — В голосе послышалось озорство, будто приказчик намеревался преодолеть трудное препятствие. — На свой страх перед хозяином дерзну! Поди-ка, не повесит за своевольство. Бери, Федор, десятирублевик в награду! Получишь за новое открытие — возвернешь.
Рудоискатели перебросились короткими взглядами и без слов поняли друг друга.
— За милость спасибо, Мокеич, — сказал Федор и решительно отрезал: — Только не возьму десятирублевика, коли не заслужил.
Приказчик не прятал довольной улыбки, все обернулось как нельзя лучше. Он без особого труда перехватил доношение в Невьянск и думал утешительное: «Запугал рудоискателей так, что не пискнут отныне…» И не столько от этого в душе горланили петухи. Демидов жаловал за открытие Змеевой горы сто рублей. Приказчик ощущал пальцами, как в кармане приятно скользили новенькие ассигнации.
«Все, до единой копеечки, моими стали!»
* * *Малолюднее становилось на вечеринках. Некоторым парням удалось сыграть свадьбы в зимние месяцы. В Колывани поубавилось число девиц, и без того невеликое. Теперь с Настей гуляло в хороводах не более десятка подруг. И те засиделись в девках оттого, что неприметны, неказисты на вид. Парней же по-прежнему избыток.
После памятного вечера Настя заметно для всех притихла. Угадывала девичьим чутьем: не от стеснительности тогда Федор так равнодушно ответил на ее желание. «Видно, не по сердцу я ему…» Жгучим огнем опалила душу Насти обида на себя за то, что бессильна перед Федором. «Неужели я так неприметна, что не нравлюсь ему?..»
Все считали Настю красивой. И она вдруг оживилась от желания проверить — так ли это. Прошлым летом ей доводилось видеть свое отражение в озерной воде, ломкое, нечеткое. Кроме-то смотреться не во что. В доме работного человека все пожитки на пальцах перечтешь. У Ивана Белоусова тем более. Как у странника: что поместится за плечами, то и его.
В Колывани у престарелой и одинокой бабки Агафьи жительствовал пробирный мастер саксонец Иоганн Юнганс. По саксонскому обычаю он часто брил бороду перед треснувшим ставным[5] зеркалом. Кроме Юнганса, имели зеркала в Колывани немногие мастера-иноземцы да сам приказчик.
Когда бабка оставалась дома одна — отбою от девок не было. Всем хотелось поглазеть на себя. Пришла туда и Настя. Бабка, как увидела ее, всплеснула руками, часто зашепелявила посохшими губами:
