Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
Он подхватил Дорио на руки и понес в спальню. Если бы он мог знать, что тревога Марии была не напрасной…
Год 1740, октябрь, 18 дня. Санкт-Петербург. В покоях регента.
Его высочество регент 18 октября года 1740-го собрал министров у себя в покоях. Он с самого утра взялся за дела государства. Бирону хотелось во все вникнуть самому, дабы показать русским, что он не хуже ушедших монархов с сим делом управиться.
Явились князь Черкасский и Бестужев-Рюмин. Вице-канцлера Остермана не было. Из его дома прибыл секретарь и сообщил, что Андрей Иванович тяжело болен.
— Ну что же. Обойдемся и без него, — сказал герцог. — Мы с вами все сами обсудим, господа.
— Да не болен он, ваше высочество, — сказал Бестужев-Рюмин. — Ведь вчера только он ко двору Анны Леопольдовны таскался. Старый пройдоха.
— А я про сие знаю, — ответил Бирон. — Остерман желает выждать, удержусь ли я в кресле регента. Но сейчас меня интересует не вице-канцлер. Я бы хотел знать о состоянии дел в империи.
— Положение дел наших после войны с турками тяжелое, — начал Черкасский. — Многим армейским полкам жалование не плачено уже более года. И потому многих офицеров велела ещё государыня-матушка Анна Ивановна распустить по имениям.
— Про сие я уже знаю, князь. И полки, что подле столицы квартиры имеют, жалование получат из моей личной казны. Либману дано сие распоряжение. Это будет решено за три дня.
— Это немного успокоит армейские части, ваше высочество. Но сие не решение проблемы. Казна пуста! А принц Антон вчера потребовал для своего личного обихода 50 тысяч рублей. Где взять сие? — спросил Черкасский.
— Денег принцу не давать, — приказал Бирон.
— Это его озлобит, ваше высочество, — предостерег регента Черкасский. — Лучше откупиться и пусть пока помолчит.
Бирон подумал и понял что князь прав. Надобно посоветоваться с Либманом.
— Пока никакого ответа принцу не давайте. Я сам решу что делать. Меня интересуют также приговоры смертные, коие были вынесены до смерти императрицы.
— А что приговоры? — спросил Бестужев-Рюмин. — Все заведенным порядком идет.
— Стало быть, казни по тем приговорам продолжаются? Того допускать я не желаю и потому отдаю приказ — всех кого наметили к казни до дня смерти Анны помиловать!
— Но ваше высочество! — вскричал Бестужев-Рюмин. — Много кто по делам изменным на плаху идет. И имущество сих господ в казну пойдет.
— Я уже сказал свое слово, господин кабинет-министр. Всем помилование. Царствование новое, государя нашего императора Иоанна III, не следует начинать с крови. Довольно уже было казней и слез.
— Как будет угодно, вашему высочеству, — согласился Бестужев-Рюмин.
— И еще, господа министры, есть у меня проект банкира Либмана о сокращении подати подушной на 17 копеек с души.
— Но сие резко сократит поступление денег в казну государства, ваше высочество, — на сей раз возразил князь Черкасский.
— Нет, — ответил князю Бирон. — Либман все подсчитал и выходит, что сим действием мы не токмо не сократим поступления в казну, но увеличим их. Увеличим не сразу, но сокращения доходов не будет. Ведь нынче команды воинские недоимки рвут, и многие села от того в полный разор пошли. И потому снижение подати подушной благостно скажется на империи. Проект сего Указа мной уже подписан. Вы, князь возьмите его и сделайте все что надобно.
— Слушаюсь, ваше высочество, — Черкасский взял у герцога лист Указа.
— И еще одно, господа министры. При императрице Анне слишком много трат были вынуждены придворные нести на пошив костюмов новых. Императрица почившая требовала в одном и том же платье дважды при дворе не показываться. Так вот я планирую ввести ряд законов против роскоши. Отныне придворные должны приходить ко двору в платье не дороже 4 рублей за аршин. И пусть хоть год ходят в одном и том же.
— Будет исполнено ваше высочество, — сказал Бестужев-Рюмин. — Указ будет заготовлен и отдан вам на подпись.
— Завтра все должны знать про сие. Чрезмерная роскошь разоряет государство. И да не станут более дворяне своих крестьян отягощать податями сверх меры.
— Будет исполнено.
— Банкир Либман доклад мне представил о воровстве заводчиков Уральских, — продолжил герцог. — Демидовы, Строгановы, Турчаниновы много работных людей своих обижают. Того более терпеть не можно!
— Ваше высочество, трогать заводчиков сейчас не стоит. Они много пользы государству Российскому приносят.
— Но в записке докладной, которую фон Штемберг составил, будучи на посту берг-директора, говориться, что сии заводчики намеренно казенные заводы железнодельные разоряют, — сказал Бирон, глядя на Черкасского.
— Порядок на заводах уральских навести не столь просто, ваша светлость, — осторожно высказался Бестужев-Рюмин. — И дело сие наскоком решать не следует. Трогать осиное гнездо пока не нужно. Всему свое время.
— Хорошо, — согласился герцог. — Пока погодим.
На том первое заседание кабинета при регенте и закончилось….
Министры удалились, и к герцогу пришел Лейба Либман. Он сообщил, что полки армейские жалование получат в скорости. К тому все действия им предприняты
— Но скажу тебе, Эрнест, что толпа просителей в моей конторе не уменьшается. Они идут и идут.
— Нам надобно завоевать доверие сего народа. Ты сам то много раз твердил, Лейба.
— Это так, Эрнест. Но так долго продолжаться не может. Я не могу постоянно давать. Моя касса не бездонная яма. Вот вчера приходил пиит Тредиаковский.
— И что? Он просил денег?
— А чего же еще? — усмехнулся Либман. — Он пострадал от Волынского и просил сумму в 500 рублей.
— Ты, я надеюсь, ему не отказал, Лейба?
— Нет. Я дал ему денег. Но не 500 рублей, а 350.
— Напрасно ты не ждал всю просимую им сумму. Он все же не последний пиит в России.
— Это так. Но кроме него я дал по 200 рублей трем вдовам офицеров, героев турецкой кампании. 100 рублей разорившему бригадиру. 50 разорившемуся поручику.
— Пусть пока все будет как будет, Лейба. Мы с тобой на сем деле не разоримся. Тем более ты намерен придрать к рукам всю меховую торговлю России.
— Анна Ивановна не дала мне сего сделать ранее. Я бы давно навел там прядок, Эрнест. Ведь твоей казне скоро понадобятся деньги. Хотя в этой стране нормальные законы финансовые не действуют.
— Что семейство Брауншвейгское? Что говорят твои соглядатаи?
— Принц не доволен тем, что ты регент, и сего не скрывает.
— Сие мне известно и без соглядатаев. Он стал вести себя нагло, с тех пор как стал отцом императора. И Анна Леопольдовна не лучше своего муженька.
— Эрнест, принцесса желает вызвать в Россию графа Линара.
— Её любовника из Саксонии? Того, которого Анна выставила вон? Нет. Нам его не надобно. Хватит и так при дворе всякой сволочи. И, тем более, что он доверенное лицо канцлера Брюля. А Брюль при короле Авсгусте III — первый советник. Я же, как герцог Курляндии, являюсь вассалом Речи Посполитой, королем коей и является ныне Август III Саксонский.
— Но как регент империи Российской ты ему не подвластен, Эрнест.
— Все равно, Линара в России я видеть не желаю. И пусть знает сие Анна Леопольдовна…..
Год 1740, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург. В покоях принца Антона Брауншвейгского.
Остерман был у принца Антона в полдень. Остерман пожаловался, что у Бирона для всех есть деньги. Он раздал жалование полкам, сделал щедрые выплаты просителям. А на нужды отца наследника трона денег нет.
— Но герцог не ответил мне отказом, — сказал принц. — Так что может я и получу с него 50 тысяч.
— Вам надобно не денег у него просить, ваше высочество.
— На что вы намекаете, вице-канцлер? — спросил принц.
— Вы генерал-аншеф русской армии. Вы не забыли про это, ваше высочество?
— И что с того?
— Солдаты обязаны выполнять ваши приказы, — подсказал Остерман. И жалование они должны получать из ваших рук.
— Но казна в руках регента, граф. Да и то, по правде сказать, сама казна империи пуста. Жалование герцог платит из своих личных средств. А мне с чего платить солдатам? У меня нет и тысячи рублей в настоящий момент.
— Я добуду для вас денег, ваше высочество.
— Вот как? — принц при этот встрепенулся. — Добудете? Когда?
Остерман вытащил из своего глубокого кармана увесистый кошель и положил его на стол перед принцем.
— Здесь пока три тысячи золотом, ваше высочество. Еще 50 тысяч вы получите через одну неделю.
— Отлично! — принц Брауншвейгский жадно схватил кошель.
Остерман поморщился. Вице-канцлер не любил расставаться с деньгами. Но приходилось субсидировать принца.
"Этот венский щенок слишком жаден, — подумал про себя Остерман. — Налетел на кошелек словно коршун. Сможет ли он стать регентом? Нет. Никогда. Но мне и не нужно чтобы он правил Россией. За его спиной стану я. Пусть пока Бирон укрепит власть младенца-императора, а затем его можно будет и убрать".
