Димитр Димов - Табак
Вспотевший от жары и работы, Шишко вошел в комнату. Темя у него было лысое, лицо красное и круглое. Мускулы на плечах и груди, которыми он когда-то поражал своих товарищей на собраниях «тесняков», чувствовались и теперь под ветхой, старательно заштопанной рубашкой.
– Папа, я ухожу, – сказала Лила.
– Куда? По делу? – озабоченно спросил Шишко.
На его лице мелькнуло выражение тревоги. Слово «дело» означало у них встречу с товарищем-подпольщиком или партийное задание.
– Нет. У меня встреча с Павлом Моревым.
Шишко перевел дух. Павел Морев был членом областного комитета, он жил в Софии – жил легально.
– Передай ему от меня привет и скажи, что ответственный в городском комитете за складские организации взял слишком уж высокий прицел. Надо немного дисциплинировать товарищей из «Эгейского моря». Понимают они тактику или нет? Все уже на подозрении у полиции, а из-за моего увольнения разбушевались и наломали дров. У меня, слава богу, пока руки есть – с голоду не помру…
И Шишко протянул дочери свои громадные грубые руки. Он тяжело дышал, так как страдал астмой, которая с возрастом все усиливалась.
– А что же нам делать, если не бушевать? – спросила Лила. – Покоряться, словно мы не люди, а овцы?
– Нет, так нельзя! – возразил Шишко. – Мы стали на анархистов смахивать. Мастер уволил со склада весь партийный актив и погубил все, что мы сделали до сих пор. А ты тоже напрасно пререкаешься с мастерами, когда надо и не надо.
– Мы знаем, когда надо! – самоуверенно проговорила Лила.
– Знаете, как бы не так! Ничего вы не знаете! – пробурчал Шишко. – Последнее время уж очень вы, молодые, важничаете…
– Учимся на ваших ошибках.
– Ишь какая! Так, значит? – Шишко нахмурился, но хорошее настроение у него не пропало. – Если тебя этому учит Павел Морев, ты ему скажи: и мы, старики, кое-что сделали. Массовую партию основали, стачечную борьбу развернули, восстания поднимали – разные такие мелочи за нами числятся…
– Павел Морев рассуждает так же, как ты, но это неправильно.
– Значит, ты и его стала учить уму-разуму?
Шишко устремил на дочь сердитый и в то же время довольный взгляд. Он был почти неграмотен, но партия научила его ценить образование. И не в пример Чакыру, который долго не уступал мольбам дочери не отдавать ее в школу домоводства, Шишко приложил все усилия к тому, чтобы облегчить обучение Лилы в гимназии. Однако Лила не смогла закончить курса: ее исключили из одиннадцатого класса за участие в марксистско-ленинском кружке.
Лила была высокая тоненькая девушка со свежим лицом, прямыми темно-русыми волосами и светло-голубыми глазами; острый взгляд этих глаз всегда будил в учителях неприязненное отношение к ней. Однажды на уроке латинского языка Сюртук за что-то рассердился на Лилу и назвал ее ведьмой. Однако эта ведьма была весьма недурна – с красивыми плечами, полной высокой грудью и стройными ногами. Местные донжуаны, которые собирались под вечер у кино и, щелкая семечки, разглядывали хорошеньких женщин, считали ее одной из самых интересных девушек в городе. Однако всегда добавляли, что она недоступна и зла, как оса.
Лила познала все темные стороны бедности: и ветхий домишко с глиняным полом, где прошли невеселые годы ее детства; и долгие зимние месяцы безработицы, когда ее отец с трудом добывал деньги на хлеб; и вечную задолженность за право учения в гимназии; и слабость от голода после пятого урока; и отсутствие пальто зимой; и рваные туфли в дождливую осень.
Она познала также всю напряженность партийной работы: и бесчисленные допросы в учительской насчет марксистско-ленинских кружков; и боязнь предательства, когда приходилось разбрасывать ночью листовки; и холодную дрожь на явках с товарищами-подпольщиками, и страх перед пытками, которые грозили ей в случае провала.
Она познала всю подлость того мира, против которого боролась и который ненавидела до глубины души; безуспешные попытки табачных фирм подкупить ее отца, наивный план одного полицейского сделать ее провокатором и своей любовницей, безмерную алчность хозяев и тупость и продажность их слуг.
Она познала еще многое другое. И все это делало ее красоту холодной и суровой.
– Ну, в добрый час! – сказал Шишко. – Мне надо работать.
Он спешил закончить починку двух плит к вечеру, чтобы отнести их в город и получить деньги.
– Подожди, папа! – быстро сказала Лила. – Я хочу сказать тебе кое-что.
– Ну, говори! – Шишко усмехнулся. – Тебе нужны деньги на подметки? Вот принесу нынче вечером.
– Нет, я не о деньгах!.. – Свежее, с редкими бледными веснушками лицо Лилы залилось румянцем, но глаза светились решимостью. – Я хотела сказать тебе о другом… Павел Морев и я… мы любим друг друга.
– Что? – прохрипел Шишко.
Лицо его болезненно сморщилось, брови сдвинулись – словно кто-то неожиданно ударил его.
– Да, мы любим друг друга, – спокойно продолжала Лила. – Я хотела, чтобы ты знал об этом.
Из груди Шишко невольно вырвался какой-то сдавленный звук: волнение усилило одышку. Новость поразила его и расстроила не меньше, чем огорчил бы нежданный провал на партийной работе. Он уже давно знал, что Лила и Павел вместе работают по организации легальных групп на складах, но и не подозревал, что их отношения могут принять такую форму. Партийная работа – не забава. К ней не надо примешивать никаких личных чувств. И вдруг его обуял гнев на Павла Морева. Он покраснел еще больше, губы задрожали. Ему захотелось схватить Лилу за шиворот, поколотить хорошенько, а потом отправиться к кому-нибудь из старших товарищей, членов городского комитета, и рассказать ему о поведении Павла Морева.
Лила стояла прямо, словно крепкое деревцо, которое не согнет и буря.
– Ты что? Уж не хочешь ли побить меня? – укоризненно спросила она. – За то, что я ничего не скрываю от тебя, да?
– Партию опозорила! – глухо выдохнул Шишко.
– Чем же я ее опозорила? Предала кого-нибудь или провал произошел по моей вине?
– Ты опозорила ее своим поведением.
– Будет тебе. Смешно! – вспылила девушка. – Мы не можем сейчас бросить партийную работу и пожениться. Или ты хочешь сказать, что мы нуждаемся в поповском благословении? Если ты так думаешь, пойди в церковь и покайся, что до сих пор не окрестил меня.
– Дело не в этом!
Шишко гневно ударил кулаком по столу.
– А в чем?
– Ты сама сказала, в чем. В наше время так не поступали.
– В наше время вы могли жениться, когда хотели. Тогда не было такой буржуазии, как теперь, не было закона о защите государства.[13] А теперь нельзя и шагу ступить без того, чтобы за тобой следом не пошел сыщик.
– Когда так, занимайтесь одной партийной работой, и дело с концом.
Шишко с тяжелым вздохом присел на табурет и облокотился о стол. Он понял, что уже не имеет права вмешиваться в жизнь дочери, что девушка давно стала самостоятельной. В его памяти всплыли зимние утра, когда Лила уходила в гимназию без завтрака, вечера, когда она зачитывалась допоздна, каникулы, которые она проводила на табачных складах, так как нужда заставляла ее работать… Она не знала даже простых радостей других девушек из рабочей среды, любивших наряжаться на свои скромные заработки, ходить в кино или гулять вечерами по главной улице. Она жила как святая, но Шишко до сих пор не замечал этого, считая это нормальным и обязательным, будто Лила была старая дева. И тут он вдруг почувствовал себя виноватым в своей бедности, которая не давала ему возможностей хоть чем-то порадовать дочь. Он ощутил себя подавленным, беспомощным, не способным ни оправдать, ни осудить поведение Лилы. Не зная, как поступить, он поднялся, отер жесткой ладонью лоб и пошел к двери. По его увядшим щекам скатилось несколько слезинок.
– Папа, ты не тревожься! – крикнула Лила ему вслед.
А Шишко тяжело вздохнул, но ответил уже немного спокойнее:
– Я не тревожусь, дочка! Ты уже не только моя дочь, ты принадлежишь партии. И пусть она тебя направляет и судит.
Лила вышла из дому и по пыльным, накаленным солнцем уличкам рабочих кварталов направилась к сосновой роще; эта роща стояла на горе выше городского сада, и там они встречались с Павлом. Девушка была довольно своим разговором с отцом. «Старик» разволновался и обиделся, но проявил к ней полное доверие, а большего ей и не нужно было. Теперь личная жизнь отошла на задний план, и Лила снова вернулась к мыслям, которые занимали ее всегда. Перед нею встали беспокоившие ее нерешенные вопросы о курсе партии, о разногласиях между руководящими товарищами, о подготовке общегородской стачки рабочих табачной промышленности. От решения этих вопросов зависела ее повседневная деятельность среди рабочих. Во время встреч Павел говорил ей обо всем этом, но отрывочно и неполно, потому что сам не знал, как будут развиваться события. Рабочих угнетали все больше и больше, а руководство теряло время на теоретические споры и взаимные обвинения в сектантстве. Павел был членом областного комитета и боролся за отказ от устарелых методов действия. Лила не разделяла его взглядов из боязни перенести разногласия в массы. И, шагая в скудной тени низких домишек и каменных оград – в рабочем районе почти не было зелени, – она с грустью думала о том, как упрямы некоторые товарищи.
