Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

На помещенное в «Ведомостях» объявление — «к особам, желающим выступать в русских спектаклях» — не откликнулся никто.

Все же основной состав оказался достаточным, и начали готовиться к открытию театра.

27 ноября 1756 года состоялось первое представление комической оперы Дмитревского «Танюша, или Счастливая встреча», с музыкой Федора Волкова. Участвовала вся труппа. В этом спектакле впервые выступили на сцене женщины-актрисы в качестве постоянных, профессиональных комедианток.

Незамысловатая комическая опера, написанная просто и без претензий, понравилась всем своей новизной и непосредственностью.

Сумароков не без основания остановился на этой пьесе. Во-первых, он имел намерение подтолкнуть авторов, желающих писать для театра, а, во-вторых, не хотел выступать со своей пьесой, чтобы избежать упреков в самовольном хозяйничаньи на театре.

Русский театр начал работать регулярно. Однако Сумароков был недоволен, часто раздражался и временами доходил до полного исступления. Чтобы не наделать непоправимых бед как лично для себя, так и для окружающих, он большую и самую щекотливую часть организационной работы свалил на Федора Волкова.

Оба они, и Сумароков и Волков, обманулись в своих чаяниях относительно характера русского театра. Они мечтали о театре общественном, публичном, доступном для всех слоев населения. На деле же, стараниями гофмаршала Сиверса, получился тот же закрытый придворный театр, куда зрители допускались лишь по чинам и бесплатно. К тому же, они посещали неуютный театр крайне неохотно.

Ввиду этого спектакли вновь начали назначаться по разным местам: в новом деревянном Зимнем дворце у Полицейского моста, куда двор переехал еще в 1755 году, вследствие капитального ремонта старого Зимнего дворца на Неве, в немецком театре на Морской, в деревянном театре на Царицыном лугу, а иногда и в других зданиях, совершенно не приспособленных для спектаклей.

Труппа мытарствовала и разрывалась на части, тщательная постановка пьес становилась немыслимой, даровые чиновные зрители вели себя во время представлений, в особенности когда отсутствовал двор, возмутительно. Сумароков, по своей горячности, закатывал грандиозные публичные скандалы в зале, называя всех огулом дикарями и варварами. Жалобы на «хамство» директора русского театра сыпались, дождем. Сивере хлопотал об его отстранении от должности, и сам Сумароков посылал Шувалову прошение за прошением о «чести быть отставленным от гофмаршальского застенка».

«Презираю там быти, где самый безграмотный подъячий, превратившись в клопа, ввернулся под одежду Мельпомены и грызет прекрасное тело ее», — образно писал Сумароков в своих прошениях.

Однако отставки не давали, порядков не изменяли, и мытарства русского театра продолжались попрежнему. А директор театра окончательно прослыл неисправимым скандалистом. Федор Волков успокаивал Сумарокова и взял на себя труд распутать узел «дипломатическим путем».

Он принялся за дело осторожно, исподволь и умело, действуя вполне правильно через великую княгиню, как лично от себя, так и с помощью Олсуфьевой.

Ответ на письмо Грипочки к Троепольской запоздал. Письмо было адресовано в Ригу, ответ получился из Москвы. Татьяна Михайловна писала:

«Милая и дорогая моя девочка.

Я очень рада твоему «обручению». Глубоко сочувствую твоему счастью и вполне одобряю твой выбор. Твой жених, насколько я его знаю, само совершенство, как совершенство и ты, моя дорогая девочка. А когда сталкиваются два совершенства, можно почти без ошибки заключить, что их союз будет тих, безмятежен и длителен. Только, милая моя девочка, я нахожу, что ты чуточку торопишься жить, так самую малость, годика на два. Я придерживаюсь мнения тех людей, которые находят, что надо сперва сделаться знаменитой актрисой, а уж потом выходить замуж, а не наоборот. К тому же, я уверена, что сделаться знаменитой актрисой тебе ничего не стоит, и займет это у тебя очень немного времени, так что тут об отсрочке, почитай, и толковать нечего. Я приеду проведать тебя очень скоро, как только ты войдешь в славу. Немедленно к тебе, крошка моя, приехать мы не можем. Прежде всего, немецких шпильманов Кернов больше не существует, а есть русские актеры Троепольские. Потом, эти Троепольские заключили условие служить в Москве, в русской труппе при Московском университете, который, как у вас там, конечно, ведомо, ныне здесь учреждается. Условие коротенькое, всего на два годика, и мы с тобой и не заметим, как они пролетят. А там мы, пожалуй, с удовольствием перейдем и в наш петербургский театр. Сообщи, девочка, обо всем этом добрейшему Александру Петровичу, Федору Григорьевичу и Елене Павловне. Впрочем, всем им я собираюсь написать подробно и сама. И уж начала оные письма, которые, кажется, будут бесконечными. Будь счастлива, моя крошка, приобретай скорее славу и жди нас с Александром Николаевичем. Чтобы не раздробляться на части, целую тебя сразу миллион раз, да столько же целует дядя Саша. Хотела бы, как высшего счастья, взглянуть на тебя, какая ты стала, будучи «большая», да, вот видишь, немножко придется подождать и помучиться.

Желаю тебе столько радостей, сколько ты сможешь снести, и говорю: до скорого свиданья.

Получив это послание от сестры, Грипочка перечитывала его без конца, покуда не выучила наизусть. Старалась осмыслить: много это — два года, или немного? Подсчитала по пальцам: с момента отправки ею письма с просьбой благословения прошло уже целых семь месяцев. Значит, надо скостить почти целый год. Выходит — остается ждать один только год с небольшим. Страшно обрадовалась. Побежала разыскивать Сумарокова, Волкова, Дмитревского, чтобы поделиться с ними своею радостью и прочитать им письмо.

Первого разыскала Ваню. Захлебываясь, прочитала ему послание.

— Вот видишь, видишь, — тараторила Грипочка, — мы и не заметили, как прошел уже, считай, год. Остается уже только один малюсенький годик; не увидим, как и он пролетит.

Ваня вздохнул:

— В этой сумасшедшей сутолоке не увидишь, как и вся жизнь пролетит. Собираемся, собираемся, глядь — уже и седые старики. И пошли к венцу согнувшись и с палочками. Пожалуй, и попы венчать не станут. Скажут: «Куда такое старье? Вас отпевать пора!»

— Какой ты глупый! — с сожалением возразила Грипочка. — Если мы через год и поседеем немножко, так ведь волосы же напудрить можно. И будет незаметно. А пока пойдем за уголок и поцелуемся тихонько. По случаю письма это можно, только Александру Петровичу не сказывай, а то опять проповеди читать будет.

Сумароков и Волков торжествовали. Благодаря хлопотам Волкова и Олсуфьевой у великой княгини, русской труппе в мае, пока двор находился в Петергофе, было разрешено на театре деревянного Зимнего дворца в виде пробы устроить представление «для народа — вольной комедии русской за деньги». Опыт оказался удачным. Собралось много народа разного звания. Лицо театра как-то сразу изменилось. Иначе играли комедианты, иначе вела себя публика, иначе распоряжался Сумароков.

Шла «Артистона» и в добавление к ней коротенькая комедия Сумарокова «Трисотиниус».

Федор, играя свою роль, подчас увлекался и забывался до того, что ему казалось, будто время повернулось вспять и он опять находится в Ярославле.

В зале бывало временами шумно, но не от безразличия к представлению, а именно в силу увлечения им. Сумарокову не пришлось сделать зрителям ни одного замечания, на которые он бывал так щедр по отношению к бесплатной чиновной публике. Только перед началом он разъяснил зрителям смысл подобных представлений для народа и указал, как надлежит держать себя, дабы не мешать другим. Публика приняла к сведению его советы.

После успеха «вольной комедии за деньги» на придворном театре попробовали устраивать такие же представления на своем Головкинском театре. Но публика посещала их плохо. Театр был и неудобен и удален от центра. Переправа через Неву в вечернее время почиталась немаловажным подвигом.

К июлю удалось для русских представлений отвоевать придворный театр у Летнего сада, где до сего времени играли лишь французская и итальянская труппы.

Это была немаловажная победа. Театр был удобен, хорошо посещался, особенно в летнее время, и дела российской труппы начали заметно поправляться.

Театр удалось удержать в своих руках как постоянный, допуская лишь иногда представления французов и итальянцев. Головкинский дом окончательно превратился в комедиантское общежитие.

Народный театр преуспевал. Преуспевали и актеры.

Из Грипочки Мусиной-Пушкиной выработалась прелестная актриса, простая и естественная. Она равно была любимицей публики и самой императрицы. Ваня Дмитревский постепенно утрачивал свои девичьи черты и превращался в красивого, щеголеватого молодого человека. Он исподволь занял на сцене положение, занимаемое раньше Федором Волковым, почти окончательно посвятившим себя организаторской деятельности.