Владислав Бахревский - Смута

– Господи! Царица Небесная! Да ведь и в Тушине, чай, головы есть. Наши, боярские. Уж конечно присоветуют Вору не ждать шведов, а скорее Москву за горло ухватить. И ухватят. А все ли наши полки надежны, я не знаю…

Шуйский поморгал глазами. Он тоже этого не знал: все ли полки надежны.

В Москве государя укреплял патриарх Гермоген, в Тушине таборного царя подвигал на решительное дело некий пан Бобовский, прибывший с несколькими хоругвями литовских авантюристов.

– Неужели войску до сих пор не стало понятно, что Рожинский способен только именоваться гетманом, а не быть им! – восклицал Бобовский, угощая государя чудесным молдавским вином, которое он добыл, ограбив обоз, шедший то ли к Радзивиллу, то ли к литовскому канцлеру Льву Сапеге.

Вор слушал Бобовского благожелательно, хотя знал, сколь несправедлив новосел Тушина к князю. Рожинский только в апреле оправился от тяжелого ранения, и ему сразу пришлось вступить в схватку не с москалями, но со своей войсковой челядью.

Эти скоты, посланные за продовольствием, возомнили себя рыцарями, выбрали из себя ротмистров, полковников, генералов и устроились по малым городкам, не собираясь возвращаться к войску. Именно от грабежей и дичайшего всевластия этих полурабов Россия опамятовалась от своего позорного послушания, вспомнила завет пращуров беречь Родину, имя законного царя вспомнила.

Князь Роман Рожинский вынужден был посылать на обозную прислугу гусарские роты и казачьи сотни.

Нет, пан Бобовский напрасно хаял гетмана, но эта ругань была для Вора как музыка, однако он ответил осторожно:

– Его милость пан гетман отменный… солдат. Может быть, мы и впрямь застоялись под Москвой, но наша ли в том беда? Среди польского рыцарства нет ни одного, кто взял бы на себя смелость пленить Москву.

– Есть один! Есть! – вскричал пан Бобовский. – Дайте мне четыре полка, и Москва уже через день пришлет посольство просить пощады вашего величества.

– Я верю в вас! – вдохновился Вор. – Я дам не четыре полка, а шесть, да еще татарскую конницу. Идите и закончите это затянувшееся дело.

Пан Бобовский напал на слободы Скородума. Здесь были не стены, а земляные валы. Взять и зажечь предместье – чего проще.

Но в Скородуме стояло войско Ивана Ивановича Шуйского. Большое войско, тысяч тридцать. С валов ударили пушки. Из рощицы за спину полкам Бобовского зашли верные царю казаки. Легкомысленное наступление обернулось геройским высвобождением из медвежьих объятий. Бобовский не был пустомелей, полки он от полного уничтожения спас, но треть людей потерял.

Рожинский пригласил Бобовского к себе и сказал ему:

– Я слышал, что вы считаете себя лучше нас. Теперь, однако, вы такой же, как мы. Если у вас не иссякла охота взять Москву, предлагаю вам возглавить отряд и повторить удар в то же самое место через два дня, когда русские будут праздновать Троицу. Ваша задача – завязать дело, выманить на себя как можно больше войска, наша задача – это войско уничтожить.

Марина Юрьевна узнала о готовящемся приступе вечером в Родительскую Троицкую субботу. Она явилась на половину мужа, который снова «забыл» о ее присутствии в лагере.

– Ваше величество, не навлекайте на всех нас Божий гнев, – попросила она Вора, – но более я все-таки боюсь гнева русских людей. Они не простят нам пролития крови в святой для них день.

– Кто это? – спросил Вор шута Кошелева, изображая крайнее опьянение.

– Это есть то, без чего нет вас, – ответил Кошелев.

– Как это нет меня?

– Но это ваша половина! – Шут ухватил себя двумя руками за половину зада.

– Ах, половина! – хохотал Вор, повторяя глупый жест шута.

Марина Юрьевна смотрела на супруга, как на очень больного человека.

– Сегодня ко мне приводили казака, которому было откровение, – сказала царица. – Он видел реку, а на реке двух белых как снег старцев в челне. Челн несло с огромной скоростью, и старцы сказали казаку: «О вы, несчастные! Все так поплывете, ибо не хотите задуматься над собой».

Вор вдруг швырнул бокал под ноги царице.

– Не каркай! Не ворона! – И нарочито захрапел, повалясь головой на стол.

– Кто же тут шут? – Марина Юрьевна забрала со стола вино и ушла к себе.

Пила и писала отцу очередное горестное послание:

«О делах моих не знаю, что и писать… Ни в чем нет соблюдения данного слова, а поведение со мной такое же, как и при Вас, милостивый мой господин и отец, то есть не соответствует обещаниям, которые были сделаны при прощании с Вами, о чем я могла бы многое написать, только господин коморник очень спешит, для того пишу вкратце. Своих людей не могу послать, ибо надобно дать на пищу, а я не имею. Помню, милостивый господин мой батюшка, как мы с Вами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет, ежели имеете, покорно прошу прислать».

И, допив вино, приписала: «Прошу Вас, милостивый государь мой батюшка, чтобы я, по милости Вашей, могла получить черного бархату узорчатого на летнее платье для поста, двадцать локтей, прошу усиленно».

Вошла Казановская.

– Пан коморник выказывает нетерпение. Лошади поданы, ждут только вашего письма.

Марина Юрьевна тотчас протянула фрейлине лист.

– Запечатайте. Отдайте ему. Что это за шум на улице?

– Звезды падают.

Марина Юрьевна завернулась в шаль, поспешила на крыльцо. По небу, разбрызгивая искры, летела яркая, как фонарь, звезда. Черная земля поглотила ее, и в наступившей тьме стало видно, как небо прочеркивают быстрые полоски бледного света. Вдруг упало сразу три звезды, потом целый сноп звезд, и в замолчавшем от ужаса мраке опять то ли грезились, то ли и впрямь проносились бледные, как семена одуванчиков, полоски. Шел звездный дождь.

– Господи! – Сердце вскипело в груди. – Господи! Это знак? Это знак скорого торжества моего? Знак гибели?

Звезды вспыхивали и гасли, воздух дышал грозой, было тепло. Марина Юрьевна сбросила шаль.

Видение казака, чудо звездного дождя… К победе? К полному краху? Хотят все решить завтра, в день Бога. Будь что будет…

Дрожащей от волнения рукой оперлась на руку Казановской.

– Дева Мария! Что это за страна! Здесь даже звезды не держатся на небе.

Утром Марина Юрьевна молилась в тушинской церкви, где службу служил ради великого праздника сам Филарет. Все знатные русские были в церкви. Никто из них не участвовал в бою. Да им никто и не сказал о предстоящем нападении на Москву.

Пан Бобовский стремительным ударом смешал сторожевой отряд, стремясь ворваться в деревянный город на плечах отступающих. Бегущие, однако, растеклись по сторонам, и гусары Бобовского лицом к лицу оказались перед Передовым полком Дмитрия Ивановича Шуйского, позади которого стоял полк Пуговки Ивана Ивановича.

Русские не только отразили наскок, но и всею массой войска двинулись на само Тушино.

Дубовые гуляй-города, поставленные на возы, выкатились на Ходынское поле и сразились с полками Рожинского и Заруцкого. Эту жесточайшую схватку обозревал облаченный в доспехи шатровый царь.

Москали-стрельцы, призывая на помощь Святую Троицу, палили из бойниц гуляй-городов с такой для себя удачей, что польско-казацкое войско смешалось, бросило Ходынку.

Князь Рожинский остановил, устыдил бегущих:

– Куда стремитесь? Мы же нарочно заманиваем врага, чтоб уничтожить его раз и навсегда.

Он перестроил полки, сам повел их на гуляй-города, и русские, побросав свои ходячие крепостенки, кинулись спасаться бегством.

– Победа! – вскинул над головой саблю, сияя счастьем, Вор.

– Ты опять поторопился и всех насмешил! – сказал за его спиной шут Кошелев.

Со стороны Москвы на польскую армию навалились свежие полки князей Ивана Семеновича Куракина, Андрея Васильевича Голицына, Бориса Михайловича Лыкова. Удар был тяжел и страшен. Вся тушинская пехота легла на Ходынке. Герои-шляхтичи бросали оружие и сдавались. Ходынка и гуляй-города снова были у русских. В Тушине началась паника, но на реке Химке донские казаки атамана Заруцкого потеснили стрельцов, и московские воеводы дальше не пошли, не закончили дела, радуясь победе. Одних пленных взяли больше семисот человек.

Казалось, пробил час торжества, и не только Москвы, туман Смуты развеивался над Русской землей.

Марина Юрьевна верхом на лошади на виду у всего войска подскакала к Заруцкому и поднесла ему букет колокольчиков.

– Вы единственный, на кого можно положиться в этом войске, – сказала она громко, чтоб слышали.

Заруцкий сошел с коня, поцеловал стремя государыни.

Вечером Вор пожаловал в покои супруги. Увидел, что вещи собраны, небрежно сказал:

– Если бы у русских был я, то сегодня они были бы в Тушине, но у них Шуйский, и, значит, они здесь не будут никогда.

– Обо мне так много заботы, – ответила Марина Юрьевна, – что я о своей безопасности принуждена заботиться сама.

– Я написал Сапеге письмо, пусть пришлет нам в Тушино подкрепление.