Геннадий Ананьев - Вокруг трона Ивана Грозного

Ему, ко всему прочему, ещё предстояло ехать с Замойским в Ливонию, чтобы передавать тому города, но князь сказался больным, а верный его лекарь представил болезнь такой тяжёлой, едва не смертельной, и утверждал, что бороться с ней нужно долгим лечением.

Иван Грозный, однако, остался недоволен Иваном Шуйским, поняв, видимо, его хитрость, велел ехать в Москву. Но и эту волю самодержца герой Пскова не исполнил поспешно, понимая, что для сумасбродного сатрапа нет ничего святого, и вновь сослался на сильный недуг.

Промедление это спасло князя Шуйского от пыточной и бесславной смерти от топора палача. Вскоре до Пскова дошли слухи, что Иван Грозный окончил дни свои земные, вот только тогда Иван Петрович неспешно тронулся в Москву. С собой взял всего лишь полусотню из своей дружины, остальным ратникам велел ехать спустя несколько дней в его вотчину. Из путных слуг взял тоже малое число — только дюжину. О своём отъезде князь никого не предупредил, но, видимо, тайной он не остался, и в Похрове Шуйского, испытавшего искреннее чувство гордости, встретили колокольным звоном, жители ликовали, все поголовно высыпали из своих домов. Потом были Великие Луки, где гостеприимно горожане чествовали его более недели. Следом — Ржев и Волоколамск. Везде — почестные пиры и торжественные службы в храмах — это тешило его родовую гордость, но и беспокоило: как отнесётся к таким торжественным встречам наследник престола Фёдор Иванович? Иван Грозный жестоко расправлялся и с теми, кого встречали вот с таким торжеством, и с теми, кто встречал. Грозный был твёрд: только ему почёт, только ему слава, любой успех рабов его не их заслуга, а его, самодержца. Вот когда неудача, тогда вся вина на нерадивых рабах.

На выезде из Волоколамска Шуйского встретил вестник от дьяка Разрядного приказа и — с поклоном.

— Ведомо тебе, воевода славный, что почил в бозе государь наш Иван Васильевич, земля ему пухом, но неведома духовная его. По завещанию покойного, ты — член Верховной боярской думы, дабы опекать царя Фёдора Ивановича и решать купно дела как воинские, так и державные. Мне велено передать тебе, чтобы ты поспешил в Кремль.

Так и хотелось возразить, какой Грозному «пух»? В кромешном аду ему место меж жерновами, медленно вращающимися. Одних Шуйских сколько загубил?! А иных, тоже ведущих род от корня великого князя Киевского Владимира, скольких жизни лишил? Но не с дьяком же подобный разговор вести — он принёс столь важное известие, которое позволяет больше не опасаться кары самовластца, а думать о своём деятельном участии в Верховной думе. Он — один из опекунов нового царя. Величайшее доверие. Велик и спрос. Это тебе не город с крепкими стенами оборонять. На плечах — великая держава раздерганная и униженная.

Спросил почти буднично:

   — Сколько верховников на опекунство?

   — Счетно.

Или не знает, что маловероятно, или не хочет говорить? Отчего?

Не вдруг князь Шуйский поймёт, почему не назвал посланец дьяка Разрядного приказа всех верховников. Только через несколько дней после приезда в Москву, когда Шуйские соберутся на свою родовую трапезу. До того времени ему будет недосуг ни о чём думать. Едва он въехал в Скородом со стороны Тушино, как залилась в захлебистой радости звонница приходской церкви, и сразу же улицы заполнились людьми. Женщины даже с грудными младенцами на руках. А чем дальше князь углублялся в город, тем больше церквей вплетали свой звон в общий, когда же он со своим малым отрядом достиг Китай-города, над стольным градом вроде бы нависла плотная туча из торжественных колокольных звуков, свитых воедино.

Особенно же радостно на душе стало, когда вплели свой голос в торжественный перезвон кремлёвские храмы.

Воротники на Фроловских воротах вскинули вверх обнажённые мечи и троекратно прокричали:

— Слава! Слава! Слава!

Да так слаженно, будто основательно готовились к встрече героев.

Отпустив дружинников и путных слуг в свой кремлёвский дом, с одним только стремянным князь Иван Шуйский направил коня к красному крыльцу царёва дворца; но ещё при въезде на Соборную площадь увидел царя Фёдора Ивановича, спускавшегося по его ступеням — Шуйского как ветром сдуло с седла, и он чётким размеренным шагом пошагал навстречу царю, полнясь гордостью от столь высокой чести.

Вид Фёдора Ивановича, уже венчанного на царство, удручающе подействовал на закалённого в рати воеводу. Он и прежде с жалостью смотрел на царевича Фёдора, когда тот появлялся в Думной палате, или как её называли — Большой тронной. Словно тень прозрачная семенил Фёдор за отцом, гордо шагавшим, и за старшим братом, под стать отцу горделивым, с царственной осанкой. Но то была обыкновенная жалость к человеку, обделённому Богом, теперь же этот человечек — царь державный всей великой России.

Вспомнились Ивану Шуйскому слова Грозного, когда оплакивал тот своего старшего сына-наследника. В горе безутешном проговорился государь: Фёдору не царствовать бы, а поститься и проводить время в молитвах в келье монастырской. В самом деле, с красного крыльца спускался не самовластный государь, а малорослый богомолец, дряблый телом и с постным, ничего не выражавшим лицом, к тому же не велелепным.

А рядом с Фёдором — Годунов. Царственно величественный.

Князь Иван Шуйский поклонился, коснувшись пальцами каменных плит, собрался было докладывать о своих победных делах, но царь Фёдор Иванович опередил его:

   — Благословляю тебя боярином Верховной боярской думы. Жалую всеми доходами Пскова, города, который ты с Божьей помощью отстоял для России. Отдохни с дороги в семье своей, завтра — торжественная служба и почестной пир.

Царь Фёдор ещё раз перекрестился сам и перекрестил Шуйского, словно митрополит, и смиренно попросил:

   — Поспеши к семье своей.

Но последнее слово оказалось за Борисом Годуновым.

   — Долго не придётся нежиться, — мягко добавил он. — Послезавтра — Верховная боярская дума. Второе собрание. Дел хоть отбавляй.

Князь Шуйский ещё в Пскове, а затем и по дороге в Москву слышал, что Борис Годунов, выдав за Фёдора Ивановича свою сестру, начал всё более проявлять властность и будто бы лип к трону Ивана Грозного; но тогда Шуйский воспринимал подобные разговоры как сплетни, идущие из Москвы от завистников, теперь же явные указания Годунова при самом царе сказали ему о многом.

«Ишь ты! Вроде бы он — царь, а Фёдор при нём».

Спустя несколько дней, когда миновали торжественные пиршества и долгие благодарственные службы Всевышнему в Успенском соборе, в теремном дворце князя Ивана Петровича собрались все князья Шуйские, какие находились в Москве. Перед трапезой — серьёзный разговор. Вначале о Богдане Бельском, сосланном, как справедливо считали Шуйские, Борисом Годуновым в Нижний. Вывод единый:

   — Лиха беда — начало.

Естественно, самого Бельского они нисколько не жалели, ибо слишком много было крови боярской и княжеской на руках верного помощника Малюты Скуратова и продолжателя его изуверства. Шуйские опасались, что и до них дотянется рука Бориса Годунова, который всё уверенней обретает единоличную власть, подмяв под себя слабоумного царя.

   — Есть нужда подумать нам о себе. Опережая Годунова, действовать.

   — Может, стоит немного погодить, — не согласился с общим мнением гостей князь Иван Шуйский. — Нужно время, чтобы понять, что к чему.

   — Не припозднимся ли?

   — Станем зорко следить за Годуновым. Наотмашь ударим, если потребуется.

На этом и остановились. Хотя почти у каждого остались сомнения в верности принятого решения.

Вполне оправданное сомнение. Но отчего-то не учтённое. Спохватятся князья, но лишь потом, и пожалеют, что не приняли во внимание предчувствия недоброго. Однако попробуй укусить локоть, хотя он и близко.

Первый тревожный удар набатного колокола прозвучал совсем скоро: Годунов, обвинив не ставших ему послушными верховников в заговоре против него, расправился с ними. Только князя Ивана Петровича Шуйского не посмел тронуть — возмутился бы люд московский, встал бы на защиту героя. Нужно было повременить, пусть немного уляжется слава воеводская. Так, во всяком случае, оценили действия Годунова Шуйские, услышав тот набат. Снова собрались на совет. На сей раз у князя Василия Шуйского-Скопина.

Вновь разномыслие. Иван Петрович предлагал ещё какое-то время переждать, ибо Годунов имеет, по его оценкам, державный ум и верный взял стриг, опекая царя Фёдора.

   — Мы возносили бы его, будь он законным наследником престола, теперь же любые его начинания, любые действия даже во благо отечества осуждаем. А таких дел он начал много, и не стоит мешать ему в их исполнении. Не зависть ли руководит нашими мыслями? Не родовая ли спесивость? Да, наш род должен править Россией. Шуйские — одни из крупнейших ветвей древа Владимирова. Это — истина. Но пока не судил Бог. Если у Фёдора не будет детей, и тут мы в стороне: наследник есть. Дмитрий.