Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы
— Весне рады птицы и звери! А ты? Бирюком вокруг смотришь. Не годится эдак-то! Хошь мы подневольные. и бездольные, а весне отдай свое — плечи расправь, полной грудью вздохни!
Федор вяло возражал:
— Птицу к родному гнезду тянет. Зверь концу зимней спячки и бескормицы рад. Мы ж-то люди все-таки…
— Вот то-то и есть! Ни с птицей, ни со зверем не сравнишь. Слов нет — высоко взлетает птица. Задолго тонким чутьем зверь верно весну угадывает. А человек своей душой должен выше птицы возноситься, чутьем вернее зверя быть…
Федор долго и удивленно пожимал плечами, с легким раздражением говорил:
— Чего ты хошь от меня? Прилип, как горячая смола к холстине.
— Вот того и хочу, чтобы голову выше плеч держал… Наш брат подневольный больше мается и потому надеждами на лучшее живет, и жизнь легчает вроде. В сердце у тебя гвоздь застрял. Стало быть, ты живешь не без надежды на встречу с желанной. От такой надежды одна светлынь полуденная в душе должна быть. Понял?
Однажды Соленый неожиданно не совсем уверенно сказал:
— Прежде, Федор, ты рассказывал мне о той красной девке. Сдается мне сейчас, знакомое в ней есть для меня…
— Пошто молчал-то? Спрашивал ведь я тебя! — Федор сорвался с места.
Соленый ощутил, как его ноги оторвались от земли, перед глазами в бешеном хороводе завертелись деревья и горы.
— Да ты с ума свихнулся, что ли? — беззлобно ворчал он в тщетной попытке вырваться из крепких объятий. — Эдак можешь до смерти закружить, все косточки переломать…
Федор бережно поставил Соленого на землю. Преображенный родившейся надеждой, сказал с шутливой угрозой в голосе:
— Теперь попробуй умолчать!
— А что пробовать-то? — Соленый тяжело перевел дух и степенно пояснил: — Сам знаешь, не люблю слова на авось кидать. В самом скором времени увидишь, ту ли девку встречал в малиннике, которая мне знакома. А пока не стану пустословить. Вот так-то.
Поступь весны становилась увереннее. Снега покоились лишь в глубоких горных ущельях, лесных чащобах. Оттаявшая земля источала тонкие живительные запахи.
После обещания Соленого Федор сильнее заспешил в рудных поисках. За день рудоискатели оставляли позади многие версты.
Круто вверх поднимался каменистый утес. Сквозь тонкие каменные расселины незримо сочилась ключевая вода, скапливалась ниже, с ворчаньем текла змеистым ручейком между шпатовыми, кварцевыми и охренными камнями, со звоном срывалась в обрыв и на солнце напоминала расплавленное золото. Федор долго ходил возле утеса, приглядывался, примерялся. Соленый до этого не торопил так время, как Федор, сейчас же не вытерпел бесплодных поисков.
— Утес как утес. Только руда в нем не сыскивается. Чего впустую топтаться, пошли дале.
Федор упорно продолжал свое. Когда на отлогом зеленом склоне утеса обнаружил маленькие островки чахлой травы болезненно-бледной окраски, пояснил другу:
— Трава поблекла от подземных испарений. Где есть они, сильные водяные ключи, кварц и шпат с охрой, — там и самые руды залегают. Здесь и остаемся…
Не один день рудоискатели до семи потов махали молотками. Камень упорно не хотел пускать человека в свои владения. От ударов утес угрожающе гудел, пугал внезапными осыпями, кропил струйками ледяной воды. От этого Федор еще больше укреплялся в желании проникнуть в каменные толщи.
Порох — верный помощник рудоискателя, и они берегли пуще сокровища, применяли лишь в крайней необходимости и при уверенности, что не зря потратят.
— Что ж, спробуем порохом, — сказал Федор. И принялись оба с Соленым углублять расселину железными клиньями и долотами.
Полетел над горами гул взрыва. Густое каменное крошево разметалось по сторонам. Обнажилось чрево утеса. Федор с жадностью собирал зеленоватые камешки увесистой породы.
— Вот и руда сыскалась. По весу полагаю — богата медью. А залегает совсем мелко. — И в утешение чуть обескураженному Соленому весело сказал: — Счастливый ты, Иван! Пойду с тобой на поиск, и руда сама на глаза просится, знай в сумку клади. Или ты в портах и рубахе народился? А может, крещен не раз? Сказывают, таким людям первый друг — счастье…
Горный день угасает неохотно и долго держится на вершинах гор и остриях елей. Лишь на короткое время бросает весенняя ночь черное покрывало на землю.
Соленый долго не мог заснуть. Лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в темно-синюю глубь неба. Казалось оно ему сейчас церковным сводом, под которым горели зажженные свечи. Душа просила исповеди. Но это желание сдерживали мучительные сомнения. Не думалось, что Федор предаст огласке совершенное в прошлом. Нет. Соленый опасался своим признанием охладить дорогую для него дружбу Федора.
Далеко за полночь костер прогорел. Тускнели последние угли. Федор проснулся, встал, поежился от освежающей прохлады.
— Чего ради не спишь?
— Так, думки разные в голову ползут, — ответил Соленый и порешил, что не расскажи сейчас о себе Федору — долго еще придется носить на сердце тяжелый камень.
— Вот ты днем говорил, будто я не раз крещен. Угадал. — Соленый заговорил приглушенно. Потом голос окреп, слова заторопились. Поведав самое потаенное из своего прошлого, он заключил:
— Вот и выходит, что я дважды окрещен. Через второе крещение грех великий на душу взвалил…
Упавшая звезда прочертила огненную дугу на небосклоне. Где-то с горной кручи с грохотом сорвался камень. Ночная птица испуганно прокричала в ответ из ельника. В минуту наступившей тишины Соленый ощутил удесятеренную силу прежних сомнений. Они давили грудь, обжигали мозг. В висках стоял громкий и частый перестук. Федор тряхнул головой, прогнал раздумье.
— Крепкого характера человек ты, Иван. Не всякий так постоит за людей и за себя, как ты. Не тревожь раскаянием душу за смерть воеводы. О нем и пес дворовый не заскулит.
— Ох, и спасибо же! Ведь тебе первому и последнему открылся через большое мученье. Угадывал, что не осудишь и верно поймешь…
Утром Соленый, преобразившийся, помолодевший, попросил Федора:
— Разреши мне самому избрать обратную дорожку на рудник. Спешить особо некуда — рудные камешки в сумках. Иди туда, куда поведу.
Соленый шел с небывалым проворством. С легкостью горного козла перепрыгивал через ручьи и расселины. В разговорах много шутил и смеялся. Когда заговорил о близком сердцу Федора, обнадежил:
— Не кручинься! Все впереди у тебя. А девку ту непременно сыщем. Не я дважды окрещенный, если не сыщем…
После двух дней пути Федор стал узнавать места, где бывал раньше. Вот и та развесистая пихта, за которой пряталась девушка.
— Здесь я встретился с ней…
Соленый промолчал и первым нырнул в малинник, ощетинившийся упругими зелеными ростками проклюнувшейся листвы. За малинником без конца тянулось густое разнолесье. Часа через два Соленый остановился на поляне у скалистого крутяка.
— Оглядись как следует. Что заметишь — скажи…
От цветения огоньков и марьиных кореньев склоны занялись пожаром. По нежному сочно-зеленому молодотравью долины буйно расплескались заросли нежно-голубых васильков, белоснежной ромашки, темно-синих колокольчиков. В подвенечное убранство вырядилась гибкая черемуха.
Федор взглянул ввысь. Там — беспорядочные нагромождения камней, а между ними — уродливые низкорослые кусты. Еще выше — голые обрывы.
— Ну что?
— Ничего не вижу, — ответил Федор.
— Хорошо, что опытный взгляд не зрит орлиного гнезда, — сказал удовлетворенный Соленый и добавил: — А ну, посмотри сюда!
Совсем рядом и только сейчас Федор заметил, что природа не могла сложить так каменные плиты. Одни стояли на ребрах, другие накрывали их. Получалось подобие каменных изб, но без окон.
— Когда человек прячется, для него темнота — первый помощник, — загадочно пояснил Соленый и неожиданно громко заухал ночным филином. Приключись самое необычное, Федор поразился бы меньше. Зашевелилась каменная плита и, словно из подземелья, вырвалась, с громким радостным криком бросилась на шею Соленому девушка.
— Отец, отец пришел!
Из каменных провалов, образовавшихся вдруг, оглядываясь, выходили люди. Широкая счастливая улыбка не закрыла глаз Соленому. Не ускользнул от них недоуменный взгляд дочери. Смущенная при виде Федора, она скрылась за плитами.
— Она? — спросил Соленый, улыбаясь.
— Она! — выдохнул Федор.
— Зовут Феклушей.
* * *С первыми лучами солнца в потаенном поселке рождалась жизнь. Дома оставались лишь дети, которые научились оберегать тайну убежища не хуже взрослых. Остальные растекались в разные стороны по неприметным для постороннего глаза тропинкам. Уходили за несколько верст от убежища, сообща добывали пропитание. На самых укромных горных полянах, скрытых густыми зарослями кустарников, ковыряли землю под ячмень и просо. Тяжело приходилось женщинам. На пятнадцать поселян всего двое мужчин, да и те — седобородые старцы.
